Золотая сеть

Аннотация

Дорогие друзья! Редакция надеется, что вы — тем, кому 14–15 лет, — с интересом прочитаете эту книгу. Повесть «Героический дневник» расскажет вам, как живут, дружат, учатся, о чем мечтают ваши сверстники в братской стране Чехословакии. Повесть «Золотая сеть» перенесет вас в международный пионерский лагерь, познакомит с вашими сверстниками — шведами, болгарами, немцами, арабами, — приехавшими во время летних каникул в гости к чехословацким ребятам. Вместе с отдыхающими в международном лагере ребятами вы переживете немало волнующих приключений, и, может быть, вас посетит то же чувство щемящей грусти при расставании с героями этой повести, какое пережили ребята, уезжая из международного лагеря к себе на родину, прощаясь друг с другом. Писательницу Клару Ярункову хорошо знают чехословацкие ребята. Они с нетерпением ждут выхода каждой ее новой книги. Напишите нам, понравилась ли вам эта книга. Письма шлите по адресу: Москва, А-30, Сущевская ул., 21, издательство «Молодая гвардия», редакция «Ровесник». Дорогие друзья! Обратите внимание на отдел «Рекомендуем», который вы найдете в конце книги. На этот раз мы предоставили слово работнику кабинета интернациональной дружбы Московского городского дворца пионеров Мальвине Яковлевне Лебедевой. Она рассказывает вам о клубах интернациональной дружбы, членами которых состоят многие ваши сверстники. Клубы интернациональной дружбы созданы во многих городах и школах нашей страны и ведут очень интересную работу по налаживанию интернациональных связей, вносят свой вклад в общее дело борьбы за мир во всем мире. ЗОЛОТАЯ СЕТЬ (повесть) 1 Из битком набитого вагона высунулся подросток. Он подмигнул и сказал: — Ну, мама, держись… Я сразу же тебе напишу, вот увидишь! — Он высоко вскинул густые брови и добавил: — Мам! Две кроны! Как он и предполагал, полные слез глаза матери засветились весельем: напоминание о его первом письме из того первого пионерского лагеря развеселило ее. Все Семейство помнило это письмо до сих пор. «Вожатая просила две кроны», — написал тогда Милан вслед за адресом, прямо на конверте. В течение трех недель разгадывали родители загадочное послание сына. Когда Милан вернулся из лагеря, мама спросила его: — Ты потерял денежки, бедняга?… — Нет! Почему ты так думаешь? — удивился Милан. — Но ведь вожатая просила две кроны, а у тебя их не было… — Вот еще! Вожатая просила отдать две кроны, чтобы я больше не покупал себе мороженое. Ну, я и отдал. У меня и так уже болел живот. С тех пор прошло шесть лет. Каждые летние каникулы уезжал Милан в лагерь, но подобного памятного письма он больше не написал. На этот раз вместе с мамой пришел на вокзал проводить Милана и его четырехлетний брат Л ник. Оглушенный вокзальным шумом, сбитый с толку мамиными слезами, Я ник испугался за брата. — Пусть Милан идет с нами домой! — требовал он. — Не бойся! — успокоил его Милан. — Я вернусь через месяц. А ты не смей выходить со двора на улицу! Не успеешь оглянуться, как окажешься под машиной. — Ладно, — сказал Яник. — А лодочку мне привезешь? — Привезу. — С моторчиком? — С моторчиком! На улицу не выскакивай! Из-под колес паровоза повалило белое облако пара, и поезд тронулся. Яник засмотрелся на колеса поезда. Колеса шипели, и скрипели, и все быстрее и быстрее раскручивались в бетонном углублении перрона… — Ну, а теперь давайте познакомимся, — сказала вожатая после того, как поезд отошел от станции. — В «Зеленую долину» мы должны приехать одной семьей. Кроме того, через день-другой в наш лагерь пожалуют первые иностранные гости. — Ужасно интересно, какие они, эти иностранцы! — крикнула какая-то девочка. — И как будем с ними разговаривать! — Они говорят по-словацки? — Мы-то не умеем говорить по-арабски или по-шведски! — Зато мы знаем русский! А болгары наверняка тоже знают русский! — А вот как договоришься с арабом? — Очень даже легко! — запищал маленький веснушчатый мальчишка. — Руками! — Знаете что? — блеснул очками второй вожатый. — Сначала давайте поговорим друг с другом. Но мне не хотелось бы разговаривать с вами руками. Например, вы ведь умеете сидеть тихо. Начни ты. Скажи нам, кто ты, из какого класса и что умеешь делать? Встала девочка с черными косичками. Она секунду смущенно смотрела на кончики белых туфелек, но потом сказала как-то неожиданно четко: — Я Ката Барошова из Братиславы. Перешла в седьмой класс. Умею рисовать и петь. Ката еще не успела закончить, как возле нее вскочила светловолосая девочка. — Алена Климова из Пардубиц. Я умею варить и ставить палатки. Пойду учиться в восьмой. — Илонка Месарошова из Дунайской Стреды! — выкрикнула третья. — Иду в седьмой. Я ничего не умею! Вожатый сказал: — Послушай, Илонка, а я вот по твоему носу вижу, что ты умеешь петь. — Нет, не умею! — А мне кажется, что умеешь. — Но я умею петь только по-венгерски. — Я Милан Яворка из Братиславы. Я умею петь, плавать, варить, рисовать, фотографировать и играть почти на всех инструментах. — Тогда мы должны тебя хорошенько запомнить, — сказал вожатый. — Следующий! — Гонза Мудрых. Девятый класс. Брно. Гитара. Все виды, спорта. — Магда Митрова из Нитры. Иду в восьмой. Режиссер кукольного театра, гимнастка. Знакомство продолжалось. И когда последним встал повар и гармонист, толстый Петр Маковник из Трнавы, вожатые поняли, что они везут в «Зеленую долину» одних специалистов: музыкантов, строителей, танцоров, фотографов, поваров, живописцев, футболистов, режиссеров, техников. В поезде показали свои таланты только певцы и музыканты, у которых были инструменты. Время бежало быстро, как река, от которой не отступали рельсы. С каждым новым километром река сужалась, скрываясь в густом ольшанике, и с каждым разом все с большей лихостью перескакивала через камни. А где-то там, где река превращалась в совсем маленький ручеек, лежала «Зеленая долина». Стемнело. Скорый, спотыкаясь на пригорках, подходил к большой станции. На потолке заморгала лампа. За ней вторая, третья. Ребята позакрывали окна. И опять начались рассуждения об иностранцах. Одного интересовало — едят ли шведы галушки? Другого — умеют ли болгары нырять? Третьего — только ли из Москвы приедут советские ребята или также из Узбекистана? Четвертого — есть ли в Аравии елки? Кто-то предположил, что в Аравии вообще нет деревьев, а если и есть, то только оливы, а скорее всего там только песок и море. — Можете тогда себе представить, — сказал Милан Яворка, — как они будут глаза пялить на эти горы! Так, как будто их привезли на Луну. Словом, иностранцы в конце концов превратились у ребят в какие-то загадочные существа. — Это такие же ребята, как и вы! — смеялась вожатая. — Хотя они и живут в других странах и, может быть, иначе одеваются, у них, как и у вас, две руки, две ноги и одна голова. — Голова-то у них действительно одна, — серьезно сказал Гонза Мудрых, девятиклассник из Брно, — но что там, в ней, это вопрос. В прошлом году мой отец вместе с футболистами был в Швеции, и, представьте себе, один швед спрашивал его, не будет ли ему жалко возвращать костюм. Швед думал, что у нас все носят спецовки и, только когда государство посылает кого-нибудь за границу, оно одалживает отъезжающему из государственного склада дорогой костюм, чтобы он не позорил страну. Ребята рассмеялись. За окнами летели горящие искры. Катка Барошова задумчиво наблюдала за ними: «Эх, наловить бы этих искр и посадить их на черную доску. Искры были бы звезды, а черная доска — вселенная. Космический корабль можно было бы вырезать из серебряной бумаги. В нем было бы окошко, в окошке фотография майора Гагарина. А желтый месяц бы спрашивал: «Где же ты оставил чудесную собаку, что прилетела сюда раньше?» И пусть бы шведы увидели эту доску и удивились: «Ой, какие прекрасные игрушки у вас!» А мы бы им сказали: «Это не игрушки! Это все всамделишное». — Пусть будет как будет! — мотнул Милан Яворка коротко остриженной головой. — Но даже если бы в лагерь явился сам шведский принц, я подлизываться не буду. Что такое принц? Мальчишка вроде нас. «Если ты друг, — скажу я ему, — можешь играть с нами. Если нет, сиди себе на троне и скучай». Гонза Мудрых внимательно посмотрел на Милана, А когда все вышли из поезда, он зашагал рядом с Миланом к автобусу. 2 После получасовой езды дорога стала такой неровной, что ребят подбрасывало в автобусе, как „картофель в корзине. Шофер резко брал повороты, наклонял корзину-автобус то в одну, то в другую сторону, картофелины-ребята перекатывались и весело смеялись. Но вот шофер затормозил и выключил мотор. Ребята высыпали из ярко освещенного автобуса в темную ночь. Только полоса тьмы над головою была усеяна звездами. И по тому, где кончался узкий звездный ковер, можно было догадаться, что горы здесь очень высокие. Кто-то из ребят сказал, что «Зеленая долина» вовсе и не зеленая, а черная. Где-то невдалеке журчал ручей. Глаза понемногу привыкали к темноте. Можно было уже разглядеть какие-то здания. Чем ближе подходили к ним, тем яснее выступали дома из темноты. Они, словно подкова, окаймляли обширную лужайку. Среднее, самое отдаленное здание было освещено. Оно приветливо жмурилось окнами, а когда ребята перешли мостик, присело и рассветило еще один длинный ряд окон. «Вот видишь, — как бы хвасталось здание, — и первый этаж у меня есть!» Из освещенных дверей вышло трое людей. На двух были надеты халаты, а на одном еще высокий белый колпак, который подскакивал на голове, как будто был взбит из пены. Огромный лохматый пес кружился около человека в белом колпаке и повизгивал, помахивая хвостом. Но вот человек в колпаке, по-видимому, перестал сдерживать пса, так как тот сразу же радостно заскулил, пересек лужайку и основательно облизал Илонку Месарошову. Итак, первым встретил в «Зеленой долине» приехавших лагерный пес Палочка. Вслед за ним ребята познакомились со старшим вожатым Международного лагеря мира. Вожатый — товарищ Крнач — был ростом не меньше двух метров. — Послушай, — прошептал Гонза Мудрых Милану, — дисциплина тут будет! Вожатый наверняка мог бы быть генералом. — А что? — ответил Милан. — Может быть, он и есть генерал! Партизанский генерал. Богатырская фигура старшего вожатого произвела впечатление и на остальных ребят. «Генерал» спокойным голосом представил ребятам своих спутников. Человек в белом колпаке оказался главным поваром. Маленький человек в белом халате, который, словно шар, перекатывался возле могучего «генерала», — доктором лагеря. В столовой был приготовлен ужин. Повар с восхищением смотрел, — с каким аппетитом ели ребята, и особенно отметил Петра Маковника, который за короткое время поглотил две порции. Повар по-дружески подмигнул ему, угадав, что у того в желудке есть еще место, и кивнул головой. Петр понял, что тут ему повезло. Мгновение — и оба исчезли в кухне. — Хорошая собака, — погладил Петр Палочку по рыжей шубе, желая польстить ее хозяину. — Но вот что мне скажите, дяденька: почему этого пса зовут Палочкой? Такого собачьего имени я еще ни разу не слышал. — И я тоже! В прошлом году к нему пристало это имя. Когда он был еще маленьким щенком. Может, потому, что он любил каждому приносить различные деревянные палочки. — Я придумаю ему имя покрасивее! Ладно, дяденька? — Э, нет! Пес уже привык к этому. Правда, Палочка? Пес весело подскочил, завилял хвостом и выбежал из кухни. Повар с Петром вышли за ним. В столовой уже погасили свет. Освещались лишь два самых крайних домика «Зеленой долины». — Вы, ребята, будете жить в правом, — сказал Петру повар. Вожатый стоял на веранде, только так, для формы, поругал Петра за опоздание и послал его в комнату под номером «3». Девять постелей уже были заняты. Свободна была одна из пяти нижних. Петр помрачнел. — Мне бы хотелось спать наверху, — сказал он. — Все самое хорошее не может доставаться только тебе, — засмеялся Милан, наклоняясь с постели. — Нечего было тебе болтаться в кухне, если тебе так уж хотелось быть наверху. — Радуйся, что ты внизу! — закричал сверху Пепик Роучка. — Как бы ты после такого ужина залез наверх? — И сон у тебя будет тяжелым. Ты можешь упасть и разбиться! — захохотал Гонза. Он так вертелся у себя на верхней полке, что постель пищала и стонала под ним. Когда же, наконец, он улегся по удобнее, то на правах старшего приказал, зевая: — Так вот! Я больше не хочу слышать ни одного словечка. Спите, детки, чтобы утром вы были красивенькими, розовенькими. Завтра мы пойдем приветствовать шведского пришла или принцессу! И когда пятнадцать минут спустя вожатый пришел погасить свет, все ребята спали. Но на одном из этажей «штабного» здания свет горел еще долго после полуночи. Штаб лагеря делал последние приготовления к встрече иностранцев. 3 Возле ручья стоял Палочка и сосредоточенно наблюдал за огромной коричневой жабой. Уже в третий раз он пытался ударить ее лапой, но она каждый раз тяжело, но ловко отпрыгивала. На повороте показался автобус. Палочка задвигал ушами, два раза коротко гавкнул и посмотрел в сторону лагеря. Кругом — ни души. Тихо. Пес забеспокоился. Нельзя же так принимать гостей! Но в этот момент из леса выбежали ребята, одетые в сине-белые костюмы. Палочка весело подскочил. Сначала он никак не мог решиться, куда бежать, а поэтому стал бегать по кругу. Он кружился на одном месте, посматривая то в сторону автобуса, то на бегущих из лесу ребят. Автобус остановился. Пневматические двери распахнулись. Первой из автобуса вышла тоненькая девочка с высокой светлой прической. За ней другая — пониже ростом и с копной волос потемнее. Вышла и тут же упала на правое колено. Милан Яворка первым подбежал к автобусу и с удивлением посмотрел на девочку. «Это еще что за приветствие? — подумал он. — Не упасть ли и мне на колено?» Но отвесил лишь глубокий поклон и сунул в руки девочки букетик горных цветов. — Добро пожаловать! — сказал он и покраснел. — Меня зовут Милан Яворка, а тебя? Девочка жалобно застонала. Гонза Мудрых оттолкнул Милана и помог девочке встать. — Ты что, не видишь, что ли? — проворчал он. — Она вывихнула ногу? И вообще не очень-то воображай. Она тебя не понимает. Впрочем, не произошло ничего ужасного. У девочки просто подвернулась нога на высоком каблуке. И как только девочка твердо встала на ноги, она отвернулась от Гонзы и с улыбкой подала руку Милану. — Бритта… Бритта Ганссон, Стокгольм. — Благодарю, — ответил Милан и для уверенности еще прибавил «спасибо» по-русски. Светловолосая, с пышной прической красавица, что первой вышла из автобуса, снисходительно приняла букетик цветов от Гонзы. Она ничего не сказала» а лишь медленно подняла длинные ресницы и посмотрела вверх. Гонза удивился, увидев, что ее ресницы и веки накрашены голубой тушью. «Чемодан, — мелькнуло у него в голове. — Она ищет свой чемодан!» И, обрадованный тем, что ему удалось прочитать мысли красивой шведки, Гонза поднялся по лесенке на крышу автобуса и начал, передавать поднявшемуся вслед за ними Милану чемоданы. Он передал чемоданы и не переставал удивляться, как это шведам удалось так вымахать. Может, у них меньше действует земное притяжение, а потому они растут такими высокими и тонкими? Внимание Милана привлекла маленькая прилизанная головка, показавшаяся из автобуса. За головкой появилась тонкая шея. Потом спина и коротенькие брюки. Ноги были всунуты в огромные сандалии. Раньше чем Милану удалось опомниться от удивления, к нему подплыла маленькая головка и остановилась на высоте багажной загородки на крыше автобуса. Она по-приятельски скалила зубы и что-то говорила на своем родном языке. Милан понял так: «Только не упади! Прошу тебя. Я Не дух, а такой же парень, как ты. Мне пятнадцать лет. Ну что же ты стоишь? Помочь тебе?» — Ленард Седерберг, — закончил швед внятно и медленно. — Нет! — выдохнул Милан. — Ты не Ленард Сёдерберг. Ты жираф. — Жираф? — повторил парень и показал на Милана. — Ты жираф? — Я? — рассмеялся Милан и ткнул пальцем в Грудь Ленарда. — Это ты жираф. — Жираф? Незнакомое слово понравилось Ленарду. Он догадался, что это слово имеет что-то общее с его ростом. А когда Катка Барошова нарисовала ему пальцем на стенке запыленного автобуса жирафа, он похлопал ее по плечу, восторженно и довольно кивнул головой, — Жираф! Жираф! — повторял он, оборачиваясь ко всем и показывая то на животное, нарисованное в пыли, то на себя. За эту шутку, принятую без обиды, все сразу полюбили длинного Ленарда. Гонза с крыши автобуса посматривал на тонкую блондинку, дотрагивался до чемоданов и ждал, на какой из них она кивнет. Но она каждый раз разочарованно крутила головой. Наконец Гонза протиснулся к самому большому чемодану, и блондинка утвердительно кивнула. Гонза прочитал наклейку на чемодане: «Ivonne Wall Stockholm, Swerige». Потом он поднял тяжелый роскошный чемодан. «И что у нее в нем только может быть?» — удивился Гонза. Но пусть только кто-нибудь посмеет подумать, что ему трудно поднимать эту тяжесть! Ничего подобного! Больше того, Гонзе казалось, что ради красивой Ивонны он может поднять целый автобус. А что, если тяжелый чемодан перетянет и он бесславно полетит вместе с ним с крыши автобуса? Но тут ему на помощь подскочил Милан Яворка. Наконец все чемоданы стояли на зеленом газоне. Кроме шведских, на чемоданах были названия немецких городов: Дрезден, Берлин, Лейпциг, Магдебург… Вожатая Лена передала по цепочке, чтобы ребята помогли отнести багаж гостей. Конечно, в приказе не было никакой нужды. Гонза героически начал сражаться с Ивонниным чемоданом. Милан взял багаж Бритты и маленькой немецкой девочки, которая прыгала перед ним, как козленок. Она во что бы то ни стало старалась помочь ему. — Ну, пусти же! — сказал ей Милан. — Ви хайст? — сложил он вопрос из своих небольших запасов немецкого языка, который начал изучать в прошлом году. — Ингрид Старке. — Ингрид? А я Милан Яворка. Девочка подскочила, и вместе с ней подскочил и узелок рыженьких волос, перехваченный черной ленточкой. — Яворрка! Яворрка! — грассировала она букву «р». Бритта рассмеялась. — Да перестань же! — рассердился Милан на девчонку и оглянулся. Шведские гости — мальчишки и девчонки — стояли возле чемоданов и жестами предлагали пионерам, и без того нагруженным чемоданами, взять оставшийся багаж. При этом они перекидывались веселыми репликами. Чешские ребята, задетые за живое, остановились. Но вот от них отделилась Илон ка Месарошова и подошла к багажу, разложенному на зеленом газоне, и подняла один из чемоданов. Гонза Мудрых в сердцах ударил оземь Ивонниным чемоданом. — Брось! — крикнул он. — И вы бросьте! Ката, Алена, Зуза! Девочки послушно поставили чемоданы и отправились в лагерь. Шведы поняли, что перестарались. Но один из них, больше всех смешивший товарищей, всем своим видом старался показать, что вовсе не чувствует себя побежденным. Он медленно отделился от своих ребят, обошел стороной могучего Гонзу и приблизился к маленькому Пепику Роучке. Швед пальцем вытянул у него из-под куртки краешек пионерского галстука и заверещал: — Хи! Че-че-че! Гонза направился к шведу. — Геран! — раздался пронзительный крик. Это выкрикнул Жираф, Он пошел навстречу Гонзе, приложил палец к своему виску, покрутил им, словно буравчиком, и кивнул на Герана. — Рассказывай! — проворчал Гонза. — Твой Геран вовсе не такой глупый! — Подумаешь! Воображает из себя бог знает кого! — запищал Пе-пик. — А мы что тут? Для того, чтобы ему носить чемоданы?! — Его счастье, что он гость, — успокоился Гонза. — Иначе пришлось бы ему понюхать кулак. — И он поднес кулак к носу Жирафа. Жираф истолковал этот жест по-своему. Он подошел к Герану и щедро отвесил ему две оплеухи. Потом вернулся к Гонзе и сказал: — Гонза! — протянул Жираф руку. «Ага! Он быстро запомнил мое имя!» — подумал Гонза и подал руку Жирафу. Ребята похлопали друг друга по плечам. Пепик не хотел отставать от Гонзы, подошел к Жирафу, подскочил и тоже хлопнул его по спине. — Эй, Петр! — позвал Гонза Маковника, стоящего невдалеке с двумя иностранцами. — У тебя среди шведов уже полно приятелей. Ты объясни этим принцам: они могут идти налегке, чтобы у них руки не отвалились. Мы еще вернемся за остальными чемоданами. Палочка их пока посторожит, — обернулся он с иронической улыбкой к Ивонне. Ее подкрашенное лицо уже не казалось ему таким красивым, — Что ты ко мне пристаешь? — вспыхнул Петр. — Мой друзья — немцы. Этот — Вильгельм. — Он подтолкнул вперед высокого парня, что был постарше, а потом второго, помладше: — А это Эрнест из Берлина. Немцы подошли, поклонились и сказали: — Freundschaft, Kamaraden! Только тогда все обратили внимание, что у немецких ребят под серыми куртками голубые пионерские галстуки. — Ну, пошли! — сказал Гонза и поднял два чемодана. И хотя Петр Маковник руками и ногами объяснял иностранцам, что они могут ничего не нести, все же шведы взяли свой багаж и направились в лагерь. На полпути они повстречались с вожатой. Она с беспокойством спросила ребят, почему они так долго задержались. — Ну, мы немножко поговорили, — ответил Гонза. — А что это вы оставили там, на лужайке? — спросила Лена. Все с любопытством обернулись. На зеленом газоне сидел Палочка и верно охранял чемодан Ивонны Валль из Стокгольма. 4 Шел дождь. Его струи ровно падали на землю, словно кто-то сидел в мохнатых облаках и лил воду через сита. Неподвижные ветки старых елей торчали, подобно огромным темным крыльям. То там, то сям с них падали большие серебряные капли. В двух светлых мастерских, расположенных на первом этаже «штабного» здания, пионеры осматривали содержимое огромных шкафов и полок. Они толпились возле них, тянулись друг через друга, а ребята поменьше даже приседали, чтобы хоть что-нибудь увидеть сквозь лес ног. — Ну и добра же тут! — Вот бы нам на уроки труда все это! — Не пришлось бы тогда сколачивать все время одни и те же табуретки. — А гвоздей-то! В целлофановых пакетиках блестели гвозди, различные по величине. На полках были разложены пластинки из прозрачного целлулоида, бутылочки с клеем, катушки толстых ниток, кубики пластилина, множество мягких цветных трубочек из искусственного материала, стояли различные приборы. Второй шкаф был набит всем необходимым для рисования. Тут было полным-полно рисовальной бумаги, угля, перьев и бутылочек туши. Ката Барошова пробралась к шкафу. Она взяла лист бумаги для рисования, села в углу мастерской на небольшом стульчике и начала набрасывать карандашом, который всегда носила с собой в кармане, ребят, столпившихся около шкафа. Она нарисовала руку и ногу, запечатлела юбочку. От блузки добралась к голове. Узелочек волос, ленточка. Ингрид! Потом на листке появилась мальчишечья голова, нарочно искаженные, вытаращенные глаза. Геран! «Какой красивый этот Геран», — подумала Катка. А потом кинула на него злой взгляд и… высунула язык. Катка постепенно заполняла белый простор листа. На бумаге уже поселились Гонза, Милан, симпатичная Бритта и Пепик Роучка с веснушками на носу. — А где же Жираф? — подойдя, спросил Петр Маковник. И Катка, рассмеявшись, начала рисовать Жирафа. Постепенно ее обступили ребята. Раздались реплики: — Жираф не поместится! — Он будет коротышкой! Но и Жираф все же поместился на листе. — Ну и здорово! — восторженно сказал Милан Яворка, взял у Катки лист и стал показывать его всем ребятам. Посмотрев на свой портрет, Жираф рассмеялся. Он в восторге хлопал себя руками по худым коленкам, узнавая ребят по Каткиным портретам. Самоуверенный Геран подошел к Катке, с интересом посмотрел на нее и тоже начал расхваливать ее рисунки, сыпать по-шведски комплименты. — Друзья! — вошла вожатая. — Через час приедут болгары, арабы и советские ребята. Может быть, после обеда выглянет солнышко. В таком случае мы пойдем осматривать плотину. — Знаешь что? — сказал Милан Гонзе. — Нам бы стоило разведать, нет ли тут каких-нибудь зонтов. — Зонты тут действительно пригодились бы, поддакнул Гонза и посмотрел на затянутое дождевыми тучами небо. — Эти бедняжки промокнут до костей. А арабы? Ведь они из пустыни! Они просто испугаются такого количества воды. — Да, но найдем ли мы столько зонтов, чтобы под ними спрятались два автобуса ребят? — усомнился Милан. В «Зеленой долине» Гонза и Милан нашли только два огромных зонта от солнца. Они отправились к Глазу — так они прозвали чешского пионервожатого, носившего большие очки в темной оправе, — и рассказали ему о своем плане. У Глаза даже очки подскочили от удивления. Но потом он принес из канцелярии ключ от склада и выдал Гонзе и Милану по десяти палаток-пирамид. Друзья пошли в мастерскую и веревками от палаток стали шнуровать брезентовые полотнища так, чтобы при этом образовалась одна огромная брезентовая простыня. Необычная работа привлекла внимание остальных ребят. Вило и Петр стали усиленно предлагать свою помощь. Но так как Милан отказался от помощи, ребята понемногу стали исчезать из мастерской в поисках других развлечений. — Нечего тебе было отгонять Вило, — сказал Милану Гонза. — Он бы мог шнуровать с другого конца. Вот Петр пусть катится! — А я как раз его не оставлю, — проворчал Милан. — Почему же? — удивился Гонза. — И что ты имеешь против Вило? — Так. Воображает. Он думает, что если у него компас на браслете, то он уже неизвестно кто. И мы до неба подскочим от радости, когда ему вздумается с нами разговаривать. — Милан, насупившись, посмотрел из-под густых бровей и бросил в адрес Петра Маковника: — Подлиза жирная! «Жирная подлиза» еще раз попытался убедить ребят допустить Вило к работе. — Я сказал — нет! Значит нет! — отрезал Милан. — А ты хорошо сделаешь, если с этим своим немцем не будешь везде соваться, — сказал он Петру. Но Петр не сдался: — А ты знаешь, что нам говорил вожатый? Заботиться о гостях, чтобы они себя тут хорошо чувствовали! Вот! Петр повернулся и удалился с чувством собственного достоинства. — Факт, — сказал Гонза. — Он прав! — А мне плевать! — упрямо мотнул головой Милан. Очень-то мне нужно, чтобы именно немцы тут себя хорошо чувствовали! Гонза молчал, и Милана это сердило. По его мнению, друг всегда должен стоять за друга, даже если тот случайно и не прав. В данном случае Милан не был вполне уверен в своей правоте. Потому что гость есть гость. Но если гость воображала немец? Как тут быть? А Гонза как будто не учил истории! Не читал в книгах, что творили во время войны немцы? — Ты можешь молчать сколько тебе захочется! — сказал Милан резко. — Но если бы у тебя убили бабушку и дедушку, так и ты бы говорил так же. — Это правда? — испугался Гонза. — Правда! В войну немцы убили мамкиных родителей и ее шестнадцатилетнего брата. И Кляк сожгли, где родилась мама. И почти всех людей поубивали. Мама случайно осталась жива. Милан рассказывал, хотя чувствовал, что это давнее событие не стоит сейчас вспоминать. Потому что правда заключалась в том, что Вильгельм, или Вило, был несимпатичен Милану. Вило снисходительно смотрел на младших, слишком часто посматривал на свой ручной компас и никому не давал его в руки. А трагическая история с дедушкой и бабушкой была просто предлогом, когда он захотел объяснить другу свое поведение. Милан сам был удивлен, что его рассказ так подействовал на Гонзу. Но чем больше они говорили, тем сильнее укреплялась в Милане убежденность, что он правильно вел себя в отношении Вило и что он, в сущности, сердился на него не за его компас и его снисходительность старшего, но за что-то гораздо более серьезное. И все же Милан великодушно сказал: — Конечно, эти, наверное, уже и забыли, что совершили их отцы! — Но мы не забыли! — выкрикнул Гонза. — Но ведь они как будто из ГДР? — Да, — подтвердил Гонза. — Но только поэтому их еще нельзя считать голубями мира. Милан в эту минуту очень любил Гонзу. Он кивнул головой в сторону Ингрид; — Ну, а эта? Она — голубка? — Все девчонки голубки! Да и вон тот! Как его там зовут?.. Вальтер Киль, кажется? Этот тоже голубь! Во время разговора мальчики так старательно работали, что пришнуровали к полотнищу последний кусок брезента. — Знаешь что? — сказал Гонза. — Я о Вило все узнаю. — А зачем? — махнул Милан рукой. — Да просто чтобы знать. Гонза и Милан сложили готовое полотнище и подошли к окну посмотреть, идет ли дождь. Дождь еще лил. Пришел Глаз с десятью мальчиками. Он приказал им взять полотнище и пойти встречать автобусы. Остальные стали смотреть из окон. И вот, наконец, из-за дождевого занавеса вышел огромный мешок. Он передвигался на нормальных человеческих ногах. Перед зданием мешок остановился и послал в приоткрытые окна, переполненные любопытными, три громовых «Ура!». Ребята оторвались от окон и с разбегу