Гилъда. Прежде всего я осмотрю все, что вы построили тут.

Солънес. Вам придется много бегать.

Г. Да, ведь вы построили так много.

С. Очень много. Особенно за последние годы.

Г. И колоколен тоже очень много? Таких страшно высоких?

С. Нет. Я не строю уже колоколен. И церквей тоже нет.

Г. Что же вы строите теперь?

С. Жилища для людей...

Г. А вы не могли бы- и на жилищах строить такие башни?

С. Что вы хотите сказать этим?

Г. Я думаю... что-нибудь такое... чтобы показывало... как бы вперед, на свободу.

С. Как странно, что вы это говорите. Этого-то мне больше всего и хотелось бы.

Г- Почему же вы этого не делаете?

С. Ах, люди не желают этого!

Г. Скажите-., не желают!

С. Но теперь я строю самому себе новый дом. Как раз насупротив.

Г. Себе самому?

С. Да. Он почти готов. И на нем будет башня.

Г. Высокая башня?

С. Да.

Г. Очень высокая?

С. Публика скажет, вероятно, что слишком высокая. Т. е. для обыкновенного дома.

Г. Я пойду посмотреть эту башню завтра же рано утром.

Генрик Ибсен. «Строитель Сольнес» [9]

Ни для кого не тайна, что марксизм, тот самый марксизм, который еще недавно представлялся таким стройным, органически цельным и удовлетворяющим мировоззрением, переживает серьезный кризис. Бели несколько лет тому назад умственно-общественная жизнь передовой части русского общества вращалась вокруг споров марксистов и народников, то теперь центр тяжести переместился и на первый план выступают разногласия критического и ортодоксального направления внутри самого марксизма. Теперь мотивами теоретической работы для него является не критика народнического направления, а самокритика и необходимость дальнейшего развития мировоззрения. В Западной Европе этот кризис приурочивается обыкновенно к известной книге Бернштейна [10] , но из моего изложения, может быть, сделается ясным, что новое критическое направление не есть непременно бернш- тейнианство в собственном смысле этого слова и, во всяком случае, не может остаться просто бернштейни- анством.

Я хочу рассмотреть современное брожение в марксизме под не совсем обычным углом зрения, хочу связать его с кризисом во всем мировоззрении XIX века. Для всякого пристально всматривающегося в сложную душу современного интеллигентного человека, в его глубокие нравственные запросы, в современные течения в области философии и искусства, должно быть ясно, что мы живем в эпоху духовного брожения. Отрицать это может только человек, загипнотизированный какой-нибудь догмой. Шаблонное прогрессивное мировоззрение недавно отошедшего века попало в тупой переулок и на прежнем пути дальше идти некуда. Необходимо пересмотреть ходячие формулы и искать новых путей. Я беру на себя смелость категорически утверждать, что песенка позитивизма, натурализма и гедонизма спета и по всем линиям объявляется борьба за идеализм, борьба за более радостное и светлое миропонимание, в котором высшие и вечные запросы человеческого духа получат удовлетворение.

В философии начинают понимать неудовлетворительность позитивизма как мировоззрения, воскресают платоновские традиции и признаются вечные права метафизического творчества; в искусстве замечается реакция против испошлившегося натурализма, убивающего всякую красоту, и в современном символизме [11] возрождается романтизм лучших художественных творений прошлого; эвдемонизм, гедонизм и утилитаризм [12] объявляют себя банкротами в решении нравственной проблемы, замечается стремление установить абсолютную ценность добра, воскресает идеалистическая идея «естественного права» [13] , которая долго была в загоне, несмотря на ее огромные исторические заслуги. Очень характерен этот усиленный интерес современного человека и именно «передового» человека к вопросам философии, искусства и нравственности. Всякая глубокая душа чувствует себя неудовлетворенной в лучших своих запросах и несет на себе тяжесть двойственности переходной эпохи. Можно встретить, конечно, многое множество сытых «позитивистов», которых не мучает духовный голод, которым непонятны стремления Фауста, но не такие люди идут в первых рядах каждой исторической эпохи. Буржуазный, филистерский дух живет еще в прогрессивной массе и предстоит великая работа духовного перерождения. Потом будет ясно, что я имею мало общего с заявлениями Брюнетьера [14] и т. п. о банкротстве науки. Позитивная реалистическая наука, принципиально чуждая всякого романтизма, велика и бессмертна, это — главное приобретение XIX века, это вечный вклад буржуазной эпохи в сокровищницу человеческого духа и никакие посягательства на нее невозможны.

