18 января 2005 года

• Вера в церковь, — говорил о. И. — это второе. Первое — вера в Бога. Кажется, многие из нас начали не с того.

• Как-то раз Федоров выбрал темой своего ерничанья Евангелие. “Ну почему Он всех исцеляет именно в субботу? Двадцать лет человек был парализованным, мог бы еще денек подождать! Говорил же — пришел не нарушить закон, но исполнить. А получается — именно нарушить”. И все в таком духе. Наконец о. И. не выдержал и закричал: “А потому, что Евангелие против всякого формализма! Потому что формально ни у твоего Мишки [сын Федорова, убитый на улице ударом бутылки по голове, умер в больнице, виновных не нашли], ни у нашей Тани, ни — ко мне — у твоей Ани, не было бы никаких шансов. И вечно им быть бы аутсайдерами. Понятно, нет?”

21 января 2005 года

• Девятый день. М. В. сказала, что “Вестник РСХД” интересуют свидетельства об о. И. Если напечатать кусочек из моих записок, то, вероятно, многое, необщее, придется выкинуть и останется такой вот милый чудаковатый батюшка, еврей-интеллигент в Церкви, случайный, в общем, человек. А если напечатать все, получится какой-то ультрареформатор, т.е. человек партийный. А в том-то и дело, что о. И. не был ни случайным, ни партийным. Не был парадоксалистом или чудаком. И совершенно не интересовался тем, будут ли стоять в церкви или сидеть, будут ли читать по-славянски или по-русски. Он очень любил: 1) Марию Валентиновну, об этом писать не смею, и друзей (“Отношения важнее общих идей”), 2) Господа Иисуса Христа и Евангелие, 3) Литургию, вообще службу и Псалтырь. Самые любимые службы — утренние службы первых трех дней Великого поста, любимый праздник (после Пасхи) — Лазарева суббота. Не любил активно — антисемитские службы Великой пятницы — утреню (“Двенадцать евангелий”) и службу погребения Плащаницы (очень любил Царские часы в Великую пятницу, “Кости сухие” — всегда плакал) и пассивно — всевозможные молебны. Никогда почему-то не говорил проповедей о Богородице, даже в Богородичные праздники выбирал темы из Апостола; из святых говорил при мне проповеди только про Максима Исповедника; 4) исповедь (по словам М. В., он обратился к сент-женевьевской пастве со словами: “Я был в Москве, исповедовал по триста—четыреста человек в день, и каждый говорил со мной, как будто это его последняя исповедь; а вы мне в чем исповедуетесь — я не был очень милым со своей тетей”). Не было случая, чтобы после исповеди мне не стало лучше, чище, яснее на душе; 5) эпос, стихи, музыку. Считал, что понимает лишь в музыке. Об этом тоже распространяться не стану. Скажу только, что древнеегипетский эпос мне гораздо интереснее было слушать в его пересказе, чем читать до и после. Еще любил: всевозможные удовольствия, в том числе мороженое, папиросы “Беломор” и многое другое, государство Израиль, приключенческие книги, Рабле, вообще все здоровое и детское — очень радовался пневматическому пистолету, который я ему подарил на семидесятилетие — это единственный мой подарок, который ему доставил радость (остальное было — небулайзеры и прочее из области печальной необходимости). А больше всего любил СВОБОДУ — ту, про которую сказано: “и истина сделает вас свободными”. Не любил: 1) моды — ни в каком виде; все самые страшные преступления совершаются из следования моде; 2) идейного мужеложства; 3) начальства, т.е. тех, кому нельзя сказать “нет”; 4) обличительной литературы (даже “Бесов”), вообще не любил читать про то, как человек плох, не разделял моей любви к Гоголю и даже к Мандельштаму (видимо, поздно его узнал); 5) преувеличенного представления о духовности. По-моему, не любил путешествий, достопримечательностей. Еще — спорта, головоломок, вообще игры.

22 января 2005 года

• Когда М.В. посылала ему в лагерь стихи Пастернака (из-за цензуры — без указания автора), он показывал их своим товарищам — видите, как моя Машенька пишет.