стали нырять под мокрое полотнище. Катка схватила первую попавшуюся руку и сказала: — Я Катка. Ей ответили: — А я Саша! Перед входом в дом ребята отжали палатку. Катка смутилась: оказалось, что на Саше брюки и что это никакая не Саша, а мальчик Саша Козинцев. — Ну что? — закричал он весело, когда заметил, что Катка застеснялась. — Разве я тебе не нравлюсь? А ты мне, честное слово, нравишься! — и доверчиво обнял Катку. Саша был меньше Каты на головую Он весело моргал черными ресницами, под вздернутым носиком показал два ряда белых зубов и стал в такую позу, будто все телевизионные камеры мира собирались, показывать его. Катка не испортила шутки, хотя ей было совсем не безразлично, что над нею смеются. Она тоже встала в «телевизионную позу», с высоты своего роста посмотрела на Сашу, схватила его за руку и по-дружески, но достаточно громко сказала: — Не задирай нос! Дождь нальется! Гости направились в дом. Первым вошел Саша. С любопытством осматриваясь, он то и дело оглядывался назад и делился с каким-то Яшкой всеми своими впечатлениями. Девочка с длинными черными косами, в маленькой пестро вышитой тюбетейке, видимо, сердилась на Сашу за его несдержанность. Она рассерженно подталкивала его. Вышитые тюбетейки были на головах у нескольких советских девочек и мальчиков. Их узкие черные глаза говорили любопытным взглядам: «Мы не все из Москвы! Я из Киргизии!», «Я из Узбекистана!», «Я из Бухары! А вы знаете, где эта Бухара?» За советскими ребятами шла небольшая группа коричневых ребят в серых костюмах. Среди встречающих прокатился восторженный шепот. Арабы! Из пустыни они или с приморья?! Тюрбанов на них нет. Видимо, им холодно. И, наверно, не нравится этот дождь. Во главе многочисленной болгарской группы вышагивала необыкновенно красивая девочка. Густые черные волосы обрамляли ее загорелое лицо, и неожиданно голубые глаза спокойно смотрели по сторонам. В руках она держала небольшую бумажную коробочку с четырьмя отверстиями. В ней копошился какой-то зверек. Гонза Мудрых нес чемодан девочки и то по-русски, то по-чешски расспрашивал красавицу, откуда она и как ее зовут. Девочка улыбалась и терпеливо повторяла: «Румяна Станева, Варна». — Это в Болгарии, да?.. Черное море, да? спрашивал Гонза. — Да, — сказала Румяна и очень удивилась, что мальчик спрашивает ее то же самое в третий раз. Если бы она лучше знала Гонзу, она бы поняла, что он хочет показать товарищам, что хорошо знаком с этой красивой девочкой. Группу замыкал маленький беловолосый мальчик. Он резко отличался от черных высоких болгар, то и дело пытался протолкнуться вперед, вытягивался и звал Сашу. — Не бойся, Яшка! Саша не потеряется. Он идет впереди, — сказала Катка и подумала: «Яшка и Сашка похожи друг на друга, словно братья родные!» …После обеда продолжал лить дождь. В «Зеленой долине», правда, немного прояснилось, и разорванные тучки показывали, что в них уже нет больше силы. В домиках левого крыла было шумно. Там размещались девочки. То одна, то другая девочка выбегала под дождь — срывала несколько цветочков и быстро возвращалась назад. На правом крыле разместились мальчики. Уже был дан свисток к послеобеденному сну, уже иностранные и местные вожатые готовились к встрече с «генералом», который ждал их на лестнице главного здания, а шум в крайнем домике все еще не утихал. Глаз с минуту прислушивался, потом взбежал по лестницам и распахнул двери третьей комнаты. Ребята прыгали с двухэтажных постелей. Заметив вожатого, они так растерялись, что почти остались висеть в воздухе. Потом вскарабкались наверх и в тишине стали укладываться. Вожатый ушел. Гонза посмотрел на постель Милана. Тот, свернувшись клубочком, спал. «Жаль, что Милан спит», — подумал Гонза, Гонза подвинулся к краешку постели и посмотрел вниз. — Петр! — позвал он шепотом. — Иди наверх! Петр вскарабкался к Гонзе. — Что случилось? — Послушай, что за парень Вило? — Как что за парень?: Ну, немец. И, знаешь, он просто мировой. — А мне что-то он не нравится! А как вы договариваетесь? Ведь ты не умеешь по-немецки. — Не совсем не умею. Я учу немецкий уже два года. А он умеет по-чешски примерно так, как я по-немецки. — Он умеет по-чешски? — удивился Гонза. — Откуда этот немец научился по-чешски? В школе ведь у них наверняка нет чешского! — Это я уж не знаю. Может быть, его дома научили? Я могу спросить его. А что у тебя вышло с Вило? — Ничего! — отрезал Гонза. — И давай катись. А если будешь брать от немцев жратву, я тебе разобью морду. — Я от немцев ничего не беру! Я получу сколько нужно от самого повара, если уж хочешь знать ты, ты… девчатник сумасшедший! В комнате раздался грохот. Ребята проснулись и удивленно смотрели на Петра, лежащего на полу. Как раз в этот момент раздался свисток, означающий конец послеобеденного сна. Облака как будто только и ждали этого свистка. Они вдруг расступились, и ясное солнышко залило «Зеленую долину» теплыми лучами. 5 Гонза Мудрых ужасно спешил. Он то и дело вынимал из кармана маленькое зеркальце и осматривал свою прическу. Смоченные волосы, еще минуту назад прилизанные, очень быстро высыхали при ходьбе. «Пока я дойду, опять буду весь в кудряшках, как баран», — испугался Гонза. Он подошел к душу, намочил руку и прижал волосы к голове. Забрызганные башмаки он вытер о брюки, один за другим, и вышел из душевой. До Гонзы донеслись звуки горнов. Он ускорил шаг. В лагере начинался вечер самодеятельности. На небольшом возвышении полукругом сидели арабы. По залу разносился тоненький звук дудочки. Шарики, висевшие под потолком, раскачивались в такт музыке. Вперед-назад, вперед-назад. Араб Селим, наклонив голову, старательно дул в дудочку, выводя мелодию. Но вот мелодию подхватил Юзуф, за ним Али. И все арабы начали медленно кивать головами в белых тюрбанах. Из-под белых бурнусов торчали их ноги, сложенные крест-накрест. И вдруг прямо посреди песни Селим неожиданно отбросил дудочку и что-то резко прокричал по-арабски. Вскочил Али, вскочил Юзуф, за ними остальные арабы. Из потайных карманов своих бурнусов они выхватили маленькие сабельки и оседлали воображаемых коней. Селим выхватил из-за кулис маленький барабан и забарабанил по нему руками. Ребята «поскакали», запев боевую песню. В диком темпе они сражались с какими-то недругами, как бы изгоняя их прочь. Но вот арабы засунули сабли назад в потайные карманы, подняли на плечи Селима и ушли со сцены. Из-за кулис вышел хор советских пионеров. Вперед выступил Геня Балыкин, он поклонился публике, повернулся к ней спиной, поднял руку и начал дирижировать. На макушке у него петушком ерошились непослушные волосы. Катка сидела в предпоследнем ряду. Она закрыла глаза и представила себе сибирскую белую ночь, полярное сияние, неясно мигающее над тайгою. «Откуда ты, Геня? Ага, из Омска», — Катка вздохнула. Ему-то хорошо, он, когда захочет, может увидеть настоящее полярное сияние, а она вынуждена его себе только представлять. Песня окончилась. Хор ушел. — «Сбор хлопка», — объявил конферансье. — Танцуют Халима Ибрагимова из Бухары и Келсин Мамитканова из Фрунзе. — Та самая! Видишь? С длинными косами, — прошептала Катке Илонка. Правда, длинные косы были и у Келсин, но она была на полголовы меньше Халимы и не так красива. Обе девочки так мило протанцевали свой «хлопок», что аплодисментам не было конца. Еще не смолкли аплодисменты, как из-за кулис на руках выбежали Яшка и Сашка. — Почему это вы ходите босиком? — закричал Саша, поглядывая на руки Яшки. — Вам что, хочется простудиться? — Ну, а вы? — Я в ботинках! — сказал Саша и сунул Яшке под нос руку в башмаке. — А не кажется ли вам, что мы ходим наоборот? — Как наоборот? — Ну, просто наоборот! То, что вверху должно быть, внизу? — А вот и не-е-е-е-т, — протянул Саша. — Я хожу правильно. На полу стоят ботинки. — Правда, ботинки у вас на полу. Но где у вас голова? — Вот она — внизу. — Но ведь голова должна быть наверху! Так или нет? — Я не знаю, — сказал Саша, сделал сальто и встал на босые ноги. — Вы так себе представляете? — Так! — засмеялся Яшка. — Теперь все в порядке. Головы у нас наверху и… так удобнее смотреть… Под веселый смех зрителей Яшка и Сашка еще долго выясняли, где должна находиться голова и как удобнее ходить. Наконец Яшка горячо поблагодарил Сашу за хороший совет, оба на руках обошли сцену и под аплодисменты зрителей отмаршировали за кулисы. На эстраду выбежал маленький швед Беник Флодин с саксофоном. За ним важно вышел с большим аккордеоном Жираф. Беник с Жирафом играли так, что в зале подскакивали стулья. И все кончилось бы хорошо, если бы Беник не увидел сидевших в первом ряду Сашку и Яшку. Губы у Беника растянулись в улыбке. Саксофоном он уже не владел. Из последних сил он выдул невпопад два-три аккорда, опустил инструмент, схватился за живот и убежал под смех зрителей со сцены. Шведский танец исполняла делегация. Она еле уместилась на сцене. Шведы встали в пары, уперев руки в бока. Танец был медленный и серьезный. После танца исполнители его сбились в кучку, и Жираф тихо и медленно начал перебирать клавиши аккордеона. Шведы запели в два голоса медленную песню, каждый куплет которой кончался припевом: «Ге-ей, хола, ге-ей!» Немцы начали свою программу неожиданно — русской народной песней «Калинка». Гонза удивился и почему-то посмотрел на Петра Маковника. Тот напряженно, с нескрываемой симпатией следил за выступлением немцев. — Начисто испортят эту «Калинку», — вполголоса проворчал Гонза. — А уж это их «р»! — и вышел из зала в коридор. Гонза совсем не сообразил, что во всей «Калинке» нет ни одного «р». Когда Гонза снова вернулся в зал, на эстраде подходил к концу танец, который тоже исполняли немцы. Мальчики, 'вооруженные молотками, клещами и винтами, делали последние па, затем поклонились и под аплодисменты удалились за кулисы. Петр Маковник хлопал в ладоши как сумасшедший. Гонза отвел от него взгляд и, к своему удивлению, обнаружил, что аплодирует и… Милан. — Ах, так! — проворчал он и увидел, что к Милану от сцены пробирается затянутый ленточкой хвостик волос рыженькой Ингрид. Рядом с Миланом сидела шведка Бритта Ганссон. Иногда она оглядывалась. Гонза проследил за направлением ее взгляда и увидел Ивонну Валль. Ивонна была раскрашена, как пасхальное яичко. На ней: был белый свитер с большим вырезом, а в ее взбитых волосах сверкали какие-то яркие гребеночки. При каждом движении ее голова сигнализировала разным светом. У Гонзы мелькнула смешная идея: а ведь Ивонна могла бы стоять на перекрестке и регулировать движение. Повернула бы голову — зеленый: свободно; повернула в другую — красный: стой! Ивонна стояла, облокотившись о стену, так как кто-то за время их выступления занял ее место. Она зло посматривала на сидящую Бритту. Но вот она подошла к Бритте и потребовала, чтобы та теперь уступила место ей. Бритта мгновение колебалась, но потом встала и отошла к стене. А Ивонна, усаживаясь, как принцесса, заняла место Бритты возле Милана. Гонза наблюдал за событиями. Милан зло смерил взглядом стокгольмскую красавицу и отправился вслед за Бриттой на «стоячие» места. Гонза подумал, не сесть ли ему на свободное место рядом с Ивонной. Но когда она повернула к нему голову и кивнула на свободный стул, он отвернулся и остался стоять. «Ну, какая же эта Бритта глупая! — думал он. — Освободила место этой финтифлюшке». На сцену вышел Пепик. Он страшно волновался. Его рука казалась особенно маленькой на огромной гитаре. Гонза пожалел, что уговорил Пепика аккомпанировать себе на гитаре. Он видел, что Пепик от смущения забыл те три аккорда, которым он научил его. «Нужно что-то предпринимать!» — Гонза пригладил волосы, вскочил на эстраду, выхватил из рук Пепика гитару, ударил по струнам и смело извлек из горла такую длинную трель, что у Пепика хватило времени прийти в себя, взять гитару и начать свой несложный аккомпанемент. Песня смело и вольно закружила по залу. Большой успех у зрителей имело спортивное выступление девочек «Красные мячики». Иностранцы удивились, как это девочки смогли так быстро выучить сложные упражнения. А когда им объяснили, что эти упражнения умеют делать почти все девочки Болгарской Народной Республики, удивились еще больше. Бритта ужасно разгорячилась от аплодисментов. Милан спросил ее, помогая себе жестами, бывают ли в Швеции спартакиады. — Нет! — ответила Бритта, когда наконец-то поняла, что спрашивает Милан. — Нет, нет! — Она решительно покрутила головой. Тут Милан схватил маленькую болгарку Грозданку, которая удобно восседала на Каткиных коленях, и потянул ее к Бритте. Грозданка широко раскрыла черные круглые глаза, а Катка взъерошилась, как наседка, у которой берут цыплят. — Оставь ее в покое! Что тебе надо? — Одолжи мне на минутку эту Гроздочку. Я ее не съем! Софийскую девочку в лагере стали называть Гроздочкой. Грозданке очень шло это имя. Девочка была нежной и каждому улыбалась. Только Палочки она почему-то боялась. Собака же, как бы желая убедить девочку, что ее нечего бояться, бежала к ней при каждом удобном случае. У Грозданки из глаз начинали падать большущие слезы. Она неслась к любому из ребят, стоящему ближе всего к ней, и просилась на руки. «Пошел вон, Палочка, — отгоняли собаку пионеры. — Мы не дадим тебе съесть Гроздочку! Вот еще! Гроздочки винограда бывают для детей, а не для псов. Катись!» Милан поставил Гроздочку рядом с Бриттой и сказал: — У, нас на спартакиаде выступают и такие малыши! — А жаль, что вы не тренируетесь! Потому-то… ваши ребята… такие тонкие, — сказал Милан, выразительно помогая жестами. Бритта согласно кивала головой, и по ее глазам было видно, что спортивный Милан ей нравится. По костюмам вы задавалки. Но по характеру не все, — уточнил Милан, забывая, что Бритта мало что понимает из его объяснений. — Ваша Ивонна пижонка. — Ах, Ивонна! — вздохнула Бритта. — А ты мировая девчонка! Самая мировая во всем лагере! Это ничего, что ты шведка. Ты как наша! Понимаешь? На эстраду выбежали шесть мальчиков и шесть девочек в болгарских народных костюмах. Высокие бараньи шапки так и подскакивали на головах мальчиков, а плетеные туфли девочек так и мелькали в веселом и быстром темпе танца. Когда окончился танец, болгарский вожатый попросил зрителей оттянуть стулья к стенам. — Мы вас научим танцевать болгарское коло! — весело закричал он. Танцовщики продемонстрировали основные фигуры танца и пригласили всех в круг. Милан ринулся первым и потянул Бритту с Гроздочкой. Жираф помчался за Зузкой Шубовой, а на обратном пути схватил танцовщицу Мамитканову Келсин, которую буквально разрывали на части. Вило с Эрнестом держали за руки Петра Маковника. Геран сделал рыцарский поклон Халиме, а Пепик Роучка после долгих колебаний выбрал себе маленькую Ингрид. Сашка и Яшка покружились по залу, рассматривая девочек, и, наконец, решились: остановились перед красивой Ивонной Валль из Стокгольма. Высокая Ивонна беспомощно взглянула на Гонзу. Тот стоял в дверях, но даже не пошевельнулся, Ивонна махнула сверкающей головой, одной рукой схватила Сашку, другой Яшку и, мелко семеня на высоких каблуках, пустилась танцевать. Геня Балыкин отделился от дверей, обошел круг, остановился перед Катой и, слегка покраснев, схватил за руки с одной стороны Катку Барошову, а с другой — маленькую болгарку Гроздочку. — Гонза! — позвал Милан. — Иди в круг! На Гонзу уставились нетерпеливые взгляды ребят. Каждому было интересно, кого себе выберет этот гитарист. А Гонза схватил за руку Милана. — Раз, два, три! — захлопал в ладоши вожатый, и круг пришел в движение. Потом вожатый сильно подул в фуярку, Румяна ударила об пол ногой, растянула гармошку выше своей головы, а Генчо затянул изо всех сил: Красный монастырааа Хоро са витеееее… 6 Восточнее лагеря, за двумя поясами гор, поросших соснами, лежала долина Колошничка. Ее пересекала и украшала белая ленточка вспененного ручья. Малый и Большой Гапли, одетые в горный кустарник, сомкнутые в крепком объятье, стояли в начале Колошнички. Гапли охраняли долину и снабжали ручеек водой. Весной, когда Гапли снимали свои снежные плащи, они сбрасывали в ручеек большие льдины. Осенью, когда Гапли затягивались сердитыми тучами, они неделями лили в ручей мутную илистую воду. Тогда ручеек переставал быть ручейком, становился злющей быстриной и, неся в мутном потоке огромные булыжники, часто отрывал по пути своего бега берега, иногда даже вместе с деревьями. В эти дни Колошничка вздыхала от ужаса и терпеливо ожидала, когда Гапли сменят гнев на милость. Недавно на нижнем конце Колошнички строители соорудили плотину. Когда из долины ушла строительная суета, Гапли с облегчением вздохнули, так как больше всего любили тишину, Они еще не подозревали, какой сюрприз приготовили им строители. Но вот Колошничка начала собирать воду, и в долине стало рождаться озеро. Гапли рассердились. Они притащили большущую черную тучу, начали бесноваться и залили Колошничку страшным ливнем, в котором было больше камней, чем воды. А когда спустя три дня Гапли с любопытством высунулись из туч, в Колошничке колыхалось озеро, доходившее Гаплям почти до коленей. Вскоре невдалеке от озера обосновался пионерский лагерь. Гапли помолодели, наблюдая за шумными жителями лагеря, и с тех пор всегда с нетерпением ждали лета и юных гостей, съезжавшихся в Колошничку со всех концов света. При этом Гапли так и распирала гордость. Они с удовольствием смотрелись в гладкое зеркало водной глади. Гапли не знали, что Колошничка — самая маленькая плотина Словакии. «Игрушечная» плотина, как ее называли сами строители, сравнивая с Оравским морем или Добшинским водяным многоэтажным чудом. …Ясным утром жители «Зеленой долины» отправились по направлению к озеру. — Чувствует мое сердце воду! — повел носом Сашка, когда колонна проходила вторым лесным поясом, и начал сбрасывать с себя костюм, — Присмотри тут за моим текстилем, — обернулся он к Яшке, бросая на него одежду. — Опля, гоп! — закричал Яшка, мастерски хватая «текстиль» и надевая его на себя. — Ну, мне по крайней мере не будет холодно, — сказал он. — Спасибо, дружище! Спасибо! Так они и шли один возле другого: Сашка в трусиках, Яшка в двух рубашках, в двух куртках и с двумя беретками на льняно-белой голове. — Пловцы, ко мне! — позвал Глаз, когда все прибыли на место. — Кто не умеет плавать — ко мне! — добавила вожатая Лена. Потом еще раз выразительно и медленно с помощью переводчиков Глаз сказал: — Кто умеет хорошо плавать, встанет сюда, с левой стороны. Это значит — ко мне. Кто плавает слабо или вообще не умеет, идет направо — к вожатой. Это объявление повторили главы делегаций, каждый на своем языке. — К чему такая торжественность? — проворчал Милан. — Каждый лучше других знает, что умеет и что не умеет! — Он просто не мог дождаться купанья. — Ну вот еще! В лагере хуже, чем когда мы были с отцом на озере! Там хотя бы можно делать вид, что не видишь, как отец, нервничая, бегает по берегу, — проворчала вслед за Миланом Катка, услышав, что все должны по свистку выйти из воды, и даже те, которые могли бы по плаванию получить олимпийскую золотую медаль. А потом все плавающие и неплавающие купались только в таких местах, где можно было достать до дна. Катка нырнула, поплыла под водой и высунула голову как раз в запрещенной зоне. — Люди! Тут водяной! — крикнула она. Ребята рассмеялись и поплыли к Катке. Они хотели рассмотреть «водяного» поближе. — Факт! — кричала Катка. — Он меня тянет на дно. Вы разве не слышите, как он зовет: «Иди сюда, Катюша! Иди, Катюша! Иди, невеста моя!» И Ката изобразила, как «водяной» тянет ее за ногу. Она стала медленно опускаться под воду до тех пор, пока над водной гладью не осталась только ее машущая рука. За эту-то руку Глаз и вытащил Катку из воды, и у невесты «водяного» застыл смех на губах, когда он строго приказал ей: — Выходи на берег! На сегодня с тебя воды хватит! Обманщица! — облегченно выдохнул он. После короткой тренировки пловцов вожатая Лена при помощи переводчиков создала из ребят добровольную бригаду по благоустройству Колошнички. Бригада должна была приготовить и разместить по озеру буйки и сколотить пристань — деревянную площадку, откуда можно было бы садиться в лодки. Работать вызвались все, и Глаз начал делить ребят по рабочим группам. Разноцветные буйки должны были отгородить на озере места для не умеющих плавать, указать границу, за которую никто не имел права заплывать. Группу красильщиков буйков получила в свое распоряжение Катка Барошова. — Ты художник, — сказал ей Глаз, — разбираешься в красках. И, кроме того, ты не можешь в воду входить. — Ничего не поделаешь! — поддакнула Катка и с радостью взяла в руки кисть. Готовые буйки необходимо было развезти по озеру на лодках. Для этой работы Глаз составил команду по переправке буйков. Команда должна была отправиться за двумя лодками, скрытыми в зарослях орешника, и на них развозить готовые буйки. Добровольцев в эту бригаду было много. — Принимаются пловцы! — уточнил Глаз, обдумывая, кому бы доверить переправу. Наконец Глаз остановил свой выбор на семи арабах, которые без устали предлагали себя в команду, и на шведском саксофонисте Бенике. Главой моряков стал Махмуд, араб с большущими глазами. Буйки необходимо было прикрепить к столбам, забитым в дно Колошнички. Затем Глаз стал группировать водолазов-добровольцев, умеющих отлично плавать. Он составил две команды водолазов, по десять человек в каждой. Командиром Глаз назначил Атанаса Христова, «черноморского волка» из Бургаса. — Помнишь, как мы в поезде гадали, умеют ли нырять болгары? — спросил Гонзу Милан. — Ну и что? — спросил Гонза, расстроенный тем, что не попал в водолазы. — Как ну что? Считай-ка! Из двадцати водолазов четырнадцать болгар, и среди них Румяна. «Румяну взяли, а меня нет!» — подумал Гонза. Глаз назначил Гонзу ответственным бригадирим плотников по строительству понтона. — Выбери себе самых сильных ребят, таких, у которых не по две левых руки. Будете работать пилами и топорами, так что осторожно! — сказал он Гонзе. — А что будем пилить и рубить? — То, что вам прикажут техники. Там лежит целая куча жердей, а в будке инструменты. Как только организуетесь, свяжись с Геней Балыкиным. Он ответственный технической группы. Они уже вымеряют понтон. Того и гляди тебе начнут сыпаться заказы на плотницкие работы. Понятно? — Понятно! — Гонза вытянулся по-военному, приложил руку к каштановым волосам и усмехнулся: — Будет исполнено! Оставшуюся «рабочую силу» Глаз направил к Милану. Он приказал ему организовать передвижные вспомогательные группы, которые должны были оказывать помощь рабочим группам. — Ты передвигаешься исключительно по суше. Пловцов у тебя только двое, да и то не чемпионы! Понял? — отдал Глаз последние напутствия Милану. — Есть! — отдал честь Милан и с рвением бросился организовывать вспомогательные группы. Бритту он назначил своей заместительницей. Недалеко от разобранного понтона на берегу расположилась группа красильщиков во главе с Каткой. Здесь уже вовсю кипела работа. «Инженер» Геня Балыкин сматывал с рулетки стальной метр и командовал Сашкой, который держал конец стальной ленты. — Еще! Давай, Сашка, еще метр! — кричал Геня и сосредоточенно смотрел на сантиметры, ползущие из рулетки. Сашка влез в воду. Он тянул за собой метр. Сначала вода ему была только по колено, потом по пояс, затем по шею. Но Геня не глядел на него. Он отдавал приказы: — Еще полметра, Саша. Ну, иди же! Иди! И Саша шел. А когда Геня закричал «хватит» и оторвал глаза от катушки, Саши не было видно. — Саша! — выкрикнул «инженер» и рыбкой нырнул туда, где стальной метр исчезал под водой. — Ты что, хочешь потонуть, дурак?! — закричал он спасенному ассистенту. — Ты приказывал «иди», я и шел, — оправдывался Сашка. — Наказание мне с тобой, — сокрушался Геня. — Вместе с Яшкой будешь исполнять обязанности связиста. Стой здесь. Я сейчас скажу тебе, что заказать плотникам. — Ивонна! — позвал Геня. — Ты будешь ассистировать. Ты на две головы выше Саши. Тебя вода так легко не покроет. Хорошо? Ивонна кивнула головой. — Держи метр! — Геня сунул в руку Ивонне стальную ленту. Ивонна схватила метр, вошла в озеро, а когда Геня поднял руки и вскрикнул «хальт», остановилась. Вода доходила ей чуть выше пояса. — Спасибо! — посмотрел Геня на сантиметр. — Выходи. Потом он что-то высчитал на бумажке, передал ее Саше, и связист полетел к плотникам. — Ты мировая, Ивонна! — похвалил Геня ассистентку. — Из тебя бы получился отличный столб для понтона. Ивонна кокетливо улыбалась. Она не понимала ни одного слова, но Геня ей нравился. В это время раздался мощный скрежет железа, и Геня бросился к красильщикам. — Что ты, Катя? — кричал он на бегу. — Ничего, — недовольно отвечала Катка. — Иди к своим техникам. — Она даже не посмотрела на Геню, но зато Ивонну смерила уничтожающим взглядом. — Ты что-то ищешь? — спросил Геня. — Кисть у меня где-то потерялась, — ответила Катка в смятении. Геня стал помогать Катке искать кисть, но кисть словно в воду канула. — Ты эту кисть ищешь, которую дала мне подержать? — подошла к Катке Гроздочка. — Эту! Ну и голова же у меня! — покраснела Катка и ударила себя по голове. Геня ушел. Между тем к берегу причалила лодка, и Махмуд побежал к малярам. Белые и красные буйки, овеваемые теплым ветром и согреваемые солнечными лучами, быстро высыхали. — Подожди, Махмуд, — сказала Катка. — Буйки еще не совсем высохли. Запачкаетесь. Придется потом тебя отмывать скипидаром, — и Катка в подтверждение схватила Махмуда за руку и дотронулась ею до красной банки. Махмуд с интересом стал разглядывать окрашенную руку. — Ну что? Теперь понимаешь? Переправщики сели полукругом и тихо смотрели, как в руках маляров мелькают белые и красные кисти. Через некоторое время Катка внимательно осмотрела буйки и сказала Махмуду: — Можете брать. Но только белые! Забрав буи, группа Махмуда направилась к лодкам. Когда лодки отчалили от берега, Глаз дал сигнал, и водолазы во главе со своим бригадиром Атанасом бросились в воду. Водолазы стояли на дне. Они окунались под воду лишь для того, чтобы надеть на столбы, вбитые в дно, проволочные петли. Когда водолазы, укрепив белые буйки, выходили на сушу, Атанас старательно подсчитал их. Налицо оказались все десять. Гонза и Жираф пилили на берегу жерди такой длины, как приказал им через связных Геня. Гонза пилил, посматривая в сторону озера. Белые буйки, словно белые цветы, расцветили озеро. — Ловкая дивчина Румяна! — сказал Гонза Жирафу, но, вспомнив, что швед не понимает его, Гонза показал на лодки и, подмигнув, добавил: — Ничего ребята эти арабы. Жираф опустил пилу и пальцами притронулся к лицу, изображая большущие глаза. — Махмуд молодец! — сказал он и прищелкнул пальцами. — Атанас молодец! — повторил за ним Гонза. — Румяна молодец! — сказал швед и подмигнул. — Ты пили. Нечего смотреть на девчат, — сказал в ответ Гонза. Жираф усмехнулся и вполне чисто произнес: — Приказ, камарат! Гонза остановился как вкопанный. — Ты, Жираф, разве умеешь по-словацки? — Я не умела, но я… научила. — А еще что ты выучил? — Румяна красивая девочка. — А еще? — выпытывал Гонза у Жирафа. — Катись ты подальше! — Ну и школу ты прошел! — смеялся Гонза. — Что еще умеешь? — Ты дурак! Гонза обиделся. Но Жираф смотрел на него так невинно, что Гонза понял: он не понимает значения слов. — Кто тебя учил, Жирафик? — Зузка Шубова. — А, Зузка! Поэтому ты и разговариваешь в женском роде. — Она сказала: «Зузка красивая дивчина, а Жираф красивый хлопец». — Ну, это определенно! — поддакнул Гонза. А когда Зузка пришла за дощечками, Гонза отвел ее в сторону и сказал ей так, чтобы Жираф не слышал: — Совести у тебя нет, Зуза. Если ты будешь с Жирафом в дурачки играть, я с тобой рассчитаюсь. Жираф — приличный хлопец, если ты хочешь знать. — А я что? Разве говорю — нет? — покраснела Зузка. — Ты его глупостям учишь. Стыдись! Зузка опустила глаза и, не видя улыбки Жирафа, взяла дощечки и понесла их к понтону. Судя по имени, вырезанному на одной из жердей, можно было понять, что понтон начали строить в прошлом году французы. Один из них, Жерар, и подписался на еловой жерди. — Не ударим лицом в грязь перед французом! — выкрикнул Петр Маковник и рядом с именем Жерара вырезал свое имя. Геня Балыкин приказал Петру взять молоток и гвоздь и прибить жердь к приготовленным доскам. Геня посмотрел по сторонам в поисках помощника. — Бритта! — позвала Ивонна. Бритта несла с Миланом большую катушку проволоки. Она опустила катушку и направилась к понтону. — Ну-ка, вернись назад, Бритта, — сказал Милан. Бритта нерешительно остановилась, а