Чтобы поставить социально-политический диагноз тем духовным стремлениям, на которые я указываю, необходимо прежде всего распутать одно историческое недоразумение. Это историческое недоразумение гласит: теоретический идеализм связан с реакционными социальными вожделениями, с практическим материализмом; практический идеализм и прогрессивные стремления можно связать только с теоретическим реализмом или материализмом; склонность к метафизике почти наводит на мысль об общественной непорядочности, так как будто бы метафизика — мировоззрение господствующих классов. Это недоразумение имеет огромную силу над средним прогрессивным человеком; этот грубый предрассудок внушает очень и очень многим суеверный страх перед теми запросами, которые каждый должен был бы считать наиболее священными, без которых жизнь пуста, сера и бессмысленна. Современный прогрессист ужасно боится некоторых слов, он ломает свою душу во имя обесцвечивающего шаблона, он не осмелится признаться, что по временам жаждет взглянуть на жизнь с точки зрения вечности. Будущим векам покажется чудовищным, что было время, когда духовным убожеством почти гордились, а духовное богатство считали лучшим скрывать на дне своей души. Постараемся открыть исторические корни этого недоразумения, которое было в свое время полезною ложью, но теперь может быть только вредно, так как тормозит создание нового человека для нового общества.

В жизни народов бывают эпохи, которые называются «эпохами просвещения». Тут разум человека вступает в свои права, сбросив с себя оковы авторитета, и начинается беспощадная критика догматического мировоззрения прошлого, обветшалых религиозных и общественных идей, суеверий и предрассудков, стоящих на дороге дальнейшего развития человеческого общества. «Эпохи просвещения» часто выставляют своим теоретическим лозунгом «материализм», материализм революционный, который является орудием борьбы с тьмой во имя света, и быть материалистом в такие эпохи часто значит быть идеалистом. Реакционные силы общества прикрываются идеалистическими словами и против этих слов борются силы прогрессивные, прикрывающие из естественной психологической реакции материалистическими словами идеалистическое свое содержание. Так, напр., средневековое схоластически-теологическое мировоззрение и общественные силы, скрывающиеся за этим мировоззрением, усиленно эксплуатировали терминологию абсолютного идеализма и философы просветительной эпохи нового времени должны были направить свои критические стрелы против всяких теоретических абсолютов, чтобы расшатать средневековую схоластику и опирающийся на нее уклад жизни. Величайшая из эпох просвещения была пережита Францией в XVIII веке, и ни одна эпоха не считает в своих рядах такого количества крупных мыслителей, ни одна не дала такой блестящей литературы. Задача предстояла великая: сокрушить средневековое общество и средневековое мировоззрение. Я думаю, что философия французских просветителей XVIII века с ее материализмом, направленным против средневекового абсолютизма, оказывает и до сих пор сильное давление на прогрессивного человека нашего времени. Аналогичная просветительная эпоха пережита Германией, как страной более отсталой, только к 40-м годам XIX века, ее выразителями были Л. Фейербах и левые гегельянцы. Критика теологии была основным побудительным мотивом тогдашнего «материализма», а гуманистические стремления клали на него идеалистическую печать. В России 60-е годы были «эпохой просвещения». Чернышевский и Писарев — наши «просветители», под знаменем материализма они боролись с мраком дореформенного общества во имя свободы мысли и человеческого достоинства. И мы теперь должны чтить в Чернышевском и Писареве не «материализм», в котором не было ничего оригинального и для нашего времени ничего ценного, мы чтим их «просветительский идеализм». Наши публицисты 60-х годов боролись против метафизики, потому что ее защищали консерваторы, боролись против культа красоты, потому что за нее цеплялось крепостническое дворянство со своими публицистами, беллетристами, поэтами и поэтиками. Они были исторически правы. Материалистическая ложь их, при всей ее философской несостоятельности, заключала в себе огромную практическую правду.