• О. И. считал старчество не спасением для России, как Достоевский, а угрозой для нее. Опасался вмешательства черного духовенства в нашу жизнь: монах должен плакать о своих грехах.

• О суровой реальности. Спросил о. И., сильно ли он огорчился, получив восемь лет. Надеялся ли, что отпустят, боялся ли, что дадут больше? А он сказал, что не воспринял всерьез, как вообще любую реальность. И, кажется, это помогло выжить. То же с больницей: может быть, ты и прав на ее счет, но — не пытайся вернуть меня к реальности, я там единственный нормальный человек. И правда, остальные испуганно, судорожно вцепляются в любого нового человека, я на их месте, возможно, делал бы то же. И это помогло ему прожить почти четыре года с лимфомой и всеми остальными болезнями. С этим типом лимфомы столько в среднем и живут на Западе. И летом, когда он рвался с агранулоцитозом в Москву служить на пророка Илью (“Да, я это делаю для карьеры, ни для чего больше!” — т.е. чтобы не уволили за штат), он тоже ясно мне сказал: не хочу, чтобы моя жизнь описывалась в этих двух словах — суровая реальность.

• Считается, что о. И. был очень покладист, между тем одному алтарнику он никак не давал благословения на поступление в семинарию. Все время спрашивал, зачем тому быть священником, а в ответ слышал какую-то благочестивую чепуху. Спрашиваю: “А вы бы, отец Илья, что ответили?” — “Что я хочу совершать литургию, что же еще?”

• Вспомнил разговор по поводу “Овода”. О. И.: “Конечно, Монтанелли должен был отказаться от всего в пользу сына. И не швырял бы чашу с Дарами. Быть с сыном и значило быть со Христом”.

28 января 2005 года

• Про кого-то я сказал с досадой: “Простой советский человек”. — О. И. спросил: “Или простой советский секретарь райкома?”. Потому что простой советский человек хороший. Его идеал — вполне христианский. Уровень страха меньше, чем у западного человека; рассказал, как русские (евреи, конечно) передавали друг другу детей во время бури в Эйлате, когда западные туристы бежали. Русские спят в электричках.

• Стояли с Ж. у выхода из храма, он болтал свое обычное: такие-то спасутся, такие-то не спасутся (некрещеные, самоубийцы, католики и т.п.). Подошел о. И. в хорошем расположении духа: “Отцы, о чем вы?” — Ж. объяснил. “Не спасутся? Даже если Сам Господь захочет?” — удивился о. И.

• Вспомнил проповедь о. И. на Покров: только русские могли сделать одним из главных своих праздников день, когда их победили.

• Сказал о. И., что святая вода у меня стоит неизрасходованной до следующего года. “Это только означает, что ты недостаточно народен”.

21 февраля 2005 года

• Первый разговор с пульмонологом: “Ну, о вреде курения я, наверное, могу не рассказывать”. О. И.: “Расскажите. Талантливо”.

• О. И. в ответ на мое нытье: “Было ли хоть раз, чтобы ты пожалел, что сходил в церковь?”

10 марта 2005 года

• Когда я заставлял о. И. делать что-нибудь медицински-неприятное, он грустно глядел на меня и повторял: “Тефаль, ты думаешь о нас”.

• Вспомнил про “ведь меня не пантера прыжками…” и Данте. Ехали из больницы. О. И. было совсем плохо. Казалось, что и умственно он стал уже не тот (диабет, болезнь Паркинсона?). Только матерился про эмиграцию. Я вспомнил про пантеру, всем известное, Ходасевича. “Это Данте” — сказал о. И. Я решил, что дело совсем плохо, но тут о. И. прочел из Божественной комедии (у Лозинского — рысь) — и я успокоился.

• Странно жить без о. И. Незащищенность.

• М.В. говорила, что о. И. и вправду считал себя самым грешным. Трудно в это поверить, но, видно, так и есть. И боялся, что его не пустят к Тане. (Кто? Кто может не пустить отца к дочери?)

• М.В. сказала, что тайну о том, почему о. И. никогда не говорил о Богоматери, он унес с собой. Но она считает — от целомудрия. О. И. никогда не говорил 1) о своей матери; 2) о ней, М.В., с посторонними; 3) о Богоматери — высшем воплощении женственности.