Милан подошел к Ивонне и сказал: — Можешь приказывать у себя дома, а не здесь. Ивонна испуганно посмотрела на Геню. — Чего тебе? — спросил Геня Милана. — У Махмуда нет проволоки. Его бригада простаивает, — ответил Милан. — Бритта работает с нами, и пусть ее оставят в покое. — Хорошо! — кивнул головой Геня и сказал Бритте: — Иди отнеси проволоку Махмуду. Махмуд уже нетерпеливо покрикивал, стоя в лодке, нагруженной красными буями. Вторая группа водолазов стояла на берегу и выполняла дыхательные упражнения. Атанас считал до десяти, и водолазы сдерживали дыхание, а на счет «одиннадцать» медленно начинали выпускать воздух из легких. Глаз с удовольствием наблюдал эту квалифицированную подготовку водолазов. Красные буи должны были обозначить линию, за которую не имеет права заплывать даже самый лучший пловец. В тридцати метрах от этой линии Колошничка сужается и стремительно несется к плотине. Глаз показал водолазам, где в дно озера вбиты бетонные столбы с крючками, к которым необходимо прикрепить буйки. Лодки, нагруженные красными буями, отплыли от берега. — Посидим, Бритта, — сказал Милан, ударяя рукой по песчаному берегу. Бритта села. — Послушай, Бритта, если бы Ивонна была хлопцем, — Милан показал на себя и потом широко размахнулся, — я бы ее треснул пару раз. Бритта испуганно нагнулась. — Не бойся! Вот, если бы ты, Бритта, была мальчишкой, я бы тебе тоже одну хорошенькую влепил. Потому что ты глупая, — Милан постучал себя по лбу. — Ты позволяешь Ивонне командовать собою. Бритта поняла из речи Милана, что Ивонна глупая. — Нет! — покрутила она головой и, в свою очередь, ударила себя по лбу, желая сказать, что Ивонна вовсе не глупая. — Только математика… «а» плюс «б»… — Понятно! — сказал Милан. — Глупая. Я и не думал, что Ивонна может знать «а» плюс «б»… Провалилась?.. Кол? — Он показал палец. Бритта в ужасе завертела головой. Темно-золотые волосы совсем закрыли ее лицо, когда она наклонилась и написала на песке большую четверку. Из-за распущенных волос укоризненно торчал ее обгоревший нос. — Ну? — удивился Милан. — А у тебя? Пятерка? Бритта кивнула. Она смотрела в сторону понтона. Милан тоже оглянулся и увидел, как Ивонна что-то сигнализирует Бритте. По лицу Бритты Милан понял, что это было что-то смешное. — Просто чудесно! Смеяться над тем, кто не может понять, и за его спиной! Я от тебя этого не ожидал! — рассердился Милан. Бритта схватила его за руку и стала очень быстро что-то объяснять ему по-шведски. При этом Бритта так доверчиво смотрела на Милана, что он перестал подозревать ее в коварстве, но все же обернулся и показал Ивонне длинный нос. Та не осталась в долгу и высунула ему язык. Милан опять вышел из себя. Бритта, успокаивая его, защищала Ивонну, показывая, какая она красивая, и убеждала, что, если бы Милан лучше знал ее, Ивонну, он бы согласился с ней. — Ха! — вскочил Милан. — Красавица! Раскрашенная, как стенгазета! А ты скачешь вокруг нее, как будто она принцесса! Принцесса! Ха! А показывает людям язык! Пионервожатая Лена некоторое время наблюдала за Миланом, затем решительно подошла к нему. — Что это с тобой творится? — спросила она тихо. — Что это ты кричишь на девочку? Она-то хорошо знала вспыльчивость Милана Яворки. Начиная с третьего класса Милан ходил в Дом пионеров, где она была вожатой. — Мы не можем договориться, — сказал Милан вожатой. — А о чем же вы не можете договориться? — спросила она. — Я ругаю Ивонну Валль, — признался Милан. — А вот она не хочет согласиться со мной. Если бы я умел по-шведски, я бы ей все разъяснил. — Что бы ты тогда ей разъяснил? — засмеялась Лена. — Что нечего ей угождать этой принцессе. — Но разумно ли кричать на гостей только потому, что они не понимают языка? И насколько мне известно, никакой принцессы у нас в списках нет! — засмеялась вожатая. — Хотя Ивонна Валль и принадлежит к тем, кто сам заплатил за проезд в самолете, но то, что она не принцесса, — за это я ручаюсь. — Она сама платила за самолет? — ужаснулся Милан. — Да. То есть ее родители. — Но ведь это должно быть ужасно дорого? Ну и богачи, должно быть, ее родители! А кто еще из шведов сам платил за проезд? Наверняка Геран! Этот красавец! — Нет! Таких несколько человек. Но я точно знаю, что Герана среди них нет. — И Бритты Ганссон нет? Ведь так? — Так. — И Жирафа нет? Ленарда Седерберга, — уточнил Милан. — Не помню. Большинство шведов — дети рабочих. Их отцы являются членами общества, которое за свои деньги обеспечило детям поездку к нам. Только это, Миланко, ничего не значит. Важно, чтобы все они у нас хорошо себя чувствовали. Ты уж ни с кем не ссорься. Пусть все они добром вспомнят Чехословакию! Вожатая потрепала хохолок волос на голове Милана и ушла. Бритта с беспокойством ожидала, что скажет Милан. Разговор с вожатой она, конечно, не поняла. — Видишь ли, — начал Милан, — если ты думаешь, что только богатые девчонки могут быть хорошими подругами, то ты заблуждаешься. И смотри потом не плачь! — Что? — спросила Бритта. — Я говорю: можешь дружить с Ивонной, если она тебе так уж нравится. Но не бегай за ней, как песик. Гав, гав! Вот! Бритта повеселела. Хотя изо всего поняла только одно — Ивонна Милану не нравится. — А я!.. — Милан ударил себя в грудь. — Я никому бы из ребят не разрешил мне приказывать! — Милан! — раздался голос Катки. — Где ты, улитка эдакая? Милан вскочил, а Бритта рассмеялась, — Не думай, что я боюсь ее! — объяснил Милан, которому было очень важно, чтобы именно Бритта правильно поняла его. — Ну, садись! — похлопала теперь по песку Бритта. Милан решительно сел, состроив безразличное лицо, но сидел как на иголках. — Милан! — опять закричала Катка. — И чего ты здесь рассиживаешься? Мы уже полчаса стоим! У нас нет краски. Ах ты, лентяй несчастный!.. — Не ворчи. Мы ведь идем, идем! — ответил, хмурясь, Милан. Его очень сердило, что Бритта все время хитро улыбается. Он высунул язык, дотронулся до него пальцем и сказал: — У Катки ужасный язычок! С ней лучше не связываться… — Он взял в руки прутик, быстро нарисовал на песке что-то похожее на поросенка и прибавил: — Но вот рисовать… рисовать Ката умеет. Бритта горячо закивала головой. — Ну, пойдем. А то опять раскричится! — сказал Милан. И в этот момент с середины озера раздался пронзительный крик. Милан быстрее, чем Бритта смогла опомниться, прыгнул в воду и поплыл. От понтона оттолкнулись еще четыре фигуры и тоже поплыли к середине озера. В одной из лодок пронзительно кричали Беник и трое арабов. Вторая лодка плавала на воде вверх дном. Четыре черные головы и три красных буя бились в волнах. — Уж очень чудно они плавают! — сказал Гонза Катке, наблюдая с берега за тем, что происходит на озере. — И совсем они не плавают! — завопила Катка. — Они тонут! — И она бросилась в воду. Течение несло перевернутую лодку за красные буи. Беник неосторожно наклонился с лодки, подавая Махмуду весло, и потянул его в лодку. — Отставить! Отставить! Так и вы перевернетесь! — закричал ему плывущий Глаз. Следующим схватили за волосы Селима. Потом подоспевший Милан потянул за собой Али, а Геран подхватил Юзуфа. На берегу арабы отряхнулись, несколько раз сплюнули воду и меланхолически уставились на Глаза. — Ну, братцы, этот номер вам так не пройдет! — закричал вожатый, вытряхивая воду из ушей. — Вы что? Не умеете плавать? — Да, пожалуйста, — подтверждал Махмуд. — Но ведь вы заявляли, что умеете! Вы же могли утонуть! — Да, пожалуйста. — Вы что думали, что над вами будут летать аисты и держать вас за плавки? — Да, пожалуйста. — А ты вообще-то, Махмуд, понимаешь, что говоришь? — Да, пожалуйста. — А ты знаешь о том, что заслужил двадцать пять розог по одному месту? — Да, пожалуйста. Тут все не выдержали и рассмеялись, и только арабы оставались серьезными. А когда увидели свою лодку, которую Беник вывел из течения и приволок к берегу, направились к ней. — Ну, нет! — преградил Глаз путь арабам. — Вы ведь даже по-собачьи плавать не умеете! Если вам все равно, потонете вы или нет, то нам не все равно. Буи поставят Беник с Миланом. А мы с вами завтра же начнем курс плавания. — Да, пожалуйста, — опять сказал Махмуд. Время приближалось к двенадцати. Пионервожатая предложила всем одеваться. Члены бригад отнесли в будку инструменты, оттащили лодки в гущу орешника. Геран зеленым веником подмел понтон. Петр Маковник, который уже два часа назад был голоден как волк, поторапливал всех: — Идемте! Идемте! А то повар рассердится! Он не любит опозданий! Подгоняла ребят и вожатая Лена, заметив, что ребятам не хочется уходить от озера, она утешала их: — Ведь Колошничка не убежит от нас, Мы вернемся сюда, и очень скоро! — До свиданья, Колошничка! — вздохнув, сказал кто-то. Входя в пояс леса, Катка еще раз обернулась и залюбовалась. До чего же хороша была Колошничка! Намного красивее, чем утром. «Это мы надели тебе, Колошничка, чудесное ожерелье из красных буев! — порадовалась она. — На твоей глади не было цветов, а теперь их целый венок. Наши белые буи красивее, чем самые прекрасные водоросли. Мы вернемся к тебе, Колошничка». 7 С разрешения Глаза Пепик Роучка переселился к арабам. У них в комнате была свободна одна постель, на которую они с большой радостью приняли его. — Смотри, Пепик, разучишься по-нашему говорить! — смеясь, предупредили Пепика ребята, когда он, собрав свои вещи, пошел к двери. — Подумаешь! — отрезал Пепик. — С Селимом, например, я лучше, чем с вами, договорюсь. А сколько он знает арабских песенок! — и Пепик с легким сердцем покинул комнату номер «три». Пепик ходил с арабами и на утреннюю физзарядку, вместе с ними сидел в столовой за столом. Вскоре он уже немножко научился говорить по-арабски и даже стал переводчиком в разговоре арабов с остальными ребятами. На утренней и вечерней линейках Пепик обычно стоял со своими, а не с арабами, стоял как на иголках. И как только вожатый распускал строй, бежал к своим арабским друзьям. …Гонза Мудрых, председатель совета дружины, стоял боком к строю пионеров и принимал рапорт от Петра Маковника. — Пред-се-да-тель вто-ро-го от-ря-да Петр Маковник рапортует.. Пепик со злостью слушал Петра, который выговаривал рапорт по слогам. — Ох! — вздохнул нетерпеливый Пепик. — И как только он может так! — и чтобы скоротать время, Пепик начал вспоминать слова песни, которой его научил вчера Селим. Как только линейка кончилась, Пепик побежал к Селиму, обнял его, и они первыми отправились под гору, где председатель совета дружины назначил проведение короткой беседы. — Как начинается песня, Селим? Наха или маха? — Маха? Это же ничего не значит! — рассмеялся Селим. — И наха тоже! Яха! — Спой мне опять! Звонким голосом Селим начал песню, Пепик присоединился к нему, и так они пели до тех пор, пока и остальные ребята не расселись на зеленой траве. На пригорок медленно взбирался «генерал» — старший вожатый, — окруженный свитой пионервожатых. «Будут переводить», — подумал Милан, когда увидел среди свиты глав иностранных делегаций и переводчиков. «Генерал» нес в руке старательно сложенный пионерский галстук. Отдохнув после крутого подъема, он сказал: — Надеюсь, что вы, ребята, за эту неделю уже привыкли к «Зеленой долине» и вам нравится тут. — Нравится! — выкрикнул Милан. Бритта захлопала в ладоши, за ней захлопали все остальные. — Пионеры, дорогие иностранные гости, — начал старший вожатый и взглядом обвел ребят. — Хотя мы живем в лагере вместе всего несколько дней, многие из вас уже подружились. И я этому рад… — «Генерал» улыбнулся, и ему навстречу понеслись ответные улыбки. Сообщение старшего вожатого о трехдневном походе вызвало всеобщий восторг. — Три дня будем в походе? — И спать будем в лесу? — В палатках? — И сами будем варить обед и ужин? Когда все успокоились, старший вожатый сообщил о предстоящей поездке на места партизанских боев в период Словацкого национального восстания. — А в этой поездке все будут участвовать? — спросил Гонза. — Все. — И иностранцы тоже? — А может быть, — ответил «генерал», — к тому времени уже никто в лагере не будет чувствовать себя иностранцем? Гонза посмотрел на Милана и проговорил: — Ну это мы еще посмотрим! Старший вожатый удивленно взглянул на Гонзу, но ничего не сказал. 8 Если кто-нибудь с самолета или с высокой горы посмотрел бы на отряды, отправившиеся в трехдневный поход, он подумал бы, что через долину в горы идет войско. Узкие треугольные флажки на длинных палках развевались совсем по-военному. По-военному вышагивали сбоку колонны и командиры. Однако если бы наблюдатель через подзорную трубу разглядел на рукавах бойцов нашивки, он сразу понял бы, что это войско самое миролюбивое войско мира. На рукавах у передовых бойцов укреплены компасы. Это, конечно, «разведчики». А кто же идет за «разведчиками»? С зелеными пирамидками на рукавах? Ясно — это «квартирмейстеры»! Их задача найти удобное место для разбивки походного лагеря. Невдалеке от воды и где хвороста для костров достаточно. «Квартирмейстеры» торопят «разведчиков». Они не позволят высланной вперед группе оторваться от них и незаметно выложить знак, по которым остальные должны идти за «разведчиками» к цели, известной только им. Главные силы удивительной армии составляет пестрая колонна мальчиков и девочек. У всех за плечами вещевые мешки, а у некоторых еще и палатки. На рукавах у них разнообразные нашивки с изображением цветочков, фотоаппаратов, палитр с кистями, колесиков. Это значит, в колонне маршируют натуралисты, фоторепортеры, этнографы, техники. Замыкает строй «тяжелая пехота» — хозяйственники — самые сильные ребята. Кроме личных вещей, они несут и продукты. Ответственный за провиант — Петр Маковник. — Петр сам все съест, — опасались некоторые. — Вовсе нет! — протестовали другие. — Он любит свой желудок! Значит, он будет заботиться и о нас. Вот увидите: всегда все будет сварено вовремя. Нашивка с нарисованным на ней котелком — знаком провиант-ников — была пришита у Петра не только на рукаве, но и на шляпе. Ответственным за «фрукты — овощи» Петр приказал петь, чтобы сохранить сливы для вареников. Один из трех голосов хора «фрукты — овощи» вскоре выбыл. — Пой! — приказал ему Петр. — Сам ты пой, — проворчал грешник и нарочно на глазах Петра сунул себе в рот еще одну сливу. — Ну и что? — крикнул кто-то из ребят. — Ну и что? Пусть ест, если он их несет! Эй, ты! Дай и мне одну. — Брось и мне! Съедим сразу и порядок, — поддразнивали ребята Петра, — Подождите! Я вам ни одного кнедлика не дам! — кричал Петр. — Ешь свои кнедлики сам! — смеялись ребята. — Нас лес накормит. — У нас есть одна девчонка, она за пять крон съест дождевого червяка, — А я съем бесплатно. Только с хлебом! — Будет как паштет! — Нет! Как сардинка! — Лучше! — Каждый может есть все, что хочет! — выкрикнул Саша со знаком змеи на нашивке. — Для тех, кто отравится, у нас, медиков, есть три бутылки касторки. — Видишь, Петр? Зачем нам твои кнедлики? — Если вы будете меня злить, варите обед себе сами! — не выдержал Петр. — Тыхо, Саша, тыхо! — уняла Сашу «старшая сестра» Румяна, твердо, по-болгарски выговаривая слова. Замыкал колонну отряд Красного Креста. У членов отряда через плечо висели аптечки и большой сверток «Первая помощь». — Да что они все за нами да за нами? — проворчал «разведчик» Милан. — Это вовсе никакой не поход! — поддержал его Геня. — Все должны идти за нами, «разведчиками», по знакам, а не преследовать нас, как тени. «Разведчики» побежали вперед. Наконец-то им удалось оторваться. — Задержись тут немножко, Геран, и задержи всех остальных. — Милан повернул шведа лицом назад. — Тут стой и ни на шаг их не пускай. Стоп! Понимаешь? Мы еще немножко пробежим и положим дорожные знаки. Пусть они поломают немного голову. Понимаешь? — Да! — кивнул Геран, убежденный, что он говорит по-словацки. — Стоять! — Ну, мы побежали. Ты нас потом догони. Гоп-гоп за нами! Понимаешь? Пока! Геран сделал несколько шагов. Тут тропинка выбегала из долины и вилась по откосу. Слева ее теснил гранитный валун, а справа откос падал прямо в ручей. На самом узком месте тропинки Геран уселся. Он оперся спиной о валун, а ноги вытянул на тропинку. — Стоп! — сказал он Вильгельму, выбежавшему из долины. — Что ты дуришь? — удивился Вило. — Пусти! — Стоп! — мечтательно глядя вдаль, повторил Геран. — Хальт! К этому времени уже подоспели все. «квартирмейстеры». Они со смехом пытались перескочить через Герана. Геран сидя делал какие-то странные гимнастические упражнения. Подоспели все «квартирмейстеры» и смешались в одну кучу. «Провиантники» налетели на нее. Красный Крест начал продираться вперед. «Санитарам» казалось, что кому-то надо оказать помощь. Когда «старшая сестра» Румяна пробилась к Герану, он медленно встал и как кавалер освободил ей дорогу. «Теперь можно, — сказал он сам себе. — Теперь уже наших никто не догонит». Потом Геран поднял вверх палец и, убегая, коротко бросил: — Сигнал! Знак — «Внимание!». Пробежав некоторое время вслед за Гераном, Вило обнаружил дорожный знак. Это была стрелка, сделанная из ветки и направленная в сторону узенькой тропинки, которая взбегала на густо заросшую гору. Вило приложил к стрелке плоский булыжник, чтобы и остальные ее заметили, и побежал по тропинке в гору. Пригорок был молодой, не очень ухоженный. Деревца на нем росли густо: одно возле другого. Их сухие и живые ветки сплетались густой сетью. Тропинка с трудом продиралась через нее. Солнечные лучи вообще сюда не проникали. Землю покрывали сухие скользкие иглы. Травы и в помине не было. «Растут ли тут хотя бы грибы?..» — подумал Вило. Он осмотрелся, и ему вдруг стало — страшно в тихом, покинутом лесу. Вило хотел подождать остальных. Но чувство ответственности «квартирмейстера» оказалось сильнее, и он отправился дальше. Однако теперь Вило не бежал, а медленно продвигался по тропинке, старательно оглядываясь, чтобы не прозевать следующий дорожный знак. Да и Милана он решил догнать. Он боялся, что Милан обернется, посмотрит на на него и скажет: «Вы должны идти по дорожным знакам, а не за брюками «разведчиков»!» Вило уже привык и к тому, что, когда на линейке он рапортует Гонзе, председатель совета дружины смотрит чуть повыше его плеча, как бы желая сказать: «Хотя ты тут и самый старший немец, но для меня ты младенец». — Думме киндер! — глупые ребята, — произнес Вило вслух. И вздрогнул, услышав собственный голос. «Непонятна, почему нет дорожных знаков? Ведь я иду, наверное, уже больше часа. Может, Милан хочет сыграть со мной шутку? Только зря он старается. Я найду место лагерной стоянки и без его указателей…» Лес начал редеть. Перед Вило раскинулась зеленая лужайка. Легкий ветер пробежал по стебелькам травы и, пролетев над лужайкой, задержался в четырех высоких елках. За ними поднимался высокий, скалистый утес. Вило медленно обошел лужайку и убедился, что дорожных знаков нет, а тропинка упирается в утес и дальше никуда не ведет. По свежевыструганному стоку из утеса в ручей бежала жемчужная струя воды, разливаясь по полянке. Это бил ключ. Влажная земля была в одном месте разрыта узенькими копытцами какого-то животного. Вило напился и опять обошел лужайку. Ничего! Ни указателей, ни «разведчиков». Он лег на траву отдыхать. Верхушка самой высокой ели раскачивалась, описывая на фоне голубого неба небольшие круги. Ель выкроила в небе маленькое окошко, отвори его — смотри в космическую даль. Вило повернул голову. Прямо в глаза ему лез огромный голубой колокольчик. Он качался так, будто готовился к разбегу. А когда Вильгельму показалось, что колокольчик готов оттолкнуться от земли, из цветка вылезла пчела и с жужжаньем улетела прочь. Колокольчик замер. Только его голубая чашечка как-то смешно подрагивала. И тут из леса высыпали «квартирмейстеры» и остановились в восторге. — Дальше не пойду! — бросился на траву Ёжо Гонда. — Красивее места для лагеря не нашлось бы на целом свете! — сказал Генчо Узунов. — Что там на свете? — кричал Ёжо. — Во всей Европе! — Даже в Чехословакии! — И вода тут есть, — отчеканил гордо Вило. — Только вот где же наши «разведчики»? Все улеглись на траву, и Ёжо начал философствовать. — А зачем они, «разведчики»? Мы разве пришли сюда для того, чтобы искать «разведчиков»? Нет! Мы тут для того, чтобы найти место для лагеря. Нашли мы такое место? Нашли! А «разведчики» пусть поищут для себя сами. Из леса начали выходить остальные ребята. И каждый увидевший лужайку замирал от восторга. А Вило уже чертил план размещения отрядов на привале. Сколько было в каждом отряде ребят? Это не было военной тайной, но и подсчитать было не просто. Шведов, например, было столько, что все вместе со своей шефской группой они заняли весь правый берег ручья. Арабский отряд, размещенный под елью, насчитывал в своих рядах больше шефов-чехов, чем арабов. Словом, подсчитать в отрядах ребят было так же трудно, как муравьев в муравейнике. Палатки вырастали на лужайке, словно грибы после дождя. Мальчишки убегали с топорами в лес и возвращались с большими связками хвои для постелей. Не забыли они обеспечить хвоей и девочек. К Катке в палатку вожатая поместила Магду Митрову. Девчата посадили на готовую постель маленькую резиновую куколку и позвали Г роздочку. Гроздочка, конечно, захотела остаться с куклой. Катка побежала к болгарам и попросила у Румяны и главы болгарской делегации разрешения оставить Гроздочку у себя. Так Гроздочка стала третьей жительницей палатки. Первыми закончили благоустройство палаток арабы. Когда они отнесли избыток хвои к костру, Пепик и Махмуд вывесили над центральной палаткой арабов флажок отряда. — Алло, «снабженцы»! Алло! — закричал Глаз, видя, как над центральными палатками отрядов один за другим взвиваются отрядные флажки. Петр выглянул из палатки снабжения. Голова его была обсыпана мукой, а на шее висел венок луковиц. — Ты что, не собираешься давать полдник, Маковник? — спросил его вожатый. — Полдник? — удивился Петр. — Скоро будет ужин! Мы идем разводить костер. — Дружище, да мы умрем от голода! Признайся, что ты хочешь пережить всех нас и остаться один на один со складом провианта! Петр обиделся, скрылся в палатке и вскоре неохотно вынес две буханки хлеба. — Ну, прибавь! Прибавь! — засмеялся Глаз, просунул руку в палатку и вытащил три круга колбасы. — Накормить необходимо, — успокаивал вожатый Петра. — Мы идем заготавливать хворост для костра. Для этого нужна сила. Ну, ну, не скупись! С тяжелым сердцем Петр вынес из палатки еще две буханки хлеба. Глаз и Алена начали раздавать полдник. Чтобы не видеть такое безжалостное уничтожение провизии, Петр зашнуровал вход в склад-палатку, взял два котелка и отправился к роднику. Вернувшись с водой, он поставил кипятить чай. — Лучше дам им еще чаю, а то еще объедятся колбасой, — проворчал Петр и послал Еву Полатову к Глазу за двумя полдниками. — Для нас двоих? Да? — спросила его Ева, худенькая, маленькая девочка, подстриженная под мальчишку. — Для себя проси третью порцию, — уточнил Петр. 9 Баран, который вел стадо, остановился на перекрестке около большого белого плоского булыжника, прижимавшего выложенный дорожный знак, наступил на него ногой, а за ним на него наступили двести сорок шесть овец. Зеленая стрелка подскакивала под овечьими копытами, указывая дорогу то к шалашу, то к «Зеленой долине». Когда овечья отара исчезла за поворотом, стрелка дорожного знака указывала направление к молодой роще. Милан Яворка, наверное, уже в двадцатый раз приложил руки рупором к губам и закричал: — Ого-го-го-го-го! Угу-гу-гу-у! — Не кричи ты! — обернулся к нему Гонза. — Это не имеет смысла. Если бы они были поблизости, давно бы объявились. — Тогда посоветуй что-нибудь поумнее, — обиделся Милан. — Ты председатель совета дружины, вот и посоветуй! — Тут я тебе не председатель! — проворчал Гонза. — Тут ты командир, а я рядовой разведчик. Это ты поломай себе голову. Только не кричи, прошу тебя! — А ты что? Боишься собственного голоса? — крикнул Милан. Между ними встал Геня: — Милан! Гонза! Но посоветовать что-нибудь не мог и он. А солнце уже клонилось к горизонту. — А может быть, они не нашли наши дорожные знаки? — спросил Милан. — Но неужели из семи указателей они ни одного не приметили? Да и компас у Вило есть. Над горой кружили два ястреба, издавая резкие крики. — Я предлагаю вернуться! — сказал Милан. — Если мы не найдем их — встретимся дома, в «Зеленой долине». «Разведчики» взяли свои рюкзаки и понуро начали спускаться в долину. Солнце уже зашло за горы. В долине сгущались сумерки. Только ястребы еще купались в лучах солнца высоко в небе. Их крылья отсвечивали металлом. «Разведчики», подгоняемые голодом, продвигались быстро. Возле пятого дорожного знака они остановились. Знак был направлен в сторону скалистого обрыва. — Какой это идиот положил его так? — рассердился Милан. — Если они пошли в этом направлении, они определенно разложат лагерь на скалистых площадках. Жираф нашел записку. «Семь метров» — было написано на ней. — Ясно! — вздохнул Гонза. — Это я ее клал. Означает — ищи в семи метрах от знака. Он побежал к оврагу, из-под валуна вытянул листок и быстро спрятал его в карман. Это была его собственная записка для Вило, но он не хотел, чтобы ее читали другие. — Тут никого не было! Так что же мы стоим? — сказал он. На перекрестке «разведчики» заметили белый плоский булыжник, а возле него стрелу, направленную вверх. Они остановились ошеломленные. Милан молчал. Этот первый дорожный знак клал он сам: ругать было некого. Всем стало ясно: если следующие за ними ребята руководствовались этими указателями, они потеряли направление. Милан, вбежал в лес. Остальные — за ним. Ветки резко били Жирафа по лицу, ноги подгибались от усталости. — Подожди, Ленард! Я пойду вперед и буду обламывать ветки. — Жираф! — грустно поправил Милана швед и уступил ему дорогу. Геня шел за Жирафом и так сосредоточенно разгадывал загадку с дорожными знаками, что у него разболелась голова. В густых сумерках Милан наткнулся на Гонзу. Тот стоял на коленях и руками ощупывал землю. — Конец! — сказал с тревогой Гонза. — Дальше дороги нет! — Ты ищи получше! — посоветовал Милан. — Какой умник! — огрызнулся Гонза. — Попробуй сам поищи! — Гонза встал, поскользнулся на скользких хвойных иглах и, охнув, опустился на траву. В густой, как сажа, темноте ребята ползали по земле и искали дорогу. Вскоре им стало ясно, что они напрасно тратят силы и время, — разумнее всего вернуться в лагерь. Милан уже хотел было дать приказ возвращаться, как вдруг вдалеке между деревьями блеснул огонек. Сначала ребята не поверили своим глазам. Но когда огонек стал приближаться, «разведчики» стали кричать. — А теперь помолчите, — предложил Милан. — Если они нас услышали, наверняка отзовутся. Но мы даже не знаем, кто это идет. — Как кто? — сказал Гонза. — Конечно, наши! Ищут нас! — Го-го-о-о! Ау-у! — раздалось издали. — Это Глаз, — угадал Милан. — Гонза-а-а! Гонза-а-а! — кричала какая-то девочка. «Это Румяна!» — обрадовался Гонза, а вслух сказал: — Конечно, это наши! Давайте покричим им еще, чтобы они знали точно, где мы. Через короткие промежутки кричали то «разведчики», то приближающиеся. Страх исчез. «Разведчики» вдруг почувствовали себя веселой героической компанией, которая сидит в черном дремучем лесу только потому, что ей так нравится. Только Гонза не участвовал в веселье. — Что с тобой, Гонза? — спросил Милан. Ответ Гонзы был заглушен криками радости. — Румянка идет! Карманный фонарик осветил грустно поникшего Гонзу. Щурясь, он с трудом начал подниматься. — Гонза! Что с тобой? — подскочила к нему «старшая сестра» Румяна. — Да ничего. Пустяки. Щиколотка что-то болит, — ответил Гонза. — Не вставай! Я посмотрю! — склонился над ним Глаз. Гонза медленно снимал ботинок, а Румяна раскладывала аптечку, — Я оступился, а теперь вот не могу встать, — виновато сказал Гонза. Глаз профессионально осмотрел ногу и поставил диагноз: — Не вывихнута! Румяна поспешно размотала резиновый бинт. — Сейчас, Гонзик, я наложу тебе повязку, и все будет хорошо, — сказала Румяна, встала на колено и при свете фонарика начала проворно бинтовать больную ногу. — Тука тебя болит? Тука? Или тука? — спрашивала она по-болгарски Гонзу. — И тут и тут! — кивал Гонза. Когда нога была забинтована, Глаз подозвал Милана и предложил нести Гонзу на скрещенных руках. — Сядь нам на руки, — предложили «санитары» Гонзе. — Обними за шею. Геня и Жираф хотели поднять Гонзу. — Да нет же, ребята! — испугался Гонза. — Я сам пойду. Не так уж болит. Бинт мне помог. Ом с благодарностью посмотрел на Румяну, встал и, ковыляя, сделал несколько шагов. — Дойду! Вы только идите впереди и освещайте дорогу. — Хорошо! Мы пойдем потихоньку. А ты, Милан, его поддерживай, — решил Глаз. Румяна перебросила ремень аптечной сумки через плечо и зашагала вперед… Когда лес кончился, вожатый погасил фонарик. «Разведчики» удивленно смотрели на разбитый лагерь. Пять костров освещали лужайку. Пирамиды палаток вырисовывались на фоне темного утеса. Около костров сидели ребята. Возле центрального костра суетился Петр Маковник. Он уже в пятый раз ставил и снимал с огня котелок. Ему хотелось сохранить ужин для «разведчиков» горячим. — Видите, что вы натворили? — прошептал Глаз. — Уже давно бы все спали! Беспокоятся о вас! И слез хватило… Геня Балыкин представил, как о нем плачет Катка Барошова, и даже забыл о голоде. А когда ребята, увидев их, с криком побежали от костров им навстречу, «разведчики» почувствовали себя настоящими героями. Только отряд поваров дисциплинированно остался на своих местах. Петр снова поставил на огонь котелок, а Ева стала нарезать хлеб. Остальные повара, взяв в руки черпаки, нетерпеливо ждали, когда старший повар даст приказ наполнить миски «разведчиков» гуляшом. А потом заблудившиеся «разведчики» ужинали в окружении всего лагеря. А Петр подходил то к одному, то к другому и предлагал: — Прибавить еще? А хорош гуляш-то! Правда? «Разведчики» кивали, уплетая гуляш. Только Зузка Шубова с жалостью качала головой и сокрушалась над Жирафом. Он, бедненький, так ослаб, что никак не мог съесть больше одной порции. Когда котелок опустел, в лагере, наконец, протрубили отбой. Какая-то ночная птица клекотала на ели под утесом. Однако как только услышала из палаток храп, и она замолчала. 