Так было в прошлом, а как теперь?

В XIX веке взаимоотношение общественных сил изменилось, революционный пыл «третьего сословия» [15] поостыл, оно перестало быть «народом» и сделалось «буржуазией», показав свои эксплуататорские когти. Творческие силы буржуазии, совершив в прошлом веке великую критическую работу, начинают истощаться и характер ее идеологии резко изменился. К положительной духовной работе она оказалась мало способной. Буржуазная эпоха истории знаменуется понижением психического типа человеческой личности, сужением ее духовных горизонтов. Господствующая буржуазия, обращая жизнь в лавку, убивает всякий идеализм, она убивает его в жизни, в философии, в искусстве, в нравственности, в политике и держится только за позитивную науку, как необходимую для ее практических интересов. Она нивелирует всякую яркую индивидуальность, вытравляет красоту и стремления постигнуть тайну бытия. Революционный материализм прошлого века с его идеалистической складкой заменяется позитивизмом с его философской умеренностью и аккуратностью [16] . Позитивизм, как требование приложения научного метода во всех областях знания, вечен; наука может быть только позитивной, и религиозное или метафизическое решение научных вопросов недопустимо. Позитивизм же, как философское мировоззрение, представляется малоценным: он духовно принижает человека, рекомендует воздержание в ответ на сокровеннейшие запросы человеческого духа . Метафизический идеализм изгоняется буржуазией из умственной жизни человечества за практической бесполезностью. В искусстве буржуазия утверждает реализм и создает его крайнее проявление — натурализм. Натурализм верно отражает общество XIX века во всем его безобразии. Красота изгоняется из искусства господствующих классов, так как ее не оказывается в их жизни и искусство принижается до протокола, теоретики натурализма предлагают обратить художественное творчество в отрасль экспериментальной науки [17] . Идеализм изгоняется из человеческих переживаний и искусство бессильно его воспроизвести. В XVIII веке гедонизм боролся с авторитарными критериями добра и зла и в этом было его право на существование. В XIX веке эта идеалистическая струя исчезает из теории и практики торжествующего класса и выдвигается утилитарный взгляд на жизнь, взгляд лавочника, не знающий более высокого нравственного маяка, чем приходно-расходная книга. Нравственная жизнь буржуазного общества, вращающаяся вокруг наживы, дает мало пищи для идеалистических построений и этический идеализм не находит себе места в недрах этого общества. XVIII век выдвинул глубокую идеалистическую идею «естественного права» и опирался на нее в политической борьбе; эту идею развенчали эволюционисты нашего века, и либеральный оппортунизм сделался направлением господствующей политики. Словом, наряду с социальной буржуазностью мы должны признать глубокую духовную и культурную буржуазность общества XIX века, буржуазность, обесцвечивающую жизнь и понижающую ее ценность. Я бы хотел, чтобы кто-нибудь попробовал показать, в какой положительной связи находится психика господствующих классов буржуазного общества с идеалистической философией, как и где фактически капиталисты, фабриканты или банкиры увлекались метафизикой? Жизнь господствующей массы унизительно пуста и бессодержательна и протест против нее есть выражение не только социально-материального, но и духовно-идеального голода. Духовные вершины аристократической интеллигенции прошлого заключают в себе более высокие психические черты, и в некоторых отношениях она ближе к будущему, чем буржуазно- демократическая интеллигенция капиталистического века с ее духовной бедностью и антийдеалистическим духом . Платон, Гёте или Фихте более люди будущего, чем Бентам, Золя или Спенсер. В русской прогрессивной литературе просветительный материализм «идеалистов земли» обратился в мертвящий позитивно-реа- листический шаблон, из которого давно уже выдохлось всякое практически-идеалистическое содержание. «Позитивизм», который оберегается нашей традиционно-прогрессивной журналистикой от метафизических набегов, есть бесцветнейший либерализм в философии со всеми признаками либеральной половинчатости. И только какое-нибудь новое слово может удовлетворить духовную жажду лучших людей нашего времени.