10 Возле палатки на небольшом пригорке лежал Гонза Мудрых. Рядом с ним стояло ведерко с водой и лежало два полотенца. «Медицинский персонал» так заботился о единственном больном, что ему приходилось тяжко. Каждую минуту кто-нибудь подходил к больному и со знанием дела осматривал щиколотку, менял компресс и уходил. Гонза лежал и представлял себя начальником армии, отдыхающим в горах, чтобы набраться сил для грядущих боев. Иногда Гонза вставал, делал несколько шагов, чтобы проверить, проходит ли нога, но обычно его замечал кто-нибудь из «медицинских работников» и поднимал такой крик, что председатель совета дружины снова падал на одеяло. Особенно ретиво исполняли свои медицинские обязанности Саша и Яшка. Они просто замучали Гонзу. После полдника лагерь опустел. Ботаники и биологи отправились обследовать окрестности. Румяна организовала сбор ягодных листьев для специального медицинского чая. И только арабы остались в палатках, объяснив, что им не хочется ходить после еды. Из арабов один Селим, верный друг Пепика Роучки, пошел собирать медицинский чай. Оба берега ручья заняли чистильщики картошки. Они соревновались в ловкости. Ножи так и поблескивали у них в руках, кожура летела в воду, а очищенные картофелины — в два огромных котла, поставленных прямо в ручей. Судьей был избран Геня Балыкин. Он не огласил правил, и потому все были ошеломлены, когда Геня начал давать оценки, учитывая не только скорость, но и качество работы. Двух чистильщиков он вообще дисквалифицировал. От огромных картофелин у них в руках оставалась лишь маленькая сердцевина. Этих двоих судья определил на другую работу: они должны были прутиками подталкивать кожуру, чтобы та не задерживалась на камнях и не «мутила горный ручей», как поэтически выразился помощник судьи Милан Яворка. Гонза с горы наблюдал за чистильщиками, смеялся и ужасно жалел, что его нет среди «обыкновенных солдат». Быть главнокомандующим все-таки очень скучно. Даже когда у главнокомандующего не болит нога. Главнокомандующий должен сидеть в палатке и не может пойти чистить картофель и принять участие в этом веселом занятии. Не может он собирать ягодный лист с медиками и высыпать его Румяне в корзинку. Да что там! Он не смеет искать по лесу хворост, связывать его шпагатом, словно большую метлу, и тянуть за собой. Отдавать приказы — это, может, на первых порах и хорошо, а потом скука. И никаких ни с кем шуточек! Рассерженный Гонза бросил полотенце в ведерко и заменил его свежим, прохладным. Синяк уже зеленеет. Это хорошо. До утра кровоподтек пожелтеет — завтра можно ходить. «Утром попрошу Румяну дать мне тугой бинт». — Гонза улыбнулся, вспомнив ее болгарский выговор: «Тыхо, деты!» — Тыхо, — сказал он вполголоса. «А что, если вдруг она велит меня перевязать этим двум чудакам, Саше и Яшке? Они, правда, хорошо разбираются в медицине. Но ведь я могу ей приказать! Ведь я главнокомандующий! Дам приказ — и дело с концом. Пусть именно она наложит мне тугую повязку. И я буду ходить! За это я поблагодарю ее. Хотя главнокомандующие не обязаны благодарить, а я поблагодарю». Гонза увидел биологов, которые шли и о чем-то взволнованно разговаривали: по-видимому, нашли ценные находки. — Что это у тебя? — закричал Гонза Катке Барошовой. Катка подбежала и показала Гонзе огромное осиное гнездо. — И еще много всего! — сказала она. Ее щеки горели от радостного возбуждения. — Мы идем все записывать! Понимаешь? — Катка рванулась с места, но вдруг пожалела прикованного к месту Гонзу и зашептала: — Потом я дам тебе прочитать. Хорошо? И находки тебе покажу. Скажи, у тебя не так уж болит нога? — Какая там боль! Завтра буду ходить! — ответил Гонза. Катка убежала. На горе появились заготовители дров. Они тянули за собою вязанки хвороста. Некоторые гордо тащили целые сухие деревца. Топливо они сложили у центрального костра. Гонза увидел Вило. Тот прикреплял к ремню маленький топорик и о чем-то оживленно разговаривал с Петром Маковником. Потом Вило направился к ручью и стал что-то объяснять чистильщикам картофеля, жестикулируя руками, поднимая то одну, то другую ногу. Интересно, о чем Вило ребятам рассказывает? К Гонзе подбежал Яшка. Значит, сборщики листьев для медицинского чая тоже уже вернулись. Яшка хотел обследовать ногу Гонзы, но тот приказал: — Иди к ручью! И пошли сюда Милана Яворку. Милан пришел сразу же. По дороге он упрекнул себя за то, что забыл о товарище. После полдника так и не навестил. — Что этот немец вокруг все вертится? — спросил Гонза. — Беспокоится, чтобы не промочили ноги в ручье? Фокусничает! Посмотри, как выставил мокасины. Что он к вам лезет?! Почему не собирал хворост? Вот встречу его в лесу и наподдам! В этот момент Вило перешагнул своими длинными ногами, обутыми в мокасины, через ручей, вместе с Геней Балыкиным поднял котел с картошкой и понес его к костру. — Мускулы показывает! Хвастун! — ворчал Гонза. — Боится затупить свой хромированный топорик! — поддакнул Милан. — Ха! А ты думаешь, он у него для дров? — прошептал Гонза. Милан вытаращил глаза. Девочки принесли Гонзе какую-то черную тетрадь. Милан ушел. О продолжении разговора с Гонзой нечего было и думать. Осторожно переступая с одной босой ноги на другую, Милан шел и думал. «Гонза — друг, какого нет ни у кого! И Бритта друг, но Гонза — самый лучший друг. И Гонза умнее. Потом ему уже пятнадцать лет. Но почему он так не любит Вило? Неужели только потому, что Вило немец? А может, Вильгельм сам жалеет, что он немец? Хотя никто не может выбирать себе национальность. И все же плохо быть немцем. Да еще таким, у которого отец был эсэсовцем. В таком случае я ушел бы из дому. Но разве это помогло бы? Все-таки я бы остался немцем. А такой красивый топорик, как у Вило, я бы тоже хотел иметь». Милан подошел к ручью, сел, вытащил из кармана нож и стал чистить картошку. На дне корзины лежали только совсем маленькие картофелины. Вило сидел на скале. Милан с любопытством посмотрел на него. Вило удивило это. Он засмеялся, обнажив белые зубы, спросил: — Вас хаст ду? Милан с размаху бросил в котел картошку. — Да просто так! — проворчал он. — Что на тебя и посмотреть нельзя? А в это время Гонза, окруженный девочками, читал вслух дневник биологов: — «Сразу же после ухода из лагеря, мы растянулись цепочкой и отправились на биологические исследования. Пять минут спустя мы нашли перо ястреба и челюсть неизвестного животного (наверное, вола) с семью (7) зубами, В чаще для нас был приготовлен сюрприз — осиное гнездо. Мы установили, что оно не заселено, и взяли его. Потом мы наткнулись на лисью нору. В норе было 17 обглоданных костей и перья. Атанас Христов из Бургаса увидел свернутую в клубок змею. Она была длиной примерно 80 сантиметров. Мы испугались, сразу же ушли, пока нас змея не заметила. На дороге лежала вторая змея, чуть поменьше, примерно 70 сантиметров длины. Когда мы определили, что это уж, Атанас поймал его. Но вскоре мы отпустили ужа. Атанас нашел еще две змеиные рубашки. Мы осторожно вытащили их из травы. Рубашки были очень красивые. Змеи сняли их, наверное, только вчера. Мы нашли все, что хотели, и даже больше, и отправились в лагерь…» По мере того как Гонза читал в дневнике о различных находках, биологи выкладывали их на одеяло. Ястребиное перо, челюсть с семью зубами, осиное гнездо, семнадцать обглоданных лисой костей, змеиные рубашки, завернутые в прозрачный целлофан, — все это биологи любовно разложили перед Гонзой. Гонза тихонько отодвигался. Он, правда, был смелый парень, но пресмыкающихся не переносил. — Вы хорошо поработали, — похвалил он биологов, как это сделал бы настоящий главнокомандующий. — Заберите свои находки и помогите мне отряхнуть одеяло. Биологи собрали свои драгоценности, отряхнули одеяло, спросили Гонзу, не нужно ли ему чего-нибудь, и с легким сердцем ушли. Гонза сменил себе компресс, улегся поудобнее и погрузился в свое командирское одиночество, — Ну и скука! — вздохнул он. 11 В полночь дежурство у палаток советской делегации было поручено Саше Козинцеву и Штевко Шмалику из отряда шефов. — Привет! — Штевко, увидев Сашу, почесал за ухом. Сашка ничего не ответил. Привычное веселье покинуло его, и он с опаской взглянул на такого же, как и он, маленького Штевко. Если кому-нибудь придет на ум смеяться над страхами дежурных, пусть сам подежурит ночью в лесу. И ему сразу станет ясно, почему, например, Саша охотнее бы нес дежурство с кем-нибудь из более рослых и сильных ребят. Например, с Миланом Яворкой. И что могло измениться от того, что вынырнувший из тучи месяц пролил на лужайку потоки молочного света? Черные тени от палаток причудливо легли на лужайку. Эти тени могли обернуться ночными чудовищами. Корни старой ели, вывороченной давней бурей, под призрачным лунным светом определенно превратились в страшного змея. Вот, вот и змей замотает всеми своими головами, зашевелит лапищами, поползет к тебе! — Знаешь что, Саша? — прошептал Штевко. — Пора бы нам начать дежурство. — Ну что ж! — ответил Саша тоже шепотом. — Давай обойдем кругом наш лагерь. Ты иди туда, я сюда. И встретимся. Мы пройдем мимо палаток, а там и до костра недалеко. Саша кивнул в знак согласия и отправился направо, а Штевко пошел налево. Он медленно и с достоинством вышагивал по освещенным местам и быстро проскакивал теневые. И случилось так, что, когда Штевко, полный страха, выскакивал из тени, Сашка как раз, полный страха, решил проскочить через нее. Разнесся придушенный писк. Что-то тяжелое плюхнулось на натянутую палатку, и снова воцарилась тишина. В палатке повскакали. Катка схватила фонарик, выбежала из палатки и посветила в темноту. В крепком объятии, полумертвые от страха, на палатку опирались ночные сторожа. — Фу! — и Саша оттолкнул от себя Штевко. — Что ты бегаешь как сумасшедший? — накинулся на него Штевко. Катка ехидно хихикнула. — А ты иди спать! — прикрикнул на нее Штевко. — Что за мода расхаживать ночью! — и, поправив на плечах серое одеяло, он с достоинством удалился, прошептав: — Ославит нас Катка по всему лагерю! Но страх уже исчез. Сознание, что, кроме них, не спит и смелая Катка, придало дежурным бодрости. Змей опять превратился в корявые корни. И теперь, когда Саша со Штевко проходили мимо него, они без страха наступили на его вытянутую лапищу. А из Каткиной палатки еще долго раздавались взрывы смеха. Девочки держались за животы и прямо задыхались от смеха. Проснулась Гроздочка и тоже хотела было принять участие в общем веселье, но девочки положили ей в руки куколку. Гроздочка прижала ее к себе и, сладко зевнув, снова заснула. Первая успокоилась Келсин. Она дала Катке большую русскую конфету в голубой обертке и стала укладываться на свежепахнущую хвою. Катка повязала голову платочком, посмотрела, хорошо ли повязала платочек Келсин. — Хорошенько затяни, — сказала ей Катка. — А то тебе в ухо может залезть уховертка. …С первой встречи Катка полюбила Келсин. Она любила рисовать ее широкое оливковое лицо с черными раскосыми глазами и всегда сердилась, что не может запечатлеть на рисунке блеск черных волос Келсин, заплетенных в длинные косы. Келсин хранила все Каткины рисунки. А когда Катка узнала, что Келсин воспитанница детского дома, она полюбила ее еще больше. Катка не могла себе представить жизнь без родителей, и ей было очень жалко Келсин Мамитканову, которая не знала своей мамы. Сердилась она на отца Келсин, который уехал со своей землечерпалкой на работу по обводнению далекой пустыни Кызылкум, а дочь оставил в детском доме. В минуты набегавшей острой жалости к Келсин Катка брала бумагу и рисовала ее, вкладывала в ее глаза такую грусть, которой не было и следа в веселых глазах киргизки. — Как тебе в детском доме? Очень грустно? — спросила как-то Катка Келсин. — Грустно? Нет! Очень хорошо и весело. Каждое лето нас посылают в какой-нибудь международный лагерь. И с тобой мы еще обязательно встретимся в Артеке. Катка с облегчением вздохнула и нарисовала на этот раз Келсин веселой, какой она и была в жизни. …Подруги лежали в палатке на свежей хвое и держались за руки. Катка слушала равномерное дыхание засыпающей Келсин. «Я отдам ей «жабу», — решила неожиданно Катка. «Жабой» она называла маленький черный карманный фонарик. Ей подарил его отец, когда она была еще совсем маленькой и у нее едва хватало сил нажать на рычаг. Катка нажимала на рычаг с помощью отца, черный фонарик урчал, и лампочка светилась. Катка отпускала рычаг, и лампочка гасла. Фонарь был совсем как живой. Катка почему-то прозвала его «жабой». Она называла его так по привычке и теперь, хотя уже знала, что жабы квакают, а не урчат. «Я отдам ей «жабу»! Она будет освещать ей дорогу. Келсин не забудет меня». Катка схватила фонарик, нажала на рычажок и… замерла. Через шнуровку палатки просунулась рука. Она держала маленького зверька, глазки которого испуганно поблескивали. Катка погасила фонарик и схватила за ногу Сашу Козинцева. Он вскрикнул, плюхнулся, зверек бросился наутек и пробежал по спящей Грозд очке. — Это тебе от Гени, Балыкина! — хохотал за брезентом Штевко Шмалик. — Он тебя любит! — пропищал вслед за ним Саша. И дежурные понеслись греться к горке тлеющих углей, оставшихся от костра. — Геня вам покажет! — проворчала Катка. Дежурные сидели возле горячих углей и разыскивали известные им созвездия. Прямо над их головами висела Большая Медведица. Они мысленно соединили ее задние лапы прямой, провели эту прямую дальше и… нашли Полярную звезду. А вот и хвост Малой Медведицы. Яркий голубой Сириус старался приглушить свет месяца. Плеяды часто моргали. Потом ребята нашли Вегу и Орион. Больше того, они нашли такие созвездия, каких нет ни на одной звездной карте. Среди них была и поварешка Маковника, его широченные трусы, был Жираф, собирающий чернику. Месяц тем временем перевалил на другую половину небосвода. Тени стали совсем короткими. — Я дежурил бы до самого утра, — сказал Штевко. — Я тоже. — Мне ни чуточки не хочется спать! — Мне тоже. — Я люблю ночь больше, чем день. — Я тоже. — Я просто не знаю, как это можно — бояться ночью? — Я тоже не знаю, — с пренебрежением выпятил губы Саша и обернулся на звук шагов. — Сменщики идут. — Спать, дети! Спать! — загудел, подходя, большой Тоно Гонда. За ним, дрожа от холода, плелся Яшка Зайцев. — Подбрось в костер веток, Яша! — сказал Тоно. — Три, не больше. Понимаешь? А вы, — обратился Тоно к Саше и Штевко, — кругом марш — спать. Я слышал, как вы подвывали от страха. Саша и Штевко обиделись и пошли к палатке. Штевко бросил в жарко тлеющие угли охапку веток. Огонь ярко вспыхнул. В свете огня метнулась длинная фигура Жирафа. Какая-то девочка набирала в флягу воду из родника. Двое вожатых пробежали мимо костра к ручью. Палатки то и дело открывались, из них выбегали ребята. Кто-то споткнулся и чуть не упал. Милан нес кого-то. Кажется, шведку Катрин. Длинный хвост желтых волос мелькнул в свете костра. Саша и Штевко, остолбенев, наблюдали за происходящим. Они никак не могли понять, что же творится? Костер разгорался все ярче. А это было уже недобрым знаком. Ночью разжигать большие костры не разрешалось. Вновь заступившие дежурные хотели было бежать к ручью. Но призадумались: а вдруг украдут отрядный флажок? Они еще не забыли, как сегодня на утренней линейке арабы отдавали захваченный флажок пристыженному Генчо Узунову, уснувшему на посту у ночного костра. — Посиди тут, Яша! — решил Тоно Гонда. — Подложи еще три веточки, чтобы согреться. А я пойду посмотреть, что там творится. Тоно побежал к ручью и протиснулся среди ребят. Перед ним открылась страшная картина. Возле ручья в свете фонариков лежали двенадцать шведов. Около шведов суетились их чехословацкие шефы. Они укрывали шведов одеялами, приносили из ручья фляги свежей воды и поили их. Время от времени кто-то из лежащих шведов вздыхал и в муках отдавал форелям ужин, который не мог переварить сам. — Им не понравился наш ужин! — пояснил Петр Маковник Тоно. — Наши замечательные галушки! Они и сварили себе ужин сами, А теперь им плохо. Тоно вспомнил, как Катрин с русой косой вокруг головы отворачивала свой носик от котлов с аппетитно пахнувшими галушками. Она и Ивонна попросили вожатого разрешить им сварить для себя специальный шведский ужин. Вожатый охотно согласился и выдал им продукты. Он приказал принести им мясо из холодильника — ручья, отсыпал картофеля, макарон, соли, красного и черного перца. Дал четыре луковицы, двенадцать бутылок лимонада, так как Катрин и Илонка убедили его, что шведский ужин можно запивать только лимонадом. Петр Маковник как раз мешал галушки с брынзой большущей мешалкой, когда к нему от шведского костра долетел запах подгорелых макарон. — Все звери подохнут от их стряпни! — проворчал он и бросил в галушки поджаренные кусочки сала. А когда повара начали разливать галушки по мискам, некоторые шведы решили сменить шведский ужин на украинский. За ними вскоре последовали другие шведы. Шведы подсовывали свои чашки, и Петр бухал в них черпаком большущие порции. Бритта Ганссон сидела возле Милана и Катки и уплетала галушки. Жирафу даже на ум не пришло отрываться от коллектива. Он бы съел и сушеных кузнечиков! «Что не вредит другим, не повредит и мне», — рассудил он. Геран убежал от шведского ужина в самый последний момент. Он просто потерял доверие к Ивонниному таланту поварихи, подсел к Катке Барошовои и стал нахваливать галушки. — Что уж там! Хочешь добавки? — гостеприимно сказала Катка. И она попросила Петра Маковника подложить Герану поджаренного сала, раз ему так понравились галушки. А в это время за специальный шведский ужин уселось двенадцать шведов. Именно те двенадцать, что лежали сейчас у ручья, укутанные в серые одеяла. Когда шведам стало плохо, дежурные разбудили «медицинский персонал». Румяна Станева прибежала с сахаром и двумя бутылками касторки и начала со своими помощниками оказывать пострадавшим медицинскую помощь. Когда больных начали уводить от ручья к палаткам, Петр Маковник победным смехом сопровождал завернутых в одеяла шведов. Вальтер Киль тенью ходил за ними и тоже смеялся… А в это время из темноты выбежал Тоно Гонда. Тихонько, как рысь, он прошмыгнул мимо палаток немецкой делегации, никем не охраняемых, и схватил отрядный флажок. После смены дежурства Тоно поставил немецкий флажок перед своей палаткой. Начинало светать. Лагерь спал крепким предутренним сном. Но как только забрезжило, пионервожатая Лена вышла из палатки, посмотрела вокруг и вздохнула: — Какая тихая ночь была! О ночной тревоге она ничего не знала… 12 В столовой «Зеленой долины» за столом сидел Петр Маковник. Он терпеливо ждал, когда дежурные и ему принесут поднос с обедом. — Я очень рад, что больше не должен готовить! — уверял он соседей по столу. — Ужасно ответственно! Лучше приходить на готовое. Но никто ему не верил. Дежурные бегали вокруг столов, проворно разнося порции обеда. Стол арабов снова был пуст. Арабские мальчики все еще не могли привыкнуть регулярно приходить в столовую. На удары гонга они вообще не обращали внимания. А когда кто-нибудь звал их в столовую, они глядели на ребят своими большими темными глазами и не понимали, чего от них хотят. Если они еще не ощущали голода, то категорически отказывались от еды и продолжали разглядывать красный мухомор или терпеливо наблюдать за птичьими гнездами. Это для них было важнее обеда. В третьем часу дня они один за другим бежали в столовую, стучали в окошко повара и требовали обеда. Сначала повар смеялся и выдавал арабам оставленные для них порции, но потом опоздания арабов надоели ему, и как-то он оставил их голодными. Но куда там! Оказалось, что арабы — твердые орешки. Они все равно продолжали ходить в столовую, когда им этого хотелось, а если им отказывали в пище, терпеливо голодали. Зато в полдник они съедали по две-три порции. Пепик Роучка старался приучить арабов следовать режиму, но, как выяснилось, одному ему это было не под силу. На помощь Пепику пришли чехи. Первым обычно входил в столовую Пепик с Селимом. За ним медленно вышагивали остальные пары. Последним приходил всегда Махмуд. Илонка Месарошова при этом сердито подталкивала его вперед. Часто Махмуд прятался от Илонки. Вот и сегодня он слез с дерева только тогда, когда Илонка начала плакать. После обеда Милан Яворка и Жираф отправились в темную комнату проявлять пленку трехдневного похода этнографической группы в Вышнегронскую деревню. Они должны были составить фоторепортаж. Обед Милан и Жираф проглотили в одну секунду и снова убежали в темную комнату. Пленка высохла. Можно было печатать фотографии. Милан налил в ванночку проявитель, Жираф приготовил бумагу. Наступили самые волнующие минуты. В слабом свете красной лампочки ребята с напряжением смотрели в ванночку. И вот на бумаге проявились черные пятна, затем серые, пятна составили изображение. Но какое?! Милан вынул из проявителя фотографию. Жираф быстро подал ему бумагу. И опять черные пятна, серые. И… две пары удивленных глаз. На пленке было все совсем не так. Милан покраснел. Жираф побледнел. …Во время полдника двери темной комнаты открылись. Жираф и Милан, щуря глаза от яркого света, направились в редакцию стенной газеты. В редакции у длинного стола щебетала группа девочек. Они заканчивали подготовку художественной выставки. Яркие кувшинчики, вышитые рукава, резные рамки и даже макеты домов красовались на столе. Жираф сел у стола, где лежал лист бумаги для стенной газеты, и положил рядом коробку с фотографиями. Милан подсел к нему. На листе были уже приклеены уголки для фотографий. Стоит засунуть в них снимки, и фоторепортаж готов. Да, готов… Девочки с любопытством посматривали на фоторепортеров. Жираф вынул из коробки первую попавшуюся ему под руку фотографию. — Ой!.. — сказал Милан весело, чтобы обмануть девчат. — До чего же хорош дядя Демко! В действительности Милану совсем не было весело. С фотографии на него смотрел дядя Демко шестью глазами. Вместо одного дядьки Демко на фотографии их было три. Длинные белые волосы тремя слоями были взбиты в высокую шевелюру. Они залихватски обрамляли его тройное широкое морщинистое лицо. Из трех ртов торчали три трубки. — Покажи! — подбежала к фоторепортерам Катка Барошова. Милан прижал фотографию дяди Демко к груди, а Жираф в испуге закрыл обеими руками коробку. — Не суй носа! — сказал Милан возможно спокойнее. — Увидишь фоторепортаж, когда он будет готов. Это должно быть сюрпризом. — А когда он будет готов? У нас выставка уже готова! — Вам легче. Фоторепортаж — работа особая, трудная. Жираф шпагатом завязал коробку и спрятал ее в шкаф. Когда девочки ушли, он быстро перепрятал коробку в выдвинутый ящик стола. После полдника два часа обычно посвящалось спорту. Сегодня на футбольном поле проходила международная футбольная встреча болгарских и шведских спортсменов. Ряды многочисленных болельщиков то восторженно вскрикивали, то опечаленно замолкали. Но на Вило, Петра крики болельщиков не действовали. Они без устали бросали на площадку тяжелое ядро, и каждый раз, как только ядро падало, к нему мчался Палочка. Ева Палатова, сидевшая на корточках, обнимала собаку за шею. Но Палочка каждьш раз, когда ядро пролетало по воздуху, вырывался из рук Евы. Жираф ушел с состязания как раз тогда, когда шведы начали проигрывать. По пути он задержался около прыгунов в высоту. Ребята как раз делали попытку взять высоту сто двадцать сантиметров. Гонза Мудрых страховал. Атлеты разбегались, старались преодолеть высоту, но все их старания оканчивались неудачей. В большинстве случаев прыгуны падали носом вниз в мокрый песок. Понаблюдав с интересом за происходящим, Жираф пристроился к прыгунам. Когда пришла его очередь, он подошел к планке и поднял ее еще на двадцать сантиметров. Потом отошел, разбежался, легко подскочил и прекрасными «ножничками» преодолел неслыханную высоту. Легкоатлеты зааплодировали. А Жираф как ни в чем не бывало отправился к прыгунам в длину. Прыжок в длину у него не получился. Он прыгнул очень далеко, но, приземлившись, сел. Рекорд поставила Магда Митрова. Оттолкнувшись, она пролетела над песком, как птица, и легко приземлилась. Волейболисты, заметив Жирафа, начали на всех языках приглашать его присоединиться к ним. Каждая команда хотела, чтобы он был у нее. Еще бы! Ведь стоило Жирафу протянуть руку — и он мог взять любой мяч. Ему ничего не стоит и погасить мяч! Но Жираф, как будто это его совсем не касалось, отправился восвояси. Он искал Милана и наконец-то увидел его сидящим на спортплощадке. — Жирафа раздумала… — сказал он, подсаживаясь к Милану. — Фотофильмы, — он растянул руки так, будто просматривал пленку, и сплюнул, — плохая… Милан сердился на Жирафа. Он-то думал, что Жираф — хороший фотограф. На себя он не надеялся. Он мало разбирался в фотографии. Но что ему было делать, если еще в поезде пионервожатый записал его в фоторепортеры. — Чудесненько, что ты раздумала! — набросился на него Милан. — Но как нам быть с фотографиями?! А в это время над фоторепортажем усиленно работали не совсем добросердечные русалки. …После окончания игр ребята повалили в главное здание. У самой лестницы, сразу же за дверьми, висел фоторепортаж! Сначала среди зрителей пробежал слабый смешок. Потом посыпались замечания, и, наконец, раздался хохот. С фотогазеты на ребят в шесть глаз смотрел дядя Демко. Под ним была подпись: «Дедушка Демко и два его брата». На второй фотографии был снят большой камень, из-за которого вылезало какое-то огромное белое пятно. Под этой фотографией была подпись: «Заход солнца на реке Грон», На третьей фотографии можно было различить бегущую фигуру, перечеркнутую густыми горизонтальными линиями. Под фотографией стояло: «Этнограф за решеткой. Сфотографировано с самолета». Четвертую фотографию пересекали линии вертикальные. За ними туманно вырисовывалась какая-то посудина. А подпись под ней гласила: «Кувшин под дождем». Потом было прикреплено абсолютно черное фото. Подпись под ним гласила: «Ночь в Гелье». Рядом висела вторая такая же черная фотография: «Ночь в Поломке». Под третьим черным листом фотобумаги стояло: «Ночь на Колошничке». Фоторепортаж заканчивала сфотографированная гора, над которой возвышалась черная клякса. Ниже стояло: «Внимание! Сенсация: марсианская тарелка приземляется на Голом пике». На снимке, помещенном в правом нижнем углу, был сфотографирован сзади до пояса Жираф. Снимок назывался: «Репортер за работой». Смех катился по лагерю. Вышел из кухни повар, чтоб узнать, что же случилось. В конце концов пришли все вожатые. Милан с Жирафом обиженно стояли у дверей. Потом фоторепортеры переглянулись и тоже рассмеялись: мол, ай да мы, вот ведь какой веселый придумали фоторепортаж. 13 Шоферы вышли из автобусов и внимательно осмотрели деревянный мост. Один из них даже спрыгнул на камни, торчащие из вспененной быстрины, и обследовал мост снизу. — Не пройдем! — крикнул он. — Мост начисто сгнил снизу. Ребята, сидевшие в двух большущих автобусах, смотрели на шоферов, но не слышали ни словечка. Шум воды проглатывал разговор. Шоферы отошли от моста и начали о чем-то разговор с пионервожатым. Высокий сплавщик из Подбрезовой, в коротком брезентовом плаще, стоял невдалеке от них, покуривал. Он держал сигарету зажженным концом внутрь ладони, как бы скрывая ее от любопытных ребячьих глаз. Милан Яворка и Гонза Мудрых не отрываясь смотрели на сплавщиков. Вот, значит, как выглядит партизанский командир! Но вот сплавщик швырнул сигарету, старательно затоптал ее, подмигнул ребятам, поднял руку, как будто что-то пообещал им, и подошел к шоферам. — А зачем нам ехать дальше? — сказал он. — Автобусы нам больше не понадобятся. Тут всего дойти два километра. Мы с вами пойдем партизанскими тропами, — продолжил командир. Пионерские вожатые охотно с ним согласились. Ребята с радостью повыскакивали из автобусов и окружили партизанского командира плотным кольцом. Над горой резко возвышались серые спины горной цепи. Казалось, что до них рукой подать. Гранитными скалами хребтов они вонзались в безоблачный голубой небосвод. — Там направо — Дюмбьер, — пояснил шофер, что был помоложе. — Вон та длиннющая спина — это Крупова Голя, а за Демьяновской котловиной — Хопок. На него поднимается висячий лифт. Он перевозит туристов на север в сторону Микулаша. Второй Шофер, постарше, что-то искал в неглубоком рве, тянущемся внизу под автобусами. Невдалеке от него несколько ребят ощипывали по склону кусты красной малины. Геня Балыкин нашел в малиннике кусок заржавленного железа. Шофёр основательно осмотрел его и старательно вытер пучком травы его зазубренную грань. Ржавчина красноватыми кусками падала, на белую дорогу. — Да, именно тут это было, — сказал шофер задумчиво. — Этот кусок железа выхватила мина, наверное, из броневика. Да, тогда нам было здесь не по себе… Над малинником, на отвесном откосе, примостилось несколько деревьев. Мощными корнями они держались на скалистом щебне и тянулись ввысь тонкими стволами. — Наши разведчики лежали за этими деревьями, — сказал шофер постарше ребятам. — Связь принесла нам весть о том, что вверх по долине на нас идут немцы. Перед рассветом мы пошли им навстречу. Ждем, ждем, а немцев нет. Только в полдень из-за поворота вылез первый танк. Дуло пушки у него было повернуто как раз в направлении нашего укрытия. За ним показался второй. Вслед за танками шли восемь броневых автомашин. Они остановились у этого моста и начали проверять, удержит ли он их. Водители повернули машины так, чтобы после боя быстро вскочить в них и помчаться обратно в долину. Дорога, как видите, тут узкая, и каждая машина двумя колесами стояла в потоке. Из машин начали выходить эсэсовцы… — И вы начали стрелять? — не выдержал Пепик Роучка. — Куда там стрелять! Нас, разведчиков, было шестеро, а их в двадцать раз больше. У них были пушки и минометы. Ты знаешь, что такое миномет, сынок? — И вы пропустили их? — Пропустили. Командир разведки послал связного к нашим, чтобы они готовились к встрече. Связным нашим был шестнадцатилетний парнишка из Валаской. Он умел ходить тихо, как ласка. — А вы остались здесь? — вздохнул Пепик. — Здесь, — подтвердил шофер. — Немцы разделились на две группы и пошли в гору. А когда они ушли, мы подминировали оставленные ими машины. Под колеса, которые стояли в потоке, мы легко и незаметно закопали мины. А потом мы пошли к своим. Услышав в горах стрельбу, мы поняли, что немцы встретились с нашими. — Ну, а те машины взорвались? — Какой ты быстрый! — засмеялся шофер. — Зачем бы мы стали взрывать их пустыми? Их должны были взорвать сами немцы. Станут садиться в машину, своей тяжестью притиснут мину под колесами — и готово! — А что было дальше? — Ну, а что было дальше, вам лучше меня расскажет наш бывший командир. Мне дальше и вспоминать-то не хочется! Душа болит. Это был плохой день… — Шофер кивнул своему молодому товарищу. — Пойдем, Юро. Сегодня тебя ждет еще Чертовица. — Не уходите! Пойдемте с нами! — просили ребята шофера из Быстрой. — Куда мне с моими ногами! — вздохнул шофер и посмотрел на серые скалы. Шоферы дали старт. Автобусы с ревом тронулись с места. Партизанский командир задумчиво смотрел им вслед. — Лихой партизан был этот шофер из Быстрой, — сказал он. — Зимой в горах он обморозил ноги. У нас не было обуви. Он ходил в матерчатых башмаках на деревянной подошве. Свои сапоги он отдал одной женщине. Она босиком с двумя детьми пришла в горы. Никакой партизанской тропы, в сущности, не было. Но партизанский командир шел уверенно. Этот путь навсегда врезался ему в память. — Самый непроходимый путь для партизан был самым безопасным, — объяснял он на ходу ребятам. — Да и вдоль потока было, хорошо идти, хоть ноги и мерзли, но следа не оставалось. Самый выдрессированный пес ничего не мог унюхать. Потом путь шел по горе. Деревья тут были низкие, словно придавленные. Очень много сил им требовалось для борьбы с сильными северными ветрами, дующими с вершин Низких Татр. Все ветки деревьев были направлены в одну сторону, как волосы, годами причесываемые в одном направлении. То там, то здесь стал появляться кустарник. — Этот кустарник был нам хорошей защитой, — сказал командир. — Кустарник как бы закрывает за тобой все пути. И назад не пустит. Туго переплетенный, он крепко держит, тебя в плену. — Я бы топором пробил дорогу! — сказал Гонза Мудрых. — Топором против кустарника не пойдешь. Кустарник этот очень пружинистый. Топор отскакивает от него, как от резины! Командир сел на скалу, поросшую мхом. Он снял с себя короткий брезентовый плащ. Из кармана брюк вытащил сигарету, закурил. Ветер спутал его седые волосы. Ребята тотчас же окружили его. — Я дам вам боевое задание! — сказал он им и рукой описал около себя круг. — Тут, в диаметре ста метров, есть партизанская землянка. Вход в нее, конечно, замаскирован. Представьте себе, что каждый из вас — партизанский связной. Каждый несет сообщение и никому, кроме командира, передать это сообщение не может. А командир в землянке. Связной обязан эту землянку найти. Понятно? — И вы, девчата, ищите, — прибавил он. — В партизанских отрядах было много девушек-связных. Они шли как бы за малиной или брусникой, передавали нужные сообщения и с полными ведрами ягод возвращались в деревню. Командир попросил вожатых повторить боевое задание на других языках. По приказу партизанского командира все разбежались по окрестностям. Только Ингрид Старке с рыженьким узелочком волос на голове продолжала собирать маленькие белые цветочки — камнеломки. Она не слушала, когда переводили боевое задание. Все происходящее мало ее интересовало. Пионервожатые сели рядом с командиром и с интересом ждали, кто из ребят первым выполнит боевое задание. — Эта землянка отлично замаскирована. Сомневаюсь, что кто-нибудь из ребят найдет ее, — сказал вожатым партизанский командир. Ребята между тем тщательно осматривали все вокруг. Одни спустились в овраг, другие продирались сквозь кустарник. Сначала ребята искали землянку без какого-либо плана, потом некоторые из них разработали план. Гонза с Миланом первыми начали просматривать откос шаг за шагом, пробирались вверх к порослям низкого сосняка. От сосняка к лесу спускались Вило с Эрнестом и Петром Маковником и тоже внимательно просматривали все вокруг. Остальные продолжали поиски землянки, надеясь на счастливую случайность. Прошло полчаса. Землянка обнаружена еще не была. Командир спокойно покуривал. Некоторые пионервожатые не выдержали и тоже начали поиски. Вдруг командир перестал курить и веселыми глазами стал наблюдать за Ингрид. Она поднялась уже довольно высоко по склону, отвела в сторону веточку сосенки и наклонилась к валуну. Вот-вот она дотянется до белой камнеломки. И вдруг Ингрид испуганно отпрянула. Командир улыбнулся, отвернулся и снова начал курить. И тут Ингрид увидел Гонза, который шел по своему разработанному плану. — Не мешай! — сказал он ей, перескочил валун и хотел идти дальше. Но Ингрид задержала Гонзу. Она перелезла через валун и показала Гонзе пробоину в утесе. Это был вход в землянку. Гонза Мудрых подозвал Милана. Они ужасно рассердились, что маленькая немка вырвала у них из-под носа первенство при выполнении боевого задания. — Ты нашла землянку, вот и входи туда! — сказал Гонза ехидно и подтолкнул девочку к холодной черной расщелине. — Их хаб ангст, — запищала Ингрид. — Боюсь! Над входом в землянку появился Вило. Он услышал писк Ингрид, спрыгнул вниз, оттолкнул Гонзу, заглянул в расщелину и потянул Ингрид прочь. — И ты трусишь? — загородил ему дорогу Милан. — Трясетесь, герои?! Партизаны не боялись ни ваших эсэсовцев, ни минометов! А вы боитесь темноты? Милан с пренебрежением плюнул, подставил Вило ножку и толкнул его. Вило схватился за сосенку. — Гевег! — приказал Вило Ингрид. — Уходи! Девочка убежала. — Ты! Что ты ко мне все время придираешься? — вскипел Вило. — Что я тебе сделал? — Что? И ты еще его спрашиваешь? Ты… Немчурище?! — поддержал Милана Гонза. Вило удивился. Ребята смотрели на, него с ненавистью. …Командир, смеясь, рассказывал подошедшим пионервожатым о том, как Ингрид нашла прекрасно замаскированную землянку. — А когда вы нам расскажете, что тут произошло? Как немцы взорвались на своих заминированных броневиках? — спросил командира Пепик Роучка. — Ой, это, наверное, ужасно страшно! Я лучше не буду слушать! — испуганно сказала Илонка Месарошова. Пепик презрительно покосился на нее. — Девчата всего боятся! — вздернул он свой веснушчатый нос. — Они бы не могли быть партизанами! — Тут ты ошибаешься, — сказал Пепику командир. — Девушек в партизанском отряде было много. Под огнем они перевязывали раненых, носили нам еду из деревень, доставляли важные сообщения. А иногда даже сражались с оружием в руках. Как раз тогда, когда нам пришли сказать, что в гору идут немцы, на дежурстве стояла Марта. Она привела связного в землянку. — Это был шестнадцатилетний паренек из Валаской? — спросила Катка Барошова. — Да, — кивнул командир. — Его звали Эмиль. Я объявил тревогу. Связного я послал еще выше в горы, под Шталы. Там у нас был пункт медицинской помощи. Однако пойдемте дальше. Командир опять первым начал подъем к Шталам. Над поясом кустарника стояли четыре строения из серых досок. Когда-то сюда пастухи на ночь гоняли скот пастись в горах. — В мирное время мы и не думали, что эти ветхие конюшни будут нашим партизанским госпиталем. Правда, больные и раненые лежали у нас здесь прямо на земле, но лечили их хороший доктор и заботливые сестры-партизанки. Это было довольно-таки безопасное место. — А много у вас было раненых? — спросил Гонза. — Хватало! Сюда их приносили даже из соседних районов. Потому что только у нас были врач и лекарства. Но здесь, на Шталах, скрывались и здоровые. Наши женщины и дети. Они убежали в горы, когда гестаповцы начали уничтожать семьи партизан. Милан медленно скользил взглядом по отвесным скалистым утесам. А он-то думал, что партизаны расхаживали себе по горам, с короткими автоматами за спиной, а когда попадались гитлеровцы, без промаха стреляли в них. И хотя Милан читал книги о партизанах и знал, как все было в действительности, этот вариант нравился ему больше других, и только сейчас Милан мог представить себе жизнь настоящих партизан. — По сообщению связи, — продолжал партизанский командир, — в тот день гитлеровцы выслали против нас большие силы. Я послал связного в госпиталь в горы предупредить, чтобы и там были все наготове. А мы, тридцать шесть готовых к бою партизан, растянулись в широкую цепочку и залегли на краю горы. — А сколько было фашистов? — спросил Милан, стараясь представить себе тяжелые минуты ожидания партизан. — Сосчитать мы не успели. Но когда они появились на лужайке перед просекой, мы поняли — их идет сила! Я дал всем знак — выжидать. Стрелять только по моему приказу. Шли фашисты осторожно, каждую минуту, готовые к стрельбе. Но после перехода через большую лужайку, когда они увидели, что никто в них не стреляет, они осторожность отбросили. Стали расстегивать гимнастерки, сдвигать каски на затылки. Но вот я уже стал различать вражеские лица, больше того, железные знаки эсэсовцев. Еще пять метров прошли гитлеровцы, и я поднял руку. Почти одновременно затарахтело тридцать шесть наших автоматов. Цепочка эсэсовцев заколебалась. Они без прицела стали палить из автоматов вверх, но вскоре, опомнившись, начали стрелять в нас из минометов. Только час спустя к нам пришло подкрепление из соседнего партизанского отряда, и мы отошли в глубь леса. Фашисты укрепились в лесу пониже просеки. Мы должны были удержаться до темноты. Ночь была нашей союзницей. Мы знали, перед темнотой враги оттянут свои силы. Так и случилось. С наступлением сумерек немцы решили вернуться в долину, а у моста их ждали заминированные нами машины… Подъем в горы стал круче. Вскоре ребята вышли на небольшую лужайку. По стеблям сухой травы пробегал резкий высокогорный ветер. На лужайке стоял полуразрушенный шалаш. Его прикрывали порыжевшие сосновые ветви, сухие иглы давно попадали с них. Их разнесли ветры. Невдалеке от шалаша командир остановился, помолчал и продолжил свой рассказ. — Когда мы вернулись с задания, Эмиля — нашего связного — мы дома не нашли. Мы втроем отправились на Шталы узнать, как пережили этот день наши люди в госпитале. Мы думали, что там найдем и Эмиля. — С ним что-нибудь случилось? — спросила Катка. — Он не успел предупредить наших людей. Когда он пришел сюда, к шалашу, он нашел перед входом пять винтовок со сломанными прикладами, а в шалаше пять убитых партизан, оставленных для охраны госпиталя. Когда на них налетели фашистские разведчики, они были безоружны. Парни неосторожно подперли ружьями внешнюю стену шалаша. Девочки и мальчики с ужасом смотрели на шалаш. — Свое, страшное убийство гитлеровцы совершили потихоньку. Их было, по-видимому, немного. Они так же потихоньку, как пришли, исчезли. В госпитале никто ничего не услышал. На рассвете мы нашли Эмиля в сосняке. Он уже не мог плакать — только трясся от ужаса. Пятеро дежурных были его друзья из Высокой Леготы. Каждому из них не было и двадцати. Румяна Станева оглянулась и взяла за руку Ингрид Старке. Немка рванулась. Она уставилась на Румяну испуганными глазами, но, поколебавшись, пошла. Девочки приблизились к шалашу, у входа в него остановились. Ингрид поняла Румяну. Она нагнулась и положила перед входом в шалаш букет камнеломок. Гонза сидел невдалеке от шалаша, смотрел на Румяну и восторгался ею: как это ей в голову могла прийти идея с цветами! Он бы мог думать три дня и три ночи или еще больше, но такое не придумал бы. Девчонки наверняка иначе мыслят, чем мальчишки. Милан сидел около Гонзы, и ему ужасно хотелось подраться. Но только с виновниками того, что здесь произошло когда-то. «Среди нас есть немцы. Каково-то им сейчас? Мне бы на их месте было неважно!» — раздумывал Милан. Партизанский командир потихоньку начал спускаться по тропинке вниз. За ним потянулись ребята. Гонза снял ботинок, вытряс камешки и начал поправлять эластичный бинт на щиколотке. Нога у него все еще побаливала. И тут он увидел, что к шалашу подошли Вильгельм и Петр Маковник. — Знаешь что?! На твоем месте я бы лучше не совал сюда носа! — крикнул Гонза Вильгельму. — Или тебе хочется сообщить папочке, что ты тут видел? — Замолчишь ты или нет?! — неожиданно крикнул обычно миролюбивый Петр Маковник. — Как ты смеешь?! Иди, Вило! Не обращай на него внимания. Гонза надел ботинок и, не зашнуровав его, прихрамывая, побежал к Петру и Вильгельму. — Это я-то должен помалкивать! — кричал он на ходу. — Я! Перед надутым немецким бюргером? Милан остался на месте. Ему казалось, что ему не надо сдерживать Гонзу и защищать Вило. И не потому, что Вило был сильнее. Вот если бы те двое бросились на Гонзу, он бы знал, что делать. Хотя драться Милану хотелось, как никогда в жизни. И не потому, что кто-то немец. И не потому, что у кого-то отец был эсэсовец. Никто ведь не может выбирать родителей. «Влепить бы кому-нибудь парочку горяченьких! Но в таком случае кто-то должен быть виновным. А не просто так — ради удовольствия!» — думал Милан. Наконец-то Петр Маковник и Вило ушли. Гонза сел на землю и стал зашнуровывать ботинок. Он был чем-то очень смущен. — Что с тобой? — спросил его Милан подойдя. — Меня злит, что надо мной одержал верх Маковник! — пробормотал Гонза. — А я-то думал, что Петра ничего не интересует, кроме еды. — Но ведь так оно и есть! Факт — остальное его не интересует! Да вот, может, еще Вило. Гонза вздохнул. — Эта наша болтовня о Вило и его отце… Все это было идиотство! — выпалил он. И Гонза рассказал Милану, что отца Вило тоже мололи фашисты. Что Вило в то время было всего три месяца. Отец Вило работал на немецком заводе по производству снарядов, и эти снаряды он нарочно портил. Когда это раскрылось, его взяли гестаповцы. Мать Вило так и не узнала, где и как его казнили. — Это Вило рассказал? — спросил подавленно Милан. — Нет, Петр. — А что говорил Вило? — Ничего. — Но все же как он вел себя? — Я не заметил, чтобы он прыгал от радости. — Может, он не понял, о чем шла речь, — успокоил Гонзу Милан. — Все понял! И что Вило теперь о нас думает? Гонза и Милан медленно тащились за остальными. Но как медленно они ни передвигались, все же в конце концов и они подошли к огромному дому, где должен был быть привал. Из. окна дома им уже кричали ребята, приглашая на обед. При входе в вестибюль Гонза и Милан долго чистили ботинки о коврик, потом они еще задержались около огромного сладко спавшего сенбернара и, наконец, все же вошли в столовую туристской базы. 14 Однажды после вечерней линейки «генерал», стоя на лестнице главного здания, задумчиво наблюдал за ребятами. — Какое же сегодня число? — спросил он одного из вожатых. «Генерал» уже знал: за несколько дней до отъезда ребята обычно начинают обмениваться подарками. Катка Барошова уже носила светло-красный шелковый пионерский галстук, какие есть только у советских пионеров. А ее темно-красный галстук носил Геня Балыкин. Уголь и карандаши Катка носила не в кармане, а в оранжевой кожаной сумочке, полученной в подарок от Келсин Мамиткановой. Келсин, в свою очередь, по вечерам зажигала чудесную «жабу». Генчо Узунов уже имел неплохую коллекцию карманных фонариков. Когда он замечал, что кто-то хочет сделать ему подарок, он намекал: фонарик! Саша причесывался красной гребенкой. Яшка теребил свою густую шевелюру зеленой. Такие гребенки имели только чехи. Желтую шапочку для купания Ивонна подарила Гене Балыкину. «Пригодится в поезде! Мы будем в ней носить кипяток!» — подумал Геня, принимая подарок. И взамен подарил Ивонне перочинный нож. Жираф уже второй день ходил в вышитой тюбетейке. На худом Вило свободно висела полосатая майка Петра Маковника. Селим носил кеды Пепика на красной подошве. Селим подарил Пепику свое серое пальто. Пепик ходил в нем уже третий день и мучался: «А что, если Селим замерзнет по дороге в Африку? Правда, солнце греет ужасно! Но ведь неизвестно, погода может перемениться». — Знаешь что, Селим, — сказал Пепик на четвертый день своему другу. — Оставь пальто себе, а мне дай что-нибудь другое. Ну, например, носовой платок. Селим был немного обижен, что Пепику не понравился его подарок, но носовой платок отдал охотно. — Такого носового платка у нас не купить никогда! — сказал Пепик, принимая подарок. Селим блаженствовал. Румяна Станева целый месяц ухаживала за маленькой черепашкой Шушу, укладывала ее в картонную коробку. Она привезла ее из Варны, чтобы и Шушу увидела международный пионерский лагерь. Однако нельзя сказать, чтобы черепашка проявляла особый интерес к «Зеленой долине». Приятельниц она себе здесь не нашла, и не будь Палочки, она бы просто-напросто погибла от скуки. Всякий раз, как только Румяна замечала, что Шушу несколько дней подряд спит со скуки, она выносила ее к ручью. И к Шушу сразу же прибегала Палочка: этот зверек в панцире ужасно интересовал его. Пес перевертывал Шушу лапой и выжидал, когда черепаха высунет голову, чтобы получше разглядеть ее. Сначала Палочка был очень нетерпелив. Он ударял Шушу по твердой спине, дул ей под панцирь, но когда понял, что этим ничего не добьется, стал поступать по-другому. Он тихонько ложился невдалеке от черепахи и старался даже не дышать. Но, наверное, Шушу видела его даже через панцирь. Пока Палочка был поблизости, она так и не показалась. Но как только он повернулся, чтобы уйти, Шушу высунула голову и ноги и сделала несколько шажков. Палочка быстро повернулся, и ему удалось заглянуть в круглые темные глаза Шушу. Как-то, когда Румяна была на занятиях музыкального кружка, Саша вынул Шушу из коробки, а Яшка взял горсть травы, на которой она сладко спала. Мальчики принесли Шушу в дом чехословацкой делегации. Яшка выстлал травой ботинок председателя совета Гонзы Мудрыха, а Саша осторожно положил в ботинок Шушу. Напрасно Румяна искала повсюду Шушу. Она так ее и не нашла. Спать в ботинке Шушу не понравилось, она вылезла из него, начала бродить по комнате и облюбовала себе подушку Гонзы Мудрыха. Гонза встретил ее по-царски. Он наловил для нее мух, настругал моркови и положил в большую, мягко выстланную травой коробку. Когда Гонза узнал, что Румяна ищет черепаху, он был очень разочарован. Он надеялся, что она сама подослала ему черепашку в качестве подарка. Пораздумав, Гонза решил черепаху Румяне не возвращать. Он слышал, что у Черного моря черепах сколько угодно. Румяна найдет себе другую. А за Шушу он будет хорошо ухаживать. И Гонза решил что-нибудь подарить Румяне. Но вот что? Вещей, интересующих девчат, у него не было. Что же он может подарить Румяне? Гонза уже начал подумывать, не лучше ли ему вернуть Шушу, но тут ему удалось выпросить у одной пражанки блестящий металлический пояс. Румяна покраснела от удовольствия, примерила пояс и вернула его Гонзе. — Не нравится? — спросил он озабоченно. — Он очень тебе идет. — Очень красивый! Но… Нет! Нет! Нет! Я его взять не могу… — Надеюсь, ты не думаешь, что он золотой? — спрятал Гонза руки за спину… — Это обыкновенное железо!.. И Румяна не выдержала. Блестящим обручем она опоясала голубую юбочку и закружилась в танце. «Вот и о Шушу забыла!» — обрадовался Гонза и, счастливый, пошел за свежей травой для черепахи. 15 Милан хорошо знал, что у него все в наилучшем порядке, но все равно уже в третий раз выбегал из палатки и осматривал стрельбище. Под длинной простыней были расположены три щита для стрелков; эти щиты Милан и должен был обслуживать. Посередине стрельбища он повесил главное украшение — большую картонную голову со страшной дырой вместо рта, в которую соревнующиеся должны были забрасывать мячи. В остальном голова была безобидной — на ней была надета красная шляпа, и она смешно таращила голубые глаза. На прилавке, как раз против головы, лежали три мячика. Один из них немного откатился. Милан вернул его на место, чтобы не смешать с другими тремя мячами, лежащими у пирамиды из жестяных банок, установленной в левом крыле стрельбища. На правом крыле висели три дощечки со стрелами, а перед дощечками стояли три ружья. Милан подумал, не отправиться ли ему в гости к своей соседке — Зузке Шубовой, отвечающей за ловлю «рыб». Она разложила по земле деревянных рыб и теперь попробовала поймать какую-нибудь из них. Она дергала удочку, крючок летал из стороны в сторону, но зацепить им за колечко, которое было во рту у каждой рыбки, ей не удавалось. Милан засмеялся, вернулся в палатку и начал подсчитывать медные жетоны, которые он будет вручать победителям. Кассы с медными жетонами стояли у всех щитов, подготовленных к соревнованию. Да, соревнования будут не из легких! Гонза, например, отвечал за велосипед. Соревнования велосипедистов должны были происходить на бетонной поверхности. И не как-нибудь, а только по кругу. На велосипеде нужно будет объехать хитроумно расставленные бутылки. Это очень нелегко. Девчата в белых бумажных шапочках требовали, чтобы вожатый перенес соревнование на лесенке как можно дальше от «магазина». Девчата были «продавщицами» и должны были «продавать» конфеты и шоколад за медные жетоны победителям в соревнованиях. — Нам обольют весь товар! — кричали они. — Вот вам, пожалуйста! Еще ничего не началось, а у него уже возле ведра лужа. И в конце концов Пепик Роучка — ответственный за «лесенку и воду» — перенес складную лесенку, ведро с водой и стакан, который соревнующиеся должны были переносить вверх и вниз по лесенке, к стрельбищу Милана. — Там бы покоя не было, — сказал Пепик Милану. — Ведь это не пустяк — перелезть через такую высоту и не вылить ни капельки. Для этого необходимо сосредоточиться. Эй, Милан, дай мне выстрелить! — Не могу. Уже идут, — сказал Милан. — Приходи после соревнований, постреляешь. Первыми подошли к Милану стрелки болгарского отряда. Они смело взяли в руки винтовки, прицелились и выстрелили. О результатах говорить не стоит. Второй раз стрелки целились осторожней. Но выстрелили и… снова мимо. — Ты опирайся о барьер, — посоветовал Милан Атанасу. — У тебя не будет трястись рука. Да и винтовка так не отдаст в плечо. Атанас послушал, выстрелил и попал-таки в мишень, а остальные ребята предпочитали стрелять, стоя в героической позе. У Милана было полно работы. Он заряжал ружья, клещами вытягивал из мишеней стрелы с цветными хвостиками, подсчитывал выстрелы и выдавал победителям медные жетоны. За его спиной снова и снова с грохотом падала пирамида из жестянок. Снова и снова Милан ставил ее, считал сбитые банки и выплачивал выигрыш. «Голову» обслуживать не требовалось. В ее разинутую пасть попала пока только одна Гроздочка. Время от времени Милан посматривал, как идут остальные соревнования. Стрельба была хоть и главной дисциплиной, но не самой забавной. Жираф, например, уже три раза облил водой стрельбище с «лесенки». Наверх он всходил без колебаний, но, когда переходил на другую сторону, каждый раз выливал воду на палатку Милана. Велосипедисты кружились по бетонному «пятачку», сбивая бутылки, Гонза расставлял их так хитроумно, что не выдал еще ни одного жетона. На велосипед сел Вило. Весь немецкий отряд болеет за него. Он их надежда. Вило обходит одну бутыль за другой, поднимает немного переднее колесо, бросает гибкое тело вперед, словно акробат, танцует на заднем колесе. Он благополучно миновал уже семь бутылок, но вот ему преградила путь маленькая бутылка из-под лимонада. И потому, что она была маленькой, Вильгельм замешкался, а потом высоко поднял переднее колесо и… обрушил его на лимонадное препятствие. Бутылочка разбилась вдребезги. Вило наехал на острый кусок стекла, шина сплющилась. Болельщики, которые во что бы то ни стало хотели какой-нибудь сенсации, начали пищать: — Ой! Испортил велосипед!.. Вило, ни слова не говоря, взял велосипед и понес его в парк. По пути он встретил Гонзу. — Продолжай! — подал ему Гонза другой велосипед. — Это был только второй круг. У тебя в запасе еще один. Гонза положил вышедший из строя велосипед на траву, убрал осколки стекла и снова расставил препятствия. Дорога для Вило была готова. Но какая! Бутыли окаймляли прямую дорогу. — Я расставлял бутыли глупо. Соревнования, в которых никто не выиграет, — ничего не стоят. Это не спортивно! — объявил Гонза. Вило выехал на дорогу, засмеялся и доехал до цели. — Не глупи! — сказал он Гонзе, когда слез с велосипеда. — Это же променада! Айне променаде, а не дорога с препятствиями! — Ну, хорошо, — обиделся Гонза и сообщил зрителям: — Не считается! Это была проверка велосипеда. — И он расставил бутыли так, чтобы их все же можно было обойти. Вило вернулся на место старта, сел на велосипед и ловко проехал между бутылями. У цели его ожидал Гонза уже с металлическим жетоном. — Поздравляю! — по-спортивному встретил он Вило и отдал ему жетон так торжественно, как будто это была олимпийская золотая медаль. Вило был рад, что оправдал доверие своего отряда. Рад он был и тому, что Гонза был к нему доброжелателен. — Починим? — кивнул Вило на покалеченный велосипед. — Хорошо! — кивнул Гонза. — А сейчас пойдем в тир. — Идем! Милан весело насвистывал себе что-то под нос. Но как только увидел приближающегося к нему Вило, помрачнел. Он все еще не объяснился с Вило после того разговора у землянки. Это очень мешало Милану. Он даже, просыпаясь ночью, со стыдом вспоминал свою оскорбительную грубость по отношению к Вило. Было похоже на то, что Вило уйдет, а у Милана опять не хватит отваги поговорить с ним. И тут Гонза сказал, что после соревнований они втроем будут чинить прокол в шине. Перед «головой» встала Мамитканова Келсин. Она размахнулась и бросила мячик. Милан ловко повернул «голову» так, что «рот» сожрал мячик. Хорошему результату больше всего удивлялась сама Келсин. Она прицелилась второй раз. Милан незаметно опять повернул «голову», и «рот» опять проглотил мячик, «удался» Келсин и третий выстрел. Катка Барошова радостно аплодировала Келсин. Глаз, наблюдая за соревнующимися в тире, улыбался. «Все-то он видит своими четырьмя глазами!» — подумал Милан, взглянув на вожатого. Милан готов был ловить «головою» все мячи подряд, чтобы каждый соревнующийся заслужил жетон. — О! Сердечно приветствую! — поклонился Милан на театральный манер, когда к ружьям подошел Геран с Ивонной и Бриттой. — К вашим услугам, дамы! — Он галантно подал Ивонне ружье. — Пожалуйста! Вот это — мушка, а это — курок. Достаточно положить правый указательный палец. Разрешите? Нажать им — и «бац»! Прямо в центр! И ты действуй так же, Бритта. Вот и тебе ружье, Геран, — и Милан, отвесив поклон, отошел в сторону. Ивонна, Бритта и Геран выстрелили почти одновременно. Милан посмотрел на мишень. У Бритты был самый хороший результат. Геран выстрелил со средним результатом. Мишень Ивонны осталась чистенькой. — О, премного благодарен за то, что ты не продырявила мне палатку, — поклонился Милан Ивонне. — Но у тебя еще есть шанс! — и он снова роздал духовые ружья. — Пожалуйста! — Послушай, прекрати этот цирк! — сказал Милану Глаз, когда тот отошел в сторону, уступая место стрелкам. — А что я делаю? — спросил Милан невинно. — Я говорю, прекрати! — но даже толстые стекла очков не скрыли смешинок в глазах вожатого. — Не бойтесь, товарищ вожатый! — подмигнул Милан. — Ивонна думает, что я действительно ей кланяюсь. Уж такой она тип. — Не болтай! Стрелки выстрелили. Милан подскочил к мишеням. — Поздравляю, Бритта! И ты, Геран, хорошо стрелял. Но Бритта лучше. Ивонна тоже на этот раз стреляла успешнее. Ее стрела с голубым хвостом вонзилась в правом уголке дощечки, к которой была прибита мишень. Милан клещами вытягивал стрелы из мишени, когда Ивонна стукнула о. барьер духовым ружьем. — Я прошу поосторожней! — сказал ей Милан. — Вы испортите мне инвентарь! Но Ивонна не слушала его и что-то говорила по-шведски Герану, зло посматривая на Бритту. Геран предложил Ивонне свое ружье, но, видя, что она не успокаивается, попросил разрешения у Бритты и передал Ивонне ее ружье. Ивонна здорово надоела Милану, но сегодня ему хотелось, чтобы всем было хорошо и весело, и он по-дружески сказал ей: — Стреляй, Ивон! До сих пор везло Бритте, теперь повезет тебе. Ведь ты знаешь, что ни одно ружье само не стреляет. И пока ты не попала в меня — все хорошо. Он раскинул руки, согнул колени и изобразил, как бы он упал, если бы Ивонна попала в него. Милан изобразил это так смешно, что зрители засмеялись. Но Ивонна бросила Бритте под ноги ее ружье, повернулась и ушла. Геран выругался по-шведски. Бритта расплакалась. Сначала она плакала тихонько, а потом громко и навзрыд. Ее увели девочки. Милану тоже захотелось расплакаться от жалости к Бритте. В другой раз он, наверное, обрадовался бы, что с первого же дня правильно раскусил Ивонну. Ему было обидно за Бритту, которая любила Ивонну по-настоящему, а та Бритту любила только тогда, когда ей это было выгодно. «Нет у девчонок чутья на настоящую дружбу!» «Хотя, — вздохнул он, — и мы с Гонзой неправильно относились к Вило. Но мы знаем Вило месяц, а Бритта Ивонну всю жизнь! Как Бритте, должно быть, грустно! — мучился Милан. — Я знаю Вило только месяц, а каково мне было!» — думал Милан, продолжая обслуживать тир. Последние два жетона он отдал Илонке Месарошовой, хотя и не совсем заслуженно. «Пусть радуется!» — успокаивал он себя. Соревнования закончились. Участники соревнований отдали свои жетоны в общую кассу отрядов и теперь целыми отрядами осматривали товар в «магазине», выспрашивали «цены» и старались купить так, чтобы было побольше. Ответственные по спортивным дисциплинам начали складывать свой инвентарь. Ребята посильнее помогали им переносить вещи в склад. — Катка! — позвал Милан, проходя около девчат. — Подойди на минуточку! А когда Катка подошла, Милан шепотом спросил: — А где Бритта? Ты не видела ее? Катка кивнула на «магазин». Милан оглянулся. Бритта уже не плакала. — А Ивонна где? — Вот этого не знаю! — пожала плечами Катка. — Надеюсь, ты не думаешь, что Бритта ходила к ней просить извинения? — Не болтай! — Милан вскинул голову и отошел прочь. Он боялся, чтобы Катка не заметила, что он и вправду так думал. Девчата такой чудной народ! 16 Было субботнее утро. Ночью шел дождь и в листьях «гусиных лапок» еще держались большие капли. Они блестели на солнце, как драгоценные камни.. На прощальную линейку собрались все шесть отрядов. Белые рубашки и пионерские галстуки перемешивались с экзотической одеждой арабов. Головы шведов были причесаны старательнее, чем всегда, а ботинки начищены до полного блеска. Вожатый подал знак, и отряды начали строиться. В командах не было нужды. Каждый отряд знал свое место. Даже Гроздочка теперь без раздумий встала на свое место в самый конец ряда. Петр Маковник, подтянув живот, подошел с рапортом к Гонзе Мудрыху. Но во время рапорта Петр забыл о животе, всем стало очевидно, что брюки обтягивают Петра плотнее, чем месяц назад. Палочка бегал около ребят. Когда ему показалось, что рапорты затянулись, он лег на спину, прямо у ног председателя совета отрядов и, чтобы привлечь его внимание, замахал в воздухе лапой. В любой другой день ребята умерли бы от смеха. Но сегодня они смотрели на Палочку тихо и задумчиво. Каждый, наверное, думал: «А завтра мы Палочку уже не увидим…» После линейки под песню все колоннами отправились в общий зал. Гонза Мудрых прочитал сообщение о работе отрядов и объявил самым лучшим отрядом лагеря третий советско-чехословацкий отряд. Мамитканова Келсин с Каткой Барошовой принесли на почетное место флаг отряда. В соревновании за лучший порядок в отряде выиграли немцы. У них всегда были образцово застелены постели, и контролеры никогда не находили у них в шкафах животных. Немцы никогда не засовывали мокрые плавки в ботинки. Затем слово мог взять каждый желающий и сказать все, что ему хочется, о лагере. Переводчики переводили выступления. В лагере всем все нравилось. Вожатые улыбались. «Генерал» прямо сиял от удовольствия. Но вот попросил слова Саша Козинцев. Он взял за руку Яшу Зайцева и сказал: — Нам в лагере не нравилась одна вещь. Правда, Яша? Яша не знал, что сказать, и потому всего лишь подтвердил: — Да, нам не понравилось! Все с интересом ждали, все хотели знать, что же ребятам в лагере не понравилось. — Девочки нам не нравились! — выкрикнул Саша. — Ну, скажи, Яша! — Да, девочки нам не нравились! — подтвердил опять Яша. — Они совсем на нас не обращали внимания! Одна Ивонна Валль дала нам гребенки, — сказал под общий смех Саша. — Да, она дала, — подтвердил Яша. — Но и то только потому, что мы просили их у нее два дня! — добавил Саша. — Да! — кивнул головой Яша. — Мы просили два дня. — А еще потому, что гребенки у нее не захотел взять Генка Балыкин, — закончил Саша. — Вот и все! — и Яша состроил печальное лицо. Все опять залились смехом. А Геня Балыкин показал Саше и Яше кулак. И посыпались жалобы. Шведам в трехдневном походе не, нравилась пища. Петру Маковнику не понравились постели. Он предложил спать только наверху, а нижние постели выкинуть. Гроздочка попросила Румяну сказать, чтобы в международных лагерях не было собак. Арабы предложили, чтобы пища выдавалась, когда ее требует желудок. Большущими глазами они с упреком посмотрели на «генерала», раз уж повара не было. Речь старшего пионервожатого — «генерала» — была короткой. С какой радостью он встречал ребят в «Зеленой долине» и как неохотно прощался с ними! Если бы где-нибудь на земле была такая долина, где он мог бы только встречать ребят, он отправился бы туда работать старшим вожатым. …Линии белых и красных буйков покачивались на глади озера. Лодки высовывали из орешника свои задранные кверху носы. Бритта с Миланом сидели на берегу и играли круглыми камешками. Милан взял у Бритты камешек, расстегнул нагрудный карман своей белой рубашки и положил его туда. Бритта завернула светлый плоский камешек Милана в носовой платок и туго завязала его. Бывшие строители уселись на своем понтоне. Он так и прогнулся под ними. Ивонна опустила в воду свою узкую ладонь — ту, на которой после работы в бригаде у нее появилась мозоль, с которой она три дня ходила на медпункт. Катка Барошова принесла с собой тетрадь, сидела на берегу и рисовала. Все ребята, которые сидели на понтоне, не поместились у нее на рисунке… Но Геня Балыкин там был. А из-за его спины выглядывал Геран. Под понтоном плавали водолазы: Румяна и морской волк Атанас. Плавали они, правда, только на рисунке. На самом деле они смотрели через плечо Катке и смеялись, глядя, как она рисует. Раздались свистки вожатых. Нужно было идти готовить маски для прощального карнавала. — Я буду «водяным»! — решил Геня Балыкин. — Есть у тебя зеленые трусы? — спросил он Гонзу. — Одолжишь мне? А вы раскрасите меня зеленым мелом! Хорошо? Ребята охотно согласились. — А ты знаешь, кто будет невестой «водяного»? — спросил Геню Гонза. — Нет! Не знаю! — соврал Геня. Не признался бы он и в том, почему ему пришла идея быть. «водяным». Геня снова «увидел» в воде смеющуюся Катку Барошову, как она ныряла, помахивая ладошкой над водой, «услышал», как она кричала: «Иди сюда, Катюшка! Иди-и-и! Катюшка, иди-и-и!» Саша с Яшей, сделав несколько шагов, вернулись. Они поклонились плотине и сказали: — Будь здорова, Колошничка! Но на этот раз никто над ними не смеялся. 17 На лужайке стояли чемоданы, расставленные в пять рядов. Самым длинным рядом был шведский. Потом советский, болгарский, немецкий. В самом коротком ряду стояли семь арабских чемоданов. Иностранцы уезжали. Проводить их пришли все. Только повар остался в кухне сторожить пирог со сливами, чтобы тот не превратился в уголь. Тут еще были Келсин и Бритта, Жираф, Селим и Румяна. Были тут Атанас, Геня, Эрнест, Вило и Геран. Саша с Яшей бегали еще около девчат, Юзуф набивал карманы еловыми шишками. Халима, Ингрид и Беник тихо стояли возле чемоданов. Все еще были тут. Но иностранцев уже не было: друзья провожали друзей. Ленард Седерберг, прозванный Жирафом, подошел к автобусам, которые стояли у ручья, выбрал из них самый запыленный и пальцем нарисовал на нем жирафа, шея которого была грустно свешена, а из глаз падали большие слезы. Около Жирафа столпились ребята. Он обнял тех, кто стоял ближе к нему, своими длинными руками. — Я, — он показал на себя, а потом на нарисованные слезы. — Жираф плачешь! И тут как будто прорвалась плотина Колошнички: по щекам девочек полились потоки слез. Они стали обниматься. — Не плачь, Катя! — плакала Келсин. — Мы встретимся в Артеке. — Нет! Я знаю, что мы уже никогда не увидимся, — сказал, всхлипывая, Саша. — Никогда, никогда! — повторял за ним Яша, как печальное эхо. Вило стоял с Миланом и Петром Маковником. У Вило на груди вместо голубого пионерского галстука алел красный. Этот галстук подарил ему Милан, когда они чинили прокол. Эти трое спокойно разговаривали. Им даже в голову не приходило сомневаться в том, что они увидятся. — Если раньше не увидимся, то на Международном фестивале молодежи — определенно! — сказал Вило. Ему легко было говорить! Как-никак ему было уже семнадцать. — А пока будем переписываться! — предложил Петр Маковник. — Конечно! — подтвердил Милан. — Давайте договоримся, на каком языке будем писать. Мы немножко знаем немецкий, а ты — немножко чешский. А откуда ты знаешь чешский, Вило? — У меня в Чешских Вудейовицах есть друг, Зденко, — сказал Вило. — Мы переписываемся с ним с четвертого класса. Два года назад в каникулы я приезжал к нему. А потом он гостил у нас. Вот тогда я немного и научился. Вы будете писать по-немецки, — сказал Вило, — я вам — по-словацки. Мы будем возвращать друг другу письма с исправленными ошибками. Гут? Добре? В кругу подруг стояла Румяна Станева. Она всех приглашала в Варну, на берег Черного моря. — Вода у нас теплая, как соленый рыбный суп, — сказала она. Девчата сквозь слезы засмеялись. Пионервожатые, собравшиеся около «генерала», подошли к первому автобусу. Шофер взбежал по лесенке на крышу автобуса и показал на длинный ряд шведских чемоданов. — Подавайте! Шведские мальчишки бросились к багажу. Жираф и Геран начали мучиться с чемоданищем Ивонны, Гонза подмигнул Милану, забрал чемодан у шведов, и они с Миланом потащили его к автобусу. Чемодан пригибал их к земле точно так же, как месяц назад, и точно так же, как месяц назад, они оба держались героически. И все же было все не так, как месяц назад. Все было наоборот. Шведские ребята воевали за свои чемоданы. Они сами хотели их нести. В разгаре работы Геран не заметил, что начал передавать вслед за шведскими чемоданами багаж советских ребят. Он уже бросил в руки шоферу голубой рюкзак Саши Козинцева, как вдруг к нему подскочил Яша Зайцев и, подавая свой коричневый чемодан, закричал: — Мой тоже бери! Если Саша едет в Швецию, я тоже еду! Я его секретарь! Я секретарь! Понимаешь? Шведы засмеялись. Они схватили Яшку вместе с его чемоданом, подбросили в воздух. Вскоре на лужайке не оставалось уже ни одного чемодана. — На посадку! — крикнул один из шоферов. Подружки обнялись в последний раз, ребята стиснули друг другу руки в крепком пожатии. Бритта Ганссон встала на ступеньку, обернулась и подала обе руки Милану, с трудом пробившемуся к ней через провожающих девочек. Геня приветствовал Ивонну Валль. — Будь здорова, Ивон! — сказал он серьезно. Ивонна вдруг расплакалась и бросилась на шею Халиме. Наконец шведы, советские, болгары, немцы, арабы сели в свои автобусы. Все высовывались из окон, подзывали своих чешских друзей. Руки снова соединялись. Мы пока вместе! Еще минуточку… То тут-то там раздавалось: — Напиши! — Не забудь! — Приезжай! «Генерал» с лагерным «штабом» отошел немного назад, чтобы видеть сразу все автобусы. Вот уже шоферы закрыли пневматические двери и уселись за рули, как вдруг раздался резкий лай и на лужайку с высунутым языком выскочил Палочка. За ним бежал повар в шапке, словно из пены. Бежать повару было трудно. Он прижимал к себе семь белых пакетов. Повар подошел к последнему автобусу и подал пакет Махмуду, Селиму, Али и остальным арабам. — Кусочек пирога — в случае, если вы забудете где-нибудь еду, — сказал он задыхаясь. — Со сливами… Шоферы включили моторы. Первый автобус медленно тронулся. Из окон вылетели белые платки. Гонза Мудрых ударил по струнам гитары. Из аккордов складывалась песня: Дети разных народов… В автобусах подхватили знакомую мелодию. Им вторили провожающие. Песня летела вслед автобусам, снова соединяла друзей. 18 Оставшимся в лагере все время кого-то не хватало. Острее всего ребята почувствовали это, когда пришли ужинать. Столовая была печальная и странно пустая. Ужин прошел в молчании. Что было бы, если бы все вернулись! Если бы вдруг открылись двери, в столовую вошли опоздавшие арабы и сказали: «Хотя мы уже и летели над Средиземным морем, но раз Пепику так грустно без Селима, мы попросили пилота повернуть самолет и взять курс на «Зеленую долину». А потом вошли бы высокие шведы! И Пепик сыграл бы им на саксофоне, который они так любят. За шведами вошли бы немцы. И, конечно, Вило тут же подсел бы к Петру Маковнику и живо откликнулся на приветствия Милана и Гонзы. Болгары с шумом ворвались бы в столовую, и напрасно бы рассудительная Румяна пыталась их угомонить! Из кармана Атанаса Христова вылез бы уж, и девчата запищали бы! Вернулись бы советские. Но как бы они вернулись, трудно представить, потому что Саша с Яшей при этом выдумали бы что-нибудь такое, и всем пришлось бы держаться за столы, чтобы не упасть от смеха. Но… никто не возвращался. И хотя большая столовая была все так же пустой, все же из нее никому не хотелось уходить, так как в комнатах всех ожидали собранные чемоданы. Чемоданы видели мир. Они были мудрые. Они могли бы рассказать о том, как чудесно куда-нибудь ехать, но и вернуться домой — хорошо. Они могли бы сказать ребятам, если бы у тех было настроение их слушать, что болгарин из всех стран мира больше всего любит свою Болгарию. Швед — Швецию, а немец — Германию. И что это правильно, что самолет, летящий сейчас над Средиземным морем, не повертывает назад. Так как, хотя арабам и очень понравилось жить в «Зеленой долине», но, оставшись здесь навсегда, они вряд ли были бы счастливы. Они тосковали бы по своей родине. Домой! Домой! Милан выскочил из-за стола. Он был готов сейчас бежать в комнату за чемоданом, но почему-то состроил безразличную мину и сказал: — Думаю, мы могли бы разойтись. До ужина у нас еще полным-полно работы. Он вышел из главного здания, пронесся через темноту, влетел в третью комнату и вынул из своего чемодана почтовую бумагу. За целый месяц он не написал домой ни одной строчки! Забыл маму! Свои обещания! «Нет! нет! — защищался Милан, — Я только забыл написать! Просто не было времени!» Чтобы хоть немного успокоить свою совесть, Милан начал писать письмо домой, чтобы завтра на вокзале бросить его в почтовый ящик. Маме при встрече он тогда может сказать: «А вы разве не получили мое письмо?!» Мама, конечно, умная, плакать не будет. Но вот кто действительно разревется, это Яник. Из-за лодки с мотором! Бедняжка, наверное, мучился целый месяц, ожидая лодку с моторчиком. Милан огляделся. Несколько ребят тоже наспех сочиняли свои первые письма родителям… Он подошел к Гонзе и шепотом рассказал ему о своем затруднении. Гонза не увидел в этом непоправимой трагедии. — Кто из вас человек действия? — спросил он громко. — Давайте построим лодку, чтобы наш Милан не утонул в море братских слез. Как умеет плакать мелюзга — вы знаете сами! Отправились в сарай за кухней, вытащили строительный материал и принялись за работу. И до ужина ребята смастерили такую прекрасную лодку, что сами не могли на нее налюбоваться. Правда, мотора у лодки не было. Но зато ее украшали высокая мачта и два треугольных паруса. Паруса были желтые, с красной каймой, прекрасные, как крылья бабочки. Носовой платок на паруса пожертвовал Петр Маковник. Вскоре лодке дали имя. «Варна» — написал Гонза авторучкой на ее корпусе. 19 Погасли огни в последних жилых домах «Зеленой долины». А ребята еще не спят. Они разговаривают, вспоминают друзей, называют далекие города, улицы. Почти у каждого записано в тетради по нескольку адресов. Друзья далеко, но и они везут с собой адреса! Ведь адрес — это как клубок из сказки, из которого тянется золотая нить и указывает правильный путь. Буквы адреса вытянутся в цепочку совсем как золотая сказочная нить и доведут письмо до любой страны, до любого города на земле. От Скандинавии до Балкан. От сибирских гор до Черного моря. Из Москвы до Берлина, из Братиславы до Каира. Из адресных строчек сплетается огромная золотая сеть дружбы. Поблескивает золотая сеть на солнце, после дождей ловит цветные радуги. Но она может порваться. Поэтому нельзя по ней стрелять. Нельзя через нее бросать бомбы. Тогда заплакали бы Катка Барошова, и Милан, и Гонза, и Жираф, и Бритта Ганссон. Без слез плакал бы большой Вило. И Селим в далекой Африке. Плакали бы Келсин, Румяна, смелый сибирский паренек Геня Балыкин. Плакали бы ребята всего мира. ГЕРОИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК (повесть) «УРА!» Это второе и настоящее название, данное для того, чтобы сразу же стало ясно, что в этой книге будет говориться только о героических делах и событиях, в которых участвовали я, Мирослав Фасолинка, ученик VI класса «Б», и мой друг Миша Юран, тоже ученик VI класса «Б». МЕТЕЛИЦА Ура! — закричал я, когда проснулся утром и увидел, что за окном метет. Потом я достал из клетки канарейку и посадил ее между оконными рамами, чтобы она тоже видела, что ничего не видно. Она думала, что на окно повешена простыня, и сразу же уснула, потому что на ночь мы завешиваем ее клетку простыней. Когда мы шли в школу, мы с Мишей поймали одного третьеклашку и с его помощью стали измерять глубину сугробов: только из одного сугроба у него торчали кончики валенок. Самый большой сугроб был возле школьного забора, но мы не измерили его, так как шел учитель, а третьеклашка страшно ревел. Мы начали его отряхивать, и учитель похвалил нас за заботу о младших школьниках. Потом прозвенел звонок, и мы пошли в класс. Когда мы шли из школы, девчонки явно испугались нас и начали разбегаться кто куда. Но мы выстроились в два ряда, и ни одна из них не убежала. Это была настоящая война. Снежки так и посвистывали, и девчонки, как подкошенные, падали в сугробы; первоклашки тоже. Миша вынес лопату, которая стояла у школьного сторожа в котельной. Он сказал, что будет стрелять из атомной, пушки. Мишка встал к самому большому сугробу — это чтобы у него было вдоволь боеприпасов. Мимо проходил почтальон, и Миша высыпал на него целую лопату снега. У почтальона даже фуражка, слетела. Мне это как-то не понравилось, и я тут же спрятался за угол. Когда все противники были разбиты, мы начали обстреливать друг друга. Миша был у нас командиром и отдал приказ не стрелять по собственным рядам. Потом я отнес лопату на «место действия» — в котельную, а школьный сторож сказал, что он запомнит меня. На следующий день по школьному радио передали, что играть в снежки запрещается, потому что одна ученица заболела воспалением легких, а один третьеклашка азиатским гриппом, Но это не могло случиться из-за снега, так как снег — штука здоровая. Миша сказал, что, наверное, они чем-нибудь объелись и поэтому-то и заболели, А мы теперь за них невинно страдаем и даже не можем совершать героических дел! Я предложил после обеда покататься на санках или на лыжах, но Миша не согласился и сказал, что он лучше уж будет сидеть у печки, потому что это не спорт для ребят, а развлечение для девчонок. Потом отец был в школе на родительском собрании. Когда он вернулся, мне пришлось проявить великий героизм. После этого я даже сидеть не могу. И Миша сегодня в школе не мог сидеть. Когда мы шли домой, он отдал приказ: в воскресенье (если мы только сможем сидеть) идем кататься на лыжах. ТАБЕЛЬ Вот и пришли зимние каникулы, и мы очень рады, хотя сегодня же мы получали табеля. Когда мы шли из школы, то те, у которых были одни пятерки, очень спешили, потому что хотели похвалиться дома. Мы не очень-то спешили. Шли мы потихоньку, как обычно, и разговаривали, так как у Канториса и Шпало дела были плохи, и мы старались, чтобы им не было грустно. Но Канторис не грустил, а посмеивался и говорил: — Вы еще глупые, потому что вы не знаете, что делается. Ведь уже начинают продавать искусственные головы, которые умеют думать. Вот и мне купят одну. А до этого как-нибудь продержусь. Мы смеялись. Потом Канторис начал подсчитывать, сколько денег он получит за табель. Ему дома дают за каждую пятерку десять крон, за четверку — восемь, за тройку — шесть, за двойку и за кол — ничего. Теперь он в большом убытке, потому что у него два кола. Потом Канторис подсчитал, что он получит сорок две кроны, но этого ему мало, так как он хочет купить себе духовое ружье. Он вытянул из портфеля ластик, и стер эти два кола, да и две двойки, и поставил себе четверки по восемь крон. — Давай я сотру и твою единицу! Ты мне дашь пистонов — и мы квиты, — сказал Канторис Шпало. Но Шпало был грустный и сказал, что не даст. — Ну и дурак же ты, Канторис! — заметил Миша. — Все равно после каникул все это лопнет. Но Канторис смеялся и говорил: — Ну и что ж? Пусть! Ружье-то у меня будет! А тебе — проси не проси — я его не дам. Нам это не понравилось. Теперь мы шли и жалели только одного Шпало, потому что он с нашего двора и не взял ластик. Мы подошли к дому и решили расходиться. Но Шпало не хотел идти домой, потому что боялся, родителей. Миша сказал: — И я боялся, когда разобрал часы: ведь знал же я, что все раскроется, потому что каждые четверть часа они отбивали двенадцать. Так я трясся десять минут, но потом не выдержал и все рассказал сестре: пусть она скажет родителям. Она и рассказала. Я получил свое и был очень рад, что уже все позади. Но Шпало все равно боялся. Тогда мы положили ему в лыжный костюм «Пятнадцатилетнего капитана» и проводили его до самых дверей. Миша позвонил, а я сказал: — Честь труду, тетя! Яно боится идти домой, потому что у него двойка по математике. Шпалова мама сказала: — Ах, боишься? Это тебе раньше надо было бояться. Когда ты уроков не учил. А теперь уже поздно. Иди-ка, поговорим. Мы жалели Шпало и остались ждать за дверьми, когда он начнет кричать благим матом. Но он не закричал благим матом, хотя мы ждали очень долго. Мы успокоились и ушли. Потом договорились, что будем помогать Шпало по арифметике. Мы стояли во дворе, а я сказал: — Канторису хорошо — ему купят искусственную голову. Пожалуй, и я стану копить на нее. Но Миша рассердился: — Ну и копи, если тебе так хочется! А я буду изобретателем! А изобретение должно изобрестись в собственной голове. А не в искусственной. Вдруг что-нибудь в этой голове испортится — и ты дурак! Я испугался, потому что со своей головой я не такой уж дурак, и сказал: — Лучше я буду копить деньги на велосипед. РАВНОПРАВИЕ У нас в школе больше двадцати классов, а в них больше двадцати председателей советов отрядов. Но это было бы еще ничего! Только вот из них больше четырнадцати — девчонки. Мы спрашивали старшего пионервожатого — а он наш друг, — как же это так получается? Он сказал нам, что все в порядке, так как существует равноправие. Я ему верю, но мне это не нравится. Ёжо сказал, что равноправие — это значит мальчишка или девчонка — все равно. Но ведь это тоже неправда! Что же получится, если девчонка встанет во время футбола в воротах? Да и на дерево девчонка не залезет. А уж если залезет, — упадет. Какое же тут может быть равноправие? Когда в нашем классе избирали председателя совета отряда, то предложили кандидатуру Анчи Париковой. Я закричал, что за девчонок я голосовать не буду. Учительница спросила меня почему? Но я ничего не ответил. И так учительница заступается за девчонок. Даже когда ничего не говорит, все равно она за них, потому что сама девчонка. Председателем совета отряда все равно избрали Анчу Парикову. Когда мы шли из школы, я подставил Анче ножку — пусть не задается! А она забросила мою шапку в какой-то сад. — Так тебе и надо! — сказал Миша Юран. — Зачем пристаешь? — И подсадил меня на забор. Потом я сказал, что девчонки — глупые гусыни, умеют только зубрить, жаловаться и по любому поводу реветь, да к тому же они неуклюжие. Я равноправия не признаю и Анчу Парикову тоже. Миша сказал, что он Анчу признает, потому что сейчас ревел я, а не она. И на уроке труда она получила пятерку, а я тройку, да еще отпилил себе кусок ногтя. Яно начал подсмеиваться над ним и сказал: — Миша собирается жениться! И все засмеялись. — Замолчи! Это ты собираешься! — сказал я, потому что Миша мой друг. Все начали кричать: «Жених, жених!» Но мы их разогнали, так как Миша самый сильный. Потом мы шли только вдвоем и разговаривали. Мне было как-то досадно из-за Анчи, но я ничего не стал говорить, чтобы Миша не думал, что и я думаю, будто он собирается жениться. Но Миша сам сказал, что есть такие девчонки, которые бы могли быть мальчишками. А есть такие ребята, что хуже девчонок. Я сказал, что и я понял это, когда Анча получила пятерку по труду, а я. получил только тройку. Миша сказал, что никто сам не выбирает, кем родиться. Вот и он должен был родиться девочкой, потому что его родители хотели девочку. До самого первого класса у негр были длинные волосы, но, к счастью, однажды отец велел остричь его, и теперь он все-таки мальчишка. Я рад, что он мальчишка! Потом я сказал: — А об этом равноправии я совсем так не думал. И девчонок я вообще-то признаю и Анчу Парикову тоже. — И еще я добавил: — Если бы ты был девчонкой, то и я бы хотел стать девчонкой. А если бы это было невозможно, так я бы поженился на тебе. Миша самый умный. СТЕНГАЗЕТА Наша стенгазета висит на стене нашего шестого класса, и она очень прославленная, потому что все хотят ее читать. Когда мы в сентябре избирали редколлегию, мы еще не знали, что будем такими прославленными. Но все равно мы хотели все, чтобы нас выбрали, потому что в первой стенной газете пишутся имена членов редколлегии, и все завидуют им — думают, что они самые умные. Но Анча Парикова сказала, что все не могут быть в редколлегии. Кто же будет ухаживать за овощами на мичуринском участке? Тогда мы избрали только двух писателей, а именно Бучинского и Елишу Кошецову. Художниками мы избрали Анчу Парикову и меня — Мирослава Фасолинку. Это хорошо, потому что она рисует земные вещи, а я небесные, то есть ракеты, спутники и вселенную. И Миша тоже по небесным делам специалист, так как пишет заметки астронавта. А Канторис больше по технике. У нас есть еще четыре помощника. А Анча Парикова председатель редакционной коллегии. Первую стенгазету мы делали у меня дома, и она вышла ужасно большая, чтобы мы все на ней поместились. Потом Анча пририсовала к именам писателей гусиное перо, а к художникам — палитру. Мишу нарисовали на космическом корабле, а меня на парах газа, который вылетает из корабля. Канторис нарисовал себе искусственную голову. Пусть каждому ясно, кто на что годен. Наша стенгазета всем нравилась. Только Червенке не нравилась, потому что он обижен на нас. Мы бы и его избрали в редколлегию, так как он все знает, правда, только на экзаменах, а без экзаменов он ничего не знает. А Канторис на экзаменах ничего не знает, но когда нет экзаменов, то он знает все по технике. Потом мы каждые две недели делали новую стенгазету и писали в ней о классных событиях, а лентяев и обманщиков критиковали. Некоторые даже стали нас бояться. Но мы не боялись никого. Кому не хотелось идти на заседание редколлегии, те и не ходили. Но я ходил. И Анча Парикова тоже, потому что нам очень нравится рисовать. И вот раз, когда мы остались только вдвоем, Анча Парикова сказала: — Никчемная эта работа, потому что сначала все лезли в редколлегию, а теперь даже и носа не покажут, а увиливают. А мы должны за них работать. Я сказал, что Миша болен, и это действительно так и было. — Знаешь? Не будем мы делать стенгазету! — сказала Анча. — Какой толк нам рисовать, если наши писатели ничего не написали. Лучше я созову на среду собрание отряда, и мы поговорим об этом. И созвала, потому что Анча — председатель нашего отряда. Когда мы шли на собрание, я сказал Канторису и Бучинскому, потому что разозлился на них: — Больше вам не придется работать в газете! На орехи достанется. Вот увидите! Бучинский испугался, потому что на собрание должна была прийти наша учительница. А Канторис засмеялся и сказал всем, кто должен был делать стенгазету и поленился: — Ничего, не бойтесь! Я за всех вас выскажусь. Вы только помалкивайте. А я выступлю, потому что я знаю как. Koгда мы уже сидели и Анча сделала доклад о стенгазете, все молчали. Тогда Канторис попросил слова и сказал: — Мне хочется выступить с самокритикой за всех нас. Мы должны были делать стенгазету и не делали ее, что самокритично и признаем, потому что мы хорошие пионеры. Если пионер в редколлегии, он должен работать. А если он не работает, должен признать это. Вот мы и признаем. Это и есть наша самокритика. Но на собрание пришел и Миша, потому что ему уже вырезали гланды. Он сказал: — Знаешь, Канторис, ты говори за себя. Что я, по-твоему, должен выступать с самокритикой только потому, что мне вырезали гланды? Канторис рассердился и сказал: — Ну ладно! За Юрана я с самокритикой не выступаю. Он думает, что гланды поважнее, чем самокритика. Потому что себя критиковать трудно. Миша сказал: — Тебе не трудно! Работать тебе трудно. А критиковать себя — пожалуйста. Канторис так и подпрыгнул, но ничего не сказал, потому что начала говорить наша учительница: — Если Юран был болен, то ему ни к чему самокритика. Но все остальные должны были бы выступить, чтобы мы знали, почему они не исполняют своих обязанностей. Канторис попросил слова и сказал: — И я говорю, что должны. Но им не хочется. Тогда Анча Парикова сказала: — Ты выступаешь с самокритикой на каждом собрании. И после драки выступил, и после того, как стер себе единицу в дневнике, и вот теперь, когда не делаешь стенгазету. С самокритикой ты легко выступаешь. И по поводу. стенгазеты ты уже два раза признавался, что не делаешь ее. Как же это все понимать? И учительница, сказала: — Это плохо! …Когда мы шли из школы, Канторис сказал Мише: — Ну и дурак же ты! Самокритика лучше, чем гланды. Я это знаю, потому что я попробовал и то и другое. О болезни у тебя должна быть справка. О самокритике — нет. Со мной, например, ничего не может случиться. Так думал Канторис, но просчитался, потому что на следующий день у нас в классе висела стенгазета и Канторису было стыдно. И всем остальным тоже, но меньше. В этой стенгазете ничего и не было, только одно большое гнездо, а в гнезде наседка. Это была наседка, но это был Канторис, потому что у наседки была голова Канториса. И вместо крыла у нее была рука Канториса. Эта рука Канториса сыпала пепел на голову Канториса, а другая рука выдирала перья из хвоста курицы Канториса. А изо рта Канториса вылетали слова: «Мне не обязательно исправляться! Главное, что я самокритично признаю ошибки». И еще из-под Канториса высовывались цыплята: Бучинский, и Елиша Кошецова, и все остальные, кто не работал. Но Миши среди них не было. Я был рад и ужасно смеялся. И все смеялись. Теперь я увидел, что Анча Парикова умеет рисовать лучше всех. Эта стенгазета висела только два дня, а потом мы сделали газету к Международному женскому дню. Она была очень красивая, потому что ее мы делали все вместе — вдесятером. А в следующей стенгазете мы снова поместим сообщения о классных событиях, нарисуем лентяев и обманщиков. Нас все теперь боятся. Да и мы сами, члены редколлегии, тоже побаиваемся. ДЛЯ ЧЕГО СУЩЕСТВУЮТ СНЫ Сны ни на что не пригодны. Только наша бабка думает, что они на что-то годны. Но я-то знаю, что они ни к чему, потому что это проверил. Сегодня мне всю ночь что-то снилось, а когда я проснулся, то подумал, что я в Африке и слышу голос джунглей. Понемногу я различил слова: — Возьми с собой плащ. Мне снился покойный дед — это к дождю. И оказалось, что это не голос джунглей, а бабкин. Когда я совсем проснулся, я услышал, как мама вскрикнула: — Господи, опять опаздываю! А бабка открыла дверь и закричала ей вслед: — Что варить-то? Все на мою голову! Было половина седьмого. Я встал и обрадовался, что больше не сплю, потому что по утрам мы с бабкой беседуем до тех пор, пока не выкипит молоко. Я пошел в кухню и сказал: — Бабка, знаешь, что мне приснилось? Как будто я был в Африке. Мне приснилась кенгуру, ну, знаешь, та, которая носит в сумке спереди своих детенышей. Только вот вместо детеныша у нее в сумке был я. Так я и путешествовал по всей Африке и ел одни бананы. А когда мы совсем спустились вниз, туда, где кончается Африка, мы увидели море. Оно было все-все красное, потому что это было Красное море. Потом я заметил наших ребят и Мишу — они играли в футбол, а я боялся, что упаду в море, так как Африка к самому концу стала узкой-узкой. Уже, чем наш двор. Я хотел было выскочить из сумки кенгуру, но потом вспомнил, что это все мне только снится. Так я и остался сидеть. Бабка покачала головой и сказала: — Это очень необыкновенный сон. Но хороший. Далекие края — это к счастью. Повстречается тебе необыкновенное счастье. Потом убежало молоко, и я пошел умываться. В школу мы шли вместе с Янсу, и по дороге я ему рассказал, что мне снилось и что мне предсказала бабка. Яно сказал, что Африка совсем уж не такая узкая, потому что Южная Америка еще уже. Как раз вчера вечером он смотрел карту, когда учил про Африку. Я удивился, что он еще делал уроки, потому что мне после футбола было не до ученья. На уроке географии Яно поднимал руку, а я нет, так как я не выскочка. Но учитель, все равно вызвал меня, хотя я и не поднимал руку. И пришлось мне рассказывать об Африке все, что я выучил во сне. — Ай-ай-ай! — похвалил меня учитель. — Надеюсь, что вы, ребята, хорошо слушали? Уважаемый ученый Фасолинка открыл, что Африка узкая, как лапша. Австралийских кенгуру он переселил на мыс Доброй Надежды, а Красное море из Аравии — колдуй-балдуй — и перенес на юг Африки. Это величайшее открытие! И чего оно заслуживает? Единицы! Все смеялись, и еще долго не было звонка, но потом он все же прозвенел. Миша хотел мне что-то сказать, но я отрезала — До самой смерти с тобой не разговариваю! Потому что ты плохой товарищ. Но Миша сказал: — Не пойму, отчего же я плохой? Я смеялся не больше других. И я понял, что Миша не фальшивый, и мы пошли домой вместе. Но я понял: сны совсем ничего не означают, и верить им нельзя. Потому что единица это никакое не счастье, а несчастье. Может быть, когда-нибудь сны и были верные, но теперь нет. А дождя тоже так и не было, хотя бабушке и снился покойный дедушка. ОЛИМПИЕЦ Это Миша Юран, потому что это звание для себя он раньше всех придумал. А я, Мирослав Фасолинка, всего лишь мастер спорта. Миша будет выступать за команду ЧССР на Олимпиаде, а если бы я был уверен, что из одной школы возьмут двоих, то и я был бы олимпийским пловцом. С утра до вечера мы плаваем. Миша говорит, чтобы я пока тренировался — потом увидим. Я бы тренировался, но когда Миша плавает, приходится выскакивать из воды, потому что он очень брыкается и получаются большие волны. Взрослые так не плавают, но Миша говорит, что это олимпийский стиль. Обедать нас мама вызывала по местному радио. Но Миша предложил нырнуть, потому что в воде мы не обязаны слышать. Ведь наши уши тоже в воде! Как мы можем слышать? Так мы ныряли примерно час. Миша хватал людей за ноги, но пузырьки выдавали его, и одна тетя вытянула его за ухо. Потом Яно сказал Мише: — Ты плаваешь по-собачьи. Миша сказал: — Это ты плаваешь по-собачьи. Я сказал: — Миша плавает стилем олимпийский баттерфляй, потому что он олимпиец. Миша вытянул из-под плавок белую шапку с красной полосой, как у пловцов-олимпийцев, и после этого с ним никто не стал спорить. Яно сказал: — Если ты олимпиец, так спрыгни с той вышки для прыгунов в воду. Миша сказал: — Думаешь, не спрыгну? Яно сказал: — Ну спрыгни! Миша сказал: — И спрыгну! Мы стали подниматься по лестнице на вышку. Я сказал Мише, чтобы он не прыгал, что это высоко. Но Миша сказал, что то-то и видно, что я только мастер спорта. Я полез по мостику на животе, а Миша шел. Я видел, что у него трясутся ноги, тогда я схватил его за плавки. Но Миша крикнул: — Толкни меня! И я его толкнул. Когда я сошел вниз, все кругом кричали. Девчонки из нашего класса плакали. Они всегда сразу начинают плакать. Я стоял и глядел на воду. Потом выплыла Мишина олимпийская шапочка, и один дяденька схватил его за волосы. Миша был какой-то синеватый и почти не дышал. Потом его схватили за ноги и выкачали из него чуть ли не бочонок воды. После этого Миша начал дышать и стал выплевывать воду. Вода капала у него из ушей, а дяденька, который вытащил его, ругался. Потом мы оделись, но домой не пошли, а пошли в парк. Миша сказал, что до самого воскресенья он не хочет видеть воды, потому что ему испортили рекорд. А сидел он на дне нарочно. Пусть все знают, как долго он может выдержать! Когда мы шли домой, Миша сказал: — Твой отец — хороший пловец. Он мог бы начать с нами в воскресенье курс плаванья. Нельзя терять ни дня. Олимпиада будет уже через четыре или пять лет. Я обрадовался. Потом Миша сказал: — Не бойся, я поговорю, чтобы тебя взяли на Олимпиаду. Только прыгать не будешь. У тебя ведь слабая голова. Кружится. Такого друга, как Миша, нет ни у кого на свете. МЕРИДИАН Я хорошо помню, как мы в школе учили о меридианах и параллелях. Мы никак не могли себе это уяснить и часто спрашивали учителя, кто чертит эти меридианы по земному шару. Нам хотелось знать: сколько дней нужно идти с Северного полюса на Южный и чем проводить меридианы, потому что мел в вечных льдах, наверное, не виден, а в море он растаял бы, ведь в воде мел тает. Учитель нам объяснил, что меридианы на земле никто не чертит, так как это всего-навсего линии, которые мы себе представляем. Но мы никак не могли понять, почему эти линии на глобусе есть, а на земном шаре нет? И мы думали, что учитель ошибался. И все лето мы с Мишей искали меридианы на земле. Мы не нашли ни одного и уже были готовы поверить, что учитель прав и меридианы действительно нанесены только на глобус, а на земном шаре нет. Но как раз в этот момент совершенно случайно мы нашли меридиан, И это было в Индржиховом Градце. Индржихов Градец — это такой город в Южной Чехии. Индржих — мужское имя. Так, наверное, звали господина этого города, когда еще у господ были свои города. А Градец — это город-крепость и даже не город, а городок. А от крепости остались одни стены. В Индржихов Градец мы отправились вовсе не затем, чтобы искать меридиан. Нам даже и во сне не снилось, что там есть этот меридиан! Мы просто приехали сюда к друзьям. Наша школа дружит с градецкой школой, вот они нас и пригласили. Когда мы приехали в Градец, было уже темно. На вокзале было очень шумно, потому что друзья ждали нас и каждый выкрикивал имя своего друга, чтобы друзья не перепутались. И мы увидели, что Индржихов Градец очень красивый город. Когда мы вышли в город, на небе светили месяц и Большая Медведица, а когда мы осмотрелись, то увидели, что точно такой же месяц и Большая Медведица светятся и на земле. Конечно, звезды на земле не были настоящими небесными телами, они лишь отражались в воде, потому что в Градце много озер. То озеро, в котором отражались месяц и Большая Медведица, называется Вайгар, Оно тянется почти до самого центра города. А другие озера — это не озера, а пруды, потому что в них разводят рыбу. Потом друзья отвели нас в свои дома к родителям. Мы там вымылись и поели. Моего друга зовут Томаш Правечек, а Мишиного — Иво Горный. Отец моего друга военный, а Мишин — рыбак. В Градце нам было очень хорошо. Я жил по-военному, а Миша по-рыбацки. И мне это очень нравилось. Раз мы пошли с нашим папой в город, и я первый заметил на мостовой линию, выложенную темными камнями. — Это меридиан, — сказал папа. — Он проходит точно через градецкую башню и тянется, как видишь, по этой черной черте. Он хотел идти дальше, но я повернулся и со всех ног помчался к Вайгару за Мишей. Папа с Томашем припустились за мной. Мишу я увидел как раз в тот момент, когда он садился в лодку. Я ужасно испугался, что он отплывет раньше, чем я добегу, и поэтому закричал изо всех сил: — Миша! Миша-а-а! Я нашел меридиан! Потом мы побежали к башне и до самого вечера ходили с друзьями по меридиану. Мы заранее представляли, как Канторис и Червенка лопнут от зависти, услышав от нас такую новость, потому что в нашем классе и даже во всей нашей школе еще никто не видел меридиана. Вдоволь находившись по меридиану, мы купили себе по пломбиру на палочке. Потом снова вернулись на меридиан. Но тут Миша заметил, что меридиан странно действует на нас. У него закружилась голова, и его начало подташнивать. И мне показалось, что меридиан как-то странно ведет себя. Но у меня ничего не кружилось, и поэтому я сказал Мише: — Наверное, тебе плохо от пломбира. Но Миша рассердился и ответил: — Посмотрите только, какой умник нашелся! Сегодня я съел десять порций мороженого — и ничего со мной не было. Почему же именно от пломбира мне станет плохо? Ясно, что это от меридиана! И я рад, что я это чувствую. По крайней мере я теперь на собственном опыте знаю, как быстро крутится земной шар. Потом нам пришлось уйти с меридиана, чтобы у Миши голова не закружилась совсем. Потом мы каждый день ходили на меридиан и подолгу стояли там. А все-таки мы нашли меридиан! Хотя, по правде-то говоря, мы давно перестали его искать. Мы нашли меридиан в Градце, но он может быть и у нас, в Братиславе. Когда на следующий день мы должны были уезжать, Томаш сказал, что он хочет подарить мне что-то удивительное. Меня разбирало любопытство, и он украдкой прошептал мне на ухо, что рано утром он вынет из мостовой половину меридиана и даст его мне с собой, чтобы не только у них, а и у нас был свой меридиан. Я очень обрадовался. Мы уже было договорились о том, во сколько встанем завтра утром, как вдруг папа задумался и сказал: — Ребята, у меня такое впечатление, что этот меридиан вам не удастся перенести. Мы так и ахнули, а папа продолжал: — Ну, достать вы бы его достали. А что же дальше? Представьте себе, как ни с того ни с сего в Братиславе появится новый меридиан, и все атласы окажутся ни к чему, потому что в них этот меридиан не существует. Мы задумались. Потом Томаш сказал: — Атласы можно переделать. Папа нам объяснил, что в таком случае надо было бы переделать несколько миллионов атласов, так как в мире ужасно много школ, а в них еще больше учеников. Мы вынуждены были признать это. Потом Томаш подарил мне резиновые ласты и водолазные очки, которые надеваются не только на глаза, но и на нос, чтобы туда не попала вода. Я обрадовался и сказал: — Если Томаш приедет к нам, мы будем нырять в Дунае, потому что у нас в Братиславе есть Дунай. Потом мы пошли спать и договорились, что меридиан в Градце будет общим и Дунай в Братиславе будет тоже общим, потому что друзья должны делиться всем, а чего нельзя разделить — будет общим. ТУРОК В августе мы уехали в пионерский лагерь и там нашли себе приятелей. Они ходили к нам из деревни, и у них был пчеловодческий кружок, У них был не только пчеловодческий кружок, но и пчелы. В прошлом году у них было восемь ульев, а сейчас только семь, потому что один у них украл медведь: ведь медведи очень любят мед. Мы им не поверили, но они сказали: — Приходите и увидите, что этого украденного улья у нас нет. Нас разбирало любопытство, и мы попросили у пионервожатого разрешения пойти к этим ребятам. Мы пошли втроем: я, Миша Юран и один парень из Жилины, Бубник. Он самый примерный. Его послали присматривать за нами. Он присматривал за нами и велел нам идти парами. Так мы и маршировали до самого поворота. За поворотом Бубник сделал стойку и помчался вперед, и мы поняли, что он уже не присматривает за нами, и тоже начали бегать и кувыркаться. Нам было очень весело. Ребята ждали нас за деревней, а когда мы приблизились, руководитель кружка Тоно Гринчкар сказал: — Та зеленая будка — пасека. Ну, кто первый? — и помчался. И мы помчались. Некоторые бежали потихоньку, а некоторые быстро, но быстрее всех бежал Бубник, он был первый. Добежав, он поднял улей, чтобы все видели, что он первый. Но тут он закричал, потому что вместе с ульем схватил и пчелу, а она его ужалила. Тоно дал Бубнику подержать мокрый камень, чтобы меньше болело, и сказал: — Работать с пчелами весело, но пчелы больно кусаются. На нас пчелы не обратили никакого внимания. Мы подошли ближе и увидели, что восьмой улей действительно украл медведь, потому что ульев было только семь. Все они были очень красиво окрашены, но один был самый красивый. Этот улей был как турок. Он был очень старый, у него были усы и трубка. Эта трубка нужна была для того, чтобы пчелам было куда сесть, когда они возвращаются домой, потому что через рот улья-турка пчелы летали в улей и обратно. Этого турка пионеры получили от одного деда, и было ему, наверное, двести лет. Мы обрадовались, что медведь не украл турка, но Тоно засмеялся и сказал: — Его не сдвинут даже двое парней! Но он сказал нам неправду, потому что мы с Мишей улей подняли, а мы еще не совсем парни. Потом мы немножко поносили турка, но тут-то мы и просчитались. Пчелы подумали, что их кто-то хочет украсть, пчела-матка послала двух пчел на разведку. Они посмотрели и подумали, что их улей тащит медведь, не пожалели своей жизни и ужалили его в голову. Но они ошиблись, потому что это был не медведь, а Миша. Миша выпустил улей и схватился за голову. А я один турка не мог удержать, и он у нас упал. Турок упал на голову, и трубка у него сломалась. Изо рта у него полетели пчелы. Мы увидели, что дело плохо, громко закричали и побежали. Пчелы жалили нас сзади, но на это мы не обращали внимания. Когда мы выбежали на дорогу, то поняли, что пчелы в сто раз умнее нас. Как раз там они ждали нас с новыми силами и напали на нас и с фронта и с тыла. Их было несколько миллионов. И мы начали отступать, и никто не знал, что делать, потому что пчелы были всюду. Вдруг мы услышали крик Тоно: — Сюда бегите! Ко мне! Мы побежали к нему на берег ручья и залезли в воду. Потом мама Тоно прикладывала нам уксусные компрессы. После этого мы пошли домой в лагерь. Мы едва ковыляли, потому что Миша ничего не видел, а я только немножко левым глазом, а Бубник правым. Пчеловоды проводили нас до поворота, но дальше идти не захотели. Мы взяли Мишу за руки и пошли одни. Вечером в лагере был костер, но мы не пошли, потому что нас уложили в изолятор. Мы разговаривали, и Миша спросил; — Как ты думаешь, дал бы нам Тоно один рой? Я сказал, что дал бы. Потом вожатый принес нам копченый шпик и накормил нас, потому что у нас были завязаны лица и сами мы не могли. Когда мы наелись, Миша сказал. — Как только ко мне вернется зрение, я нарисую проект нашего улья. Это будет замечательный улей! Почище этого их турка. Так мы основали пчеловодческий кружок. Мы еще не договорились, будем ли мы продавать мед или же есть сами. Я думаю, что будем есть, потому что мед полезный. ПОТОП Когда идет дождь и гремит гром, бабушка не пускает меня во двор, чтобы меня не убило молнией. Вчера мы сидели с ней в кухне и смотрели в окно, потому что на улице была гроза. Бабушка вздыхала и говорила, что льет, как перед потопом. Я спросил бабушку, помнит ли она сама потоп, — ведь ей уже шестьдесят лет. Бабушка сказала, что она своими глазами видела только одно наводнение, когда разлился Грон и водой снесло хлев с поросенком. Он плавал на доске по всей деревне и страшно хрюкал, а потом его вытянул мой прадед. Но потопа она не помнит, потому что это было ужасно давно. О нем они только учили в школе на уроке закона божьего, когда она была маленькой. Потом бабушка рассказала мне, как это было ужасно, потому что господь бог рассердился на людей за грехи и решил утопить всех, а в живых оставить лишь одного Ноя и его семью. Порешив это, начал он лить на землю дожди и лил их без остановки сорок дней и сорок ночей. И всех утопил. Я спросил, утопил ли он и зверей. — Конечно, и зверей, — ответила бабушка. — А разве и на них господь рассердился за грехи? — Ну, нет! Звери не грешат, потому что у них нет души. — Тогда почему же бог их утопил? — Видишь, — сказала бабушка, — они страдали за нас, людей. Мне это не понравилось. Почему же невинные звери должны страдать? Я бы, например, не страдал за Канториса, и даже нашего Шарика не дал бы за него утопить. Я бы лучше в потоп бросил самого Канториса, потому что он сам умеет плавать. Потом бабушка рассказывала мне, что господь приказал Ною построить деревянный корабль. Его назвали ковчег или что-то в этом роде. Это, конечно, была ужасная тайна, и он не смел никому ничего рассказать. Ной мог взять в ковчег по паре всех животных. Бог велел Ною сделать это для того, чтобы все не утонули, а кое-кто остался и до наших дней. — Ну, этот корабль был ужасно большой. Ведь в нем поместились все звери земли! — У Ноя, наверное, был огромный завод, если ему отмахали такой кораблище! — сказал я. — Не мели чепуху! — сказала бабушка. — Заводов тогда не было. Он сам его построил. А корабль был большущий. С наш дом. — Да ну? — удивился я, — В наш дом не вместился бы даже тот цирк, что был у нас в прошлом году. Там зверей было целых пятнадцать вагонов! Но ведь еще и не такие бывают зверинцы. — Не знаю, — сказала бабка, — хватило и тех, которые поместились. Потом я спросил, взяли ли на корабль тюленя. Бабушка ответила, что взяли. Раз господь сказал всех, всех и взяли. Я рассмеялся. — Вот и глупо, потому что тюлень в воде не утонет, а вот что он ел на корабле, неизвестно. Рыбу, что ли? Но ведь рыбам нужна вода, а тюленю рыба, не то он подохнет. — Не путай ты меня, сынок, — сказала бабка. — Все так и было, потому что нас так учили. Но я не дал ей покоя и спросил ее еще: — А если он взял на корабль всех зверей, значит там и белые медведи были? И кенгуру из Австралии? И индийские очковые змеи? И львы из Африки? — Да, — сказала бабушка. — А американского коршуна Ной взял? — Конечно. Всех зверей! Потом я спросил бабушку, были ли у Ноя на этом корабле моторы или только весла. Бабушка подумала и сказала, что только весла, потому что моторов тогда не могло быть. — Я ему тогда не завидую, — сказал я. — Ясно, что у него руки заболели, пока он догреб до Северного полюса за медведями, а тут сразу же поворачивай к Австралии за кенгуру и потом давай жми в Африку за львом. А знаешь, бабушка, что Америка была открыта только пятьсот лет назад? Так как же Ной узнал, куда плыть за американским коршуном? Бабушка сказала, что я безбожник. Но я опять сказал на это: — Даже если бы у Ноя были компас и радар и он бы знал, куда плыть, все равно он не мог бы обогнуть весь свет за сорок дней. И eщe при таких невозможных метеорологических условиях. Бабушка сказала, что он должен был обогнуть весь свет, раз ему господь приказал. Я заметил, что в таком случае бог должен был дать Ною на корабль атомный двигатель. — Не греши, парень! — закричала бабушка, замахав руками. — Знаешь, что я думаю, бабушка, — сказал я и отошел подальше к дверям, — что все это сказки, потому что в действительности этого не могло быть. Такого ливня не могло быть. А если и был, то потом наверняка было и наводнение, как у вас, когда разлился Грон. И чтобы у кого-нибудь был такой корабль, где поместились бы все звери, — этому я не поверю. А если наводнение было большим, то, ясно, много зверей утонуло. Ведь ты сама говорила, что когда разлился Грон, у соседей утонул поросенок, а у вас нет. А если у кого-нибудь во время наводнения есть лодка, то сначала спасают людей и уж потом зверей. И тогда, конечно же, некоторые утонут. Тогда бабушка рассердилась, схватила мокрую тряпку и побежала за мною. Но я только этого и ждал и выскочил во двор. Бабушка открыла окно и закричала: — А ну-ка, выйди из-под дерева! Хочешь, чтобы молния в тебя попала? РОЗОВАЯ ФАСОЛИНКА Наша пионерская дружина лучшая в школе, а мы самые лучшие пионеры. А из наших пионеров я самый лучший потому, что мне доверили ухаживать за ящичком с подопытной фасолью нашей дружины. Когда однажды мы шли с пионерского сбора, шестиклассники из четвертого звена хвастались, что у них на мичуринском участке будет такая большая тыква, ну, просто с первоклашку. А Миша сказал: — Подумаешь! Что такого? Мы вырастим такую подопытную фасоль, у которой стручки будут только с розовыми фасолинками. Они нам не поверили. Мы сами немножко удивились, но у Миши дядя садовник, и мы ему верили. Он и вправду принес розовые. фасолинки, чтобы мы их посадили. В живом уголке у нас был один свободный ящичек. Мы накопали в него чернозем. Потом мы раздумывали, где бы нам спрятать этот ящичек, потому что это будет наш секрет. Долго мы решали, кто будет ухаживать за фасолью, и, наконец, справедливо было решено, что я. Потому что я самый лучший пионер и у нас дома есть балкон. Потом мы сажали фасоль, удобряли землю и заранее радовались тому, как утрем нос четвертому звену. На следующий день все пришли посмотреть, не дали ли ростки фасолинки, и ходили каждый день. Мама сказала, что чем больше они будут ходить, тем медленнее фасоль будет расти. Мы сначала не поверили этому, но, наверное, мама была права. Миша выкопал одну фасолинку — посмотреть, нет ли там росточков, — и она потом уже не росла. И мы порешили, что звено будет ходить смотреть фасоль только два раза в неделю. И все заботы легли на меня. Только Миша ходил помогать мне. Каждое утро, когда я вставал, я поливал фасоль. В обед мы с Мишей осматривали ее. И вечером перед сном. В конце учебного года звено пришло в последний раз посмотреть на фасоль. Она уже выросла примерно на двадцать сантиметров. — В сентябре, — сказал Миша, — вырастут и стручки, а к пятнадцатому мы покажем четвертому звену розовую фасоль. Потом наступили каникулы. И вот пришло первое сентября. Когда мы пришли первый раз в школу, мы увидели, что на мичуринском участке пятиклассников выросла тыква. Она была не очень большая — три четверти метра в окружности — не больше. Все ребята решили прямо из школы идти к нам смотреть нашу фасоль. Я ничего не сказал. Когда мы шли домой, Ёжо спросил: — Миро, ты не знаешь, когда начнут лопаться стручки у фасоли? Я ответил: — Никогда! Миша сказал: — Как так никогда? Ведь всякая фасоль сначала цветет, а потом дает стручки! Я рассердился и закричал: — А наша — нет! Потому что она погибла! Тут Миша закричал: — А ты поливал ее? — Я поливал ее до тридцатого июня, — оправдывался я. Ну и досталось же мне! Ёжо говорил, что у меня нет пионерской чести, потому что я подвел звено и теперь нам будет стыдно перед пятиклашками. Миша слушал все это и ничего не говорил, и мне было очень неприятно, и я тоже ничего не говорил, раз ему фасоль милее друга. Мы пошли дальше, но ребята шли все вместе, а я один. Потом Миша пошел один, но так, чтобы я смог догнать его. Сначала мы ни о чем не говорили, но немного погодя Миша сказал: — Мне с тобой не хочется разговаривать, потому что ты не пионер, раз не поливал фасоль. И вообще — почему ты не поливал? Я сказал, что я пионер, а забыть может каждый. Миша на это ответил, что так нельзя было, потому что теперь у нас нет фасоли. Я тоже думал, что так нельзя, но сказал: — Если я плохой пионер, то ты почище меня, потому что в каникулы ты воровал яблоки в саду Червенковых. Ведь когда мы учимся, ты не воруешь? Значит, тогда ты пионер, а в каникулы кто? Вор? Да? Миша промолчал, но задумался. Я видел это, У дома мы остановились, и он сказал мне: — Завтра пойдем в сад к дяде и попросим у него такую фасоль, которая быстро растет. — Хорошо, — согласился я. — Я буду поливать ее даже по воскресеньям и вообще всегда. БАЦИЛЛОНОСИТЕЛИ Бациллоносители — это ребята, которые разносят бациллы, так я объяснил бабушке, а она замахала руками и сказала: — Господи ты, боже мой! Чего только люди не придумают! В наши времена ничего такого не бывало. Когда я ходила в школу, то болезней, правда, было хоть отбавляй, но бациллы были только у одной девочки, Илонки. Она могла себе это позволить, потому что у них был лесопильный завод. — Теперь все по-другому. Когда ты ходила в школу, не было даже реактивных самолетов, ни ракет, ни бациллоносителей. А теперь они существуют, потому что сегодня себе это может позволить каждый, а не только тот, у кого есть лесопильный завод. Так я сказал бабушке, но это неправда, потому что каждый не может себе это позволить. И я не бациллоноситель, и Миша тоже. Это несправедливо. Когда у нас в школе был дифтерит, в наш класс пришел директор с докторшей и сестрами и сказал: — Три младшеклассника у нас заболели, потому что им не были сделаны все прививки. Мы должны выявить всех, кто разносит бациллы и ставит под угрозу здоровье народа. Подходите по одному и открывайте рот. Первым должен был подойти Бучинский. Он весь трясся и вместо «а» сказал «е-е-е», потому что трус. Потом нам в горло сунули палочку, а на ней была вата. Мне пришлось три раза подходить к сестричке, так как я очень боюсь щекотки и каждый раз разгрызал палочку. Через два дня были известны бациллоносители. В нашем классе было три бациллоносителя — все девочки. Канторис сказал: — Я так и думал, что докторша будет за девчонок. Если бы у нас был доктор, и мы бы могли стать бациллоносителями. Он сказал так потому, что бациллоносители не болеют, а только разносят бациллы. Они могут не ходить в школу, и им хорошо. Это каждому понравилось бы — раз в неделю сделают тебе укол — и сиди себе дома целый месяц. В других классах есть и мальчишки-бациллоносители. Они, конечно, не сидят дома, а играют в футбол. Это еще лучше. По дороге домой Канторис сказал, что он что-то придумал. Нам было интересно, что он придумал, но Миша охладил нас: — Какая-нибудь чепуха! Но Канторис позвал одного бациллоносителя из пятого класса и попросил дыхнуть на него, а за это обещал ему две кроны, да еще книжку о шпионах почитать. Бациллоноситель подошел, и на следующий день Канторис хвастался, что он уже чувствует в горле бациллы. Но когда его проверили, то никаких бацилл у него не оказалось. Вот и выходит, что он просчитался и зря заплатил две кроны. Потом бациллоноситель ходил домой к Канторису и за одну крону, потому что у них есть телевизор. Но Канторису ничего не помогало. Раз ему стало жалко денег, и он сказал пятиклашке: — Ты мне больше не нужен! Твои бациллы никчемные. На телевизор можешь приходить, но теперь ты будешь платить мне крону. Так он вернул себе четыре кроны. Может быть, он бы вернул себе и все девять крон, которые дал пятиклашка, но как-то раз на уроке родного языка учитель спросил его: — Почему ты такой красный, Канторис? Канторис ответил: — У меня болит голова и живот. Это, наверное, я объелся салом, которое дядя прислал нам из Чанковиц. Его отпустили домой, и он был очень доволен. Вечером его отвезли в больницу. И вовсе он не объелся сала, а заболел дифтеритом. И получилось несправедливо, потому что Канторису от бацилл не было никакой пользы, а только вред. Другие бациллоносители бегают по двору, а бедняжка Канторис чуть-чуть не умер. И он еще заплатил за это пять крон. НОВАЯ БОТАНИКА В понедельник по ботанике у нас была контрольная, а сегодня нам скажут отметки. Перед ботаникой ребята начали гадать, кто что получил. И я начал гадать, а Миша решил, что я боюсь, и сказал: — А мне все равно! Я спокоен. Мне было неприятно, что он так думает обо мне, потому что и я был спокоен! Я только не знал, правильно ли я написал ответы. Потом зазвонил звонок. Учительница принесла контрольные. Она была в хорошем настроении, и мы подумали, что все в порядке. — Дорогие ребята, — сказала она. — Один из наших учеников открыл новую ботанику. Она очень интересная, и поэтому все десять вопросов и ответов из этой работы я напишу вам на доске, чтобы вы их хорошо запомнили. И начала писать. Вопрос — Ответ Назови растение из семейства бобовых. — Контрольная. Как называется прибор, который во много раз увеличивает клетки растений? — Горох. Назови продукт, из которого вырабатывается хлеб. — Микроскоп. Какое древесное тропическое растение достигает 40 метров в высоту? — Пшеница. Как называется плод фасоли обыкновенной? — Бамбук. Какая часть дерева служит ему для дыхания? — Стручок. Какая часть растения находится под землею? — Листья. Какой вид удобрения более всего употребителен? — Корень. Какой самый ароматный цветок ты знаешь? — Перегной. Что из овощей ты больше всего любишь? — Лилия белая. Когда учительница дописала, она так смеялась, что у нее текли слезы, а мы смеялись еще больше. Смеялся и Петр, который сидит со мной, а он никогда не смеется, потому что у него папа инспектор над всеми школами. И Шпало смеялся, но только так, уголками рта. Тут-то мы и поняли, что он не совсем уверен, не его ли это контрольная. Всех нас разбирало любопытство, и мы спросили учительницу. Кто же открыл эту ботанику? Но она сказала, что это секрет. Канторис встал и сказал: — Это не я, потому что в бобовых я написал сливу, и еще я думал, что клетки рассматривают в гороскоп. Потом учительница постучала указкой по столу: — Ну, достаточно, ребята! Теперь я проверю, как вы повторили материал. Это нам испортило настроение, и мы больше не смеялись. Когда прозвенел звонок и все пошли на переменку, учительница сказала: — Ты останься в классе, Фасолинка. Я испугался. Учительница закрыла двери класса, и мы остались только вдвоем. Она сказала: — Ты списывал, это явно. Но почему ты написал «контрольная» среди бобовых, когда это всего-навсего надпись, а? Потому твои ответы передвинулись и вместо микроскопа получился горох, а вместо бамбука сорокаметровая пшеница. Я ничего не ответил, потому что мне вдруг стало очень жарко. Учительница потрепала меня по голове и сказала: — Открой окна и сотри с доски. Я бросился открывать окна. Потом был урок физкультуры, а после мы пошли домой. Но с Червенкой я не разговариваю. Раньше я с ним разговаривал, но теперь не буду! Зачем он написал «контрольная», да еще так криво? Я думал, что это ответ на вопрос о бобовых. Никто не написал слова «контрольная», потому что учительница не просила это писать. Только Червенка написал. Он всегда воображает себя самым умным. Я люблю нашу учительницу, а Червенку нет. И вовсе он не самый умный, а самый глупый. Вечером пришел Миша и все еще смеялся. Я рассердился на это и вот что ему сказал: — Не пойму, чего ты все грохочешь? И совсем это не смешно! Миша удивился и пошел спать. И я пошел спать. ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА Когда в школе проходит сбор бумаги, мама всегда говорит: — Ну слава богу! — И дает мне отцовские газеты, журналы и все бумаги. Когда проходит сбор утильсырья, отец говорит: — Ну слава богу! — и дает мне из подвала все бутылки, а из чемоданов мамины тряпки. Потом бывает крупный разговор, но я не виноват, и мне ничего не могут сделать, потому что я — ребёнок и должен слушаться и маму и папу. Поэтому я очень люблю всевозможный сбор, но больше всего сбор железа. Тогда мы берем тележку, и каждый хочет быть конем. Тележку мы просим у маминого дяди-садовника. В нашей группе есть и девочки. Сначала мы не хотели их брать с собой, но Миша сказал: — Пусть идут с нами! Их скорее пустят в подвал, чем нас, потому что мальчишек всегда боятся. И это действительно было так, и мы набрали три тележки железного лома. Возвращаясь домой, мы встретили Шпало, и он сказал: — Одолжите мне тележку! Тут у меня есть здоровенный кусище железного лома, а один я его не подниму. Мне это не понравилось, потому что я хотел, чтобы у нас лома было больше всех. Но Миша спросил: — Хорошо! А где он у тебя? И мы пошли за ним, потому что Миша наш командир, Подойдя к дому Шпало, мы очень удивились, а Зуза сказала: — Никакой это не железный лом, а настоящая печь. И вправду это была печь. Нам даже показалось, что она весит целых пятьдесят килограммов, пока мы ее поднимали. Когда мы шли из школы, мама Шпало увидела нас и позвала, чтобы мы помогли ей отнести белье в прачечную. Шпало не пошел. Он сказал, что он будет сторожить тележку, чтобы никто ее не украл. Все белье вместе с рубашками Шпало мы положили в корыто, а Шпалова мама пошла развести огонь. Но тут она заметила, что разводить огонь негде. Она закричала: — Господи! Кто-то украл у меня печь! Мы, не говоря ни слова, выскочили из прачечной. Я Шпало сказал: — И не стыдно тебе? Ты обворовал собственную мать и поэтому теперь будешь ходить во всем грязном! Шпало готов был разреветься. — Я не знал, — захныкал он, — что мамка сегодня будет стирать. Мне так хотелось выиграть футбольный мяч! Я бы и вам дал поиграть. — Вор далеко не убежит! Что ты теперь выиграешь? — сказал я ему. Миша разозлился: — Не приставай и помолчи! Нужно подумать, что делать. Он болеет за Шпало и занимается с ним по математике. Потом мы ходили просто так, без дела. Мы уже проголодались, но Миша все думал и думал, и нам пришлось ждать. Потом он приказал: — Сразу же после захода солнца встретимся во дворе. Каждый подготовит десять килограммов железного лома, так как нас тут пять. Кому не нравится, может не приходить. Мы сказали, что придем. Тогда Миша взял тележку, и пошел домой. Дома я начал наводить порядок в шкафу и попросил у отца одну сковородку, одну железную ванночку (это была моя ванночка, когда я был маленьким), три железные вилочки, у которых было только по два зуба, и один старый утюг. Папа мне все это дал, потому что мама была в магазине. Когда пришла мама, я начал наводить порядок в подвале в отцовском хозяйстве. От мамы я получил один сломанный душ, полтора метра цепочки, два напильника и четыре колеса от лыжных палок. В это время отец как раз ушел играть в шахматы. Все это я отнес во двор, свалил в ванночку, уселся на нее верхом и стал ждать захода солнца. А потом мы все это отвезли на школьный двор. Теперь у нас было много лома: только одних тазов я насчитал штук семь. Миша сказал, что раз мы привезли все это, мы можем отвезти назад печку. Мы погрузили ее на тележку и отвезли к Шпало в прачечную. Не успели мы выскочить оттуда, как в прачечную пришли мама и отец Шпало. Мы очень смеялись, потому что отец Шпало сказал: — Что ты только за человек? Из-за каких-то пустяков шум подняла. Что у тебя тут случилось с этой печкой? Мама Шпало сказала с удивлением в голосе: — Честное слово, после обеда ее тут не было! Ну и времена пошли! Собственным глазам верить нельзя! Потом мы катались на тележке, и каждый был то конем, то кучером. Наконец наши родители позвали нас домой, и Миша сказал Шпало: — В следующий раз сначала думай. А то знаешь, как бывает? Повадится кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить — смотри не воруй больше, а то в тюрьму угодишь. Мы решили, что футбольный мяч будет общим. Еще хорошо, что тележка осталась у нас и на следующий день. СТУЛ Когда мы шли с урока труда, Червенка сердился, потому что на спине у него был синяк. Он то и дело снимал пальто, а Шпало должен был поднимать ему рубашку, чтобы мы посмотрели на синяк. Но мы ничего не видели, потому что синяк, наверное, был очень маленький. Червенка хныкал и говорил, что он должен быть большой, ну хотя бы со сливу, и такой же синеватый. Но ничего не было. — Вы потому ничего не видите, — говорил Червенка, — что уже темно. А тьма тоже синяя. Он ударил молотком по спине. Не нарочно, а когда хотел забить гвоздь. Он так размахнулся, что попал не по гвоздю, а по собственной спине, — Вечно с тобой что-нибудь случается, Червенка, — сказал Миша. — Тебе уже сто раз говорили, что молоток нужно держать не в левой руке, а в правой. А ты все левой да левой! Тогда и нечего удивляться. Шпало сказал: — Ему все равно — правая или левая рука. У него обе левые. Червенка сказал: — Ты молчи! У тебя двойки, а у меня одни пятерки. Он думает, что все, у кого не одни пятерки, хуже его. Миша ему сказал: — Лучше помолчи ты, Червенка! Потому что из-за тебя все мы четверо на уроке труда получили двойки. Мы вчетвером — Миша Юран, Червенка, Шпало и я — делаем одну вещь. Эта вещь — стул. Самый обыкновенный стул. Но это трудная работа. Когда к нам с Мишей учитель прикрепил еще и Шпало, мы не очень обрадовались, потому что он, по правде говоря, получил уже по математике двойку, и мы боялись за него. А когда к нам послали Червенку, мы, наоборот, обрадовались, потому что он все знает, хотя и не из нашей компании. Но мы ошиблись. Шпало — самый ловкий, а Червенка — самый неловкий. Он сломал две пилки, рубанком разорвал одну рубашку (Шпалову), испортил четыре ноги (от стула) и ударил один раз по спине (своей) молотком. А сегодня мы все четверо получили из-за него за работу двойки. У всех групп стулья уже были готовы. А у нашего стула было только три ножки. Учитель сказал, что он велел нам сделать не треножник, а настоящий стул, и поставил нам двойки. Он бы поставил нам и единицу, но нога Шпало была такая красивая, что он сжалился над нами. Нога Шпало была самая красивая, Мишина и моя — средние, Червенкова — никакая, потому что он уже испортил четыре ноги. Первая у него получилась очень тонкая, вторая — очень толстая, третья была на десять сантиметров короче, а четвертая — на пять сантиметров длиннее. Червенка спорил, что пять сантиметров это ничего, но Шпало сказал: — Лучше уж не спорь, а делай! А то ты только портишь материал. Ты бы на один стул перевел весь лес. Червенка рассердился, стал забивать гвоздь и тут-то и ударил по спине. А когда мы шли домой, еще и жаловался, — Отстань уж ты со своей спиной! — сказал Миша. — Нам нужно подумать над заданием, а тут выслушивай твои глупые разговоры. Я сказал: — Еще из-за тебя погорим. Но Червенка нам гордо сказал: — Об этом я не стану думать! Пусть за меня Шпало сделает ногу, а я ему один раз дам списать математику. Миша рассердился, потому что он занимается со Шпало по математике постоянно. Он сказал: — Шпало в списывании не нуждается! И без тебя у него по контрольной была четверка. Знаешь что?. Иди-ка ты снова в группу Канториса. Нам такой барин, как ты, не нужен. Червенка испугался, потому что он боится Канториса, и уже не жаловался, а только сказал: — Не я барин, а Шпало. Потому что он умеет, а мне не хочет показать. Шпало спросил у него, есть ли у них дома доски, и Червенка сказал, что есть. Они пошли в сарай Червенков, и Шпало два часа, наверное, учил Червенку, как надо стругать ножку стула. Потом мы шли домой через наш двор. На небе уже появились звезды. Мы играли в футбол и позвали Шпало и Червенку. Шпало пошел, а Червенка нет, потому что у него болело все тело от работы, Тогда мы его поставили в воротах, но он пропустил все голы, потому что под мышкой он держал готовую ногу, а собственными ногами ловить не умел. Такой уж он неумелый. Миша сказал: — Знаешь что, Червенка? У тебя хорошая голова, потому что ты все знаешь. Но если бы тебе пришлось быть Робинзоном на необитаемом острове, ты не сумел бы сделать даже постели и спал бы на голой земле. А дикие козы ходили бы по тебе, и ты не заснул бы. Ты просто умер бы раньше, чем тебя спасли. Червенка подумал и сказал: — Я не буду Робинзоном! Я буду доктором. Миша сказал: — Как хочешь. А мне, по правде говоря, медицина не нравится. Если бы я не был астронавтом, я бы хотел стать Робинзоном. У меня был бы целый остров, и я бы построил на нем все что хочу. И зверинец для тамошних зверей. Пусть потом удивляются, когда приплывут меня спасать. Потом Червенка сказал, что и ему хотелось бы быть Робинзоном, но чтобы с ним был и Шпало. Он был бы Пятницей и сделал бы ему постель. И мы поняли, что Червенка совсем не такой уж дурак, а, наоборот, очень умный. А синяк он нам больше не показывал. КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ Бабушку я очень люблю, но молиться не хочу. Я и ковры ей чищу и в молочную хожу, но молиться не хочу уже с третьего класса. Когда я был маленьким, я верил всему, что говорила бабушка. Я и сейчас ей верю. И пусть никто не думает, что моя бабушка обманывает кого-нибудь. Но просто тогда я молился, а сейчас нет. Когда я был маленьким и бабушка укладывала меня спать, мне не всегда хотелось молиться. Бабушка пугала меня и говорила, что если я вечером не помолюсь, то до утра умру и господь на меня рассердится. Она пугала меня потому, что я иногда ленился. Что же ей оставалось делать? И я боялся, умирать мне не хотелось, потому что в постели лучше. Вот я и молился. Потом она меня больше не пугала, а я сам молился каждый божий день. Иногда я пропускал середину молитвы, но потом для верности я начинал все сначала. В третьем классе отец пообещал мне купить лыжные ботинки, но купил самые обыкновенные. Мне стало очень жалко себя, потому что Мише купили настоящие лыжные, — у него были, а у меня нет. Вечером я лег в постель и нарочно не помолился, потому что я хотел умереть до утра. Долго я не мог заснуть. Всю ночь представлял себе, как наутро я уже буду мертвым и отец не пойдет на работу и мама тоже; как все будут плакать и жалеть, что не купили мне лыжных ботинок. Но уже будет поздно, потому что я уже умру и всему наступит конец. Так я долго лежал и никак не мог уснуть, я уже успел и всплакнуть сам о себе, но молиться я все-таки не стал. Потом я заснул навеки. Когда утром я проснулся, я очень удивился, что я не мертвый, а живой. Тут я понял, что с этими молитвами не все в порядке. С того самого дня я не хочу молиться. Теперь я знаю, что молитвы не помогают. А бабушку я люблю. ИСКРЫ Когда мы с Мишей шли к искрам 1 , мы говорили о воспитании, потому что у нас с этим воспитанием одни хлопоты. Мы вожатые у искр, и нам хочется их хорошо воспитать, потому что мы хорошие пионеры, — это нам сказала сама учительница. — Знаешь что, — сказал Миша, когда в прошлый раз мы шли к искрам. — Мне не нравится, что первоклашки не очень-то слушаются нас и шумят, хотя мы им и говорим, чтобы не шумели. Мне это воспитание что-то не дает покоя. Мне тоже оно не давало покоя, и я сказал: — Вся беда в том, что искрам только по шести лет. Будь им хотя бы двенадцать, они если бы даже не слушались, умели бы лучше бегать по крайней мере. Что правда, то правда. И Миша с этим согласился. Если бы они умели бегать, с ними бы можно было во всякие игры играть. Но потом он сказал: — Ничего не поделаешь! Видно, должны мы с ними мучиться, чтобы в отряде не опозориться. Я ответил: — Может быть, такие малыши лучше слушаются маму с папой, чем вожатого? Потом мы долго раздумывали над этим и, наконец, в четверг снова пошли к искрам. Миша произнес речь: — Искры! Мы долго тут раздумывали о вас и решили, что школа для вас это все равно, что родной дом, а мы Для вас все равно, что родители. Я вам буду вроде папы, а Миро Фасолинка вроде мамы. Ну, не совсем так, но почти что так. А это значит, что вы должны слушаться нас, потому что мы вас будем воспитывать. Одна искра подняла руку и спросила Мишу: — Папочка, ты и сегодня за меня сделаешь уроки? Миша сначала не знал, что и ответить, но потом сказал, что искры должны сами делать уроки. Потом мы играли, как дома. Но когда мы шли домой, я начал сомневаться, правда ли, что я для искр мамочка. Потому что они все на улице закричали мне: — Честь труду, мамочка! И все люди стали оглядываться, а когда увидели, что я и есть «мамочка», засмеялись. И Миша смеялся. Ему хорошо смеяться! Ведь сам-то он папочка! Потом мы поссорились с Мишей. Но так как мы с Мишей друзья, то быстро помирились. Неделю спустя, в четверг, мы сказали искрам, что школа это совсем не дом, а мы вовсе не родители, потому что школа — это школа, а мы вроде учителей: — Сколько будет шесть плюс шесть? — спросил Миша. — Десять, — ответила искра. На большее у нее не хватило пальцев на руке. Нам пришлось с ней согласиться, и мы начали учить искр чистописанию. Но мы. совсем не знали, что они прошли еще только букву «м», и стали их учить писать букву «р». И досталось же нам на орехи! Потому что учительница первоклашек увидела в их тетрадях букву «р» и очень рассердилась. А когда она нас ругала, искры плакали и ужасно за нас боялись. Так мы убедились, что искры лучше, чем взрослые, хотя им всего-навсего по шести лет. Вернувшись домой, мы снова думали обо всем до самого вечера, а потом целую неделю рисовали картинки. Каждой искорке по картинке. Мальчикам — волков, а девочкам — овечек, чтобы они не напугались. Мы и раскрасили их. Овечек — зеленым карандашом, потому что они едят траву, а волков — черным, потому что они едят людей. В четверг мы раздали искрам рисунки, и они были ужасно рады. Одна искра, которой достался волк (значит, это был мальчик), сказала: — Я попрошу маму, чтобы она поместила в рамку эту чудесную черную машину. Я смеялся, потому что волков рисовал Миша. Но потом смеялся Миша, потому что искры думали, что овцы — это салат. Мы не стали их разубеждать, потому что картинки им вообще-то понравились. Потом мы играли и пели, и нам было хорошо и весело. В РАКЕТЕ НА ЛУНУ Сегодня в школе день у меня прошел плохо. Я опять не выучил ботанику, потому что вчера вечером мы с Мишей долго мечтали о том, что будет, если мы полетим на Луну. Мне даже об этом записали в дневник. Не о Луне, а о ботанике. Когда кончились уроки, мы пошли домой. Мне очень не хотелось расставаться с Мишей, и мы стали прохаживаться перед домом. Наша собака тихо подвывала, а на небе светила луна. — Мне кажется. — сказал Миша, — что и пса стоило бы взять в ракету. Пусть и он увидит, как там, на Луне. Он может сторожить нам ракету, чтобы ее никто не сломал, когда мы будем ходить в исследовательские экспедиции. Я очень обрадовался, что Миша вспомнил об этом, потому что я просто не знаю, как бы мы вернулись на Землю, если бы у нас на Луне потерялись составные части мотора. Мы сговорились взять с собой и Шарика. Мы решили его тренировать сразу же, с завтрашнего дня. Он, правда, весит девять кило, но это только тут, на Земле, В космосе никто ничего не весит. Ни мальчишки, ни собаки! Так что вес ничего не меняет. Порешив так, мы закрыли Шарика в его будке, чтобы он привыкал к герметической кабине. И мы тоже привыкаем к герметической кабине и каждый день сидим, закрытые в ларе из-под муки, у Юранов на чердаке. Сначала мы выдерживали только десять минут, так как нам было очень трудно дышать. Ведь в ларе было полным-полно мучной пыли. Я хотел протереть сундук мокрой тряпкой, но Миша сказал, чтобы я этого не делал, так как такая пыль все равно что космическая. В космосе тоже полно пыли, так что мы хотя бы не будем застигнуты врасплох. Теперь мы уже натренированы и сможем выдержать в герметической кабине целый час. — Скажи своей маме, — обратился ко мне Миша, — чтобы она давала тебе есть по расписанию. Ты должен привыкнуть. Только есть ты должен три раза в день: ведь в ракете еду надо экономить. Я согласился с этим. Правда, мне не понравилось, что мы, как сказал Миша, будем питаться только одними консервами. А я больше всего люблю вареники! — Не бойся! — сказал Миша. — Я уже придумал, как сделать вареники и без плитки. Мы возьмем с собой стекла, ими поймаем солнечные лучи и будем зажигать огонь, когда захочется. И сало сможем жарить, У нас дома есть треножник и котелок, а ты возьми с собой кочергу, и мы сделаем из нее вертел, Я возьму еще охотничий фонарь, чтобы мы могли ходить по месяцу: а он может быть тонкий, как рожок. Когда станет совсем темно, нам, если, конечно, у нас не будет фонаря, придется сидеть на тонкой полоске месяца, а это очень опасно. — Мне кажется, — прибавил Миша, — что мы уже хорошо подготовлены. Завтра мы напишем в геофизический год и запишемся на ракету. И мне казалось, что мы уже подготовлены. Я только не знал точного адреса. Но Миша засмеялся и сказал: — Как же так не знаешь? Адрес — Советский Союз! Ну, а там уж почтальоны знают, откуда полетит ракета. Потом мы с Мишей договорились, что завтра отошлем заявления и свои точные размеры, с тем чтобы нам сшили скафандры, а на ноги свинцовые ботинки. И для Шарика тоже, потому что, если у него не будет свинцовых ботинок, он полетит как ангелочек, потому что на Луне нет земного притяжения, и все будут бояться его, потому что он черный. Потом мы гадали, есть ли в действительности люди на Луне и как там дела с ботаникой. Миша сказал: — Есть ли на Луне люди, наукой еще не установлено. Но ботаники там не будет, потому что я читал, что на Луне нет растений. Я очень обрадовался, что на Луне нет растений. А Миша сказал: — Если даже там и есть ботаника, все равно мы будем там в классе новенькими. И если нас спросят, мы скажем, что этого мы еще не проходили. И еще сказал: — А дневники мы оставим на нашей планете. СЕНСАЦИЯ Недавно я заглянул в календарь и увидел, что уже идет одиннадцатый месяц, ноябрь. Так вот, расскажу я вам, что произошло с нами в ноябре, но в прошлом году. — Знаешь что, — сказал я однажды Мише год тому назад, когда мы шли в школу. — Я уже два дня ломаю себе голову над тем, что бы нам такое послать Гене в Омск. — Ага! — сказал Миша. — Видишь, какой ты! И я уже два дня ломаю себе голову! И если бы ты мне сказал, что и ты ломаешь себе голову, мы вместе могли бы ломать голову. И вот, значит, начали мы вместе ломать себе голову и придумали сенсацию. Ведь это и должно быть сенсацией! И, значит, очень хорошо, что мы ее придумали, потому что был месячник чехословацко-советской дружбы и нам нужно было послать Гене сенсацию, чтобы он знал, что мы думали о нем. Мы изобрели такой подарок, который нигде нельзя купить, потому что это еще никому-никому не нужно. Это сейчас еще никому не нужно! Но нам в скором времени понадобится, когда мы полетим на Луну или на ближайшие планеты. Так вот, значит, придумали мы послать Гене космический скафандр, но только для головы. Остальное ему как-нибудь уж сошьют в геофизическом году. А Геня — это тот самый мальчик, который хочет быть капитаном на атомном ледоколе, и мы с ним переписываемся. Но нам хочется, чтобы он тоже был астронавтом, как мы! Раз уж мы друзья на земле, значит, чтоб и на небе были друзьями! Ну и заморились же мы с этим скафандром! Миша раздобыл у своего дяди целлулоид и редчайшие металлы, а потом мы целую неделю монтировали скафандр на чердаке у Юранов. То, что нам нужно было сварить, мы сварили на уроках труда. Когда все было готово, мы увидели, что это очень красивый скафандр, красивее, чем в магазине. Вверху скафандра была антенна, и в общем в нем невозможно было дышать, и это было хорошо. По крайней мере в нем Геня не надышится космической пыли, А то он засорил бы себе легкие. Потом он раскашлялся бы в тишине вселенной и получил бы обратную скорость. Нам даже жалко было отдавать этот скафандр на почту, и, если бы это было не для Гени, никогда бы мы его не отдали. Но ему мы его послали. Потом мы сгорали от нетерпения, пока не получили Генькино письмо! «Дорогие друзья! Ваш подарок очень обрадовал меня. Вы, правда, не написали, для чего его можно использовать, но я думаю, что это улучшенный образец сосуда Папина без крышки. Для меня лично это особенно удобно, потому что там нет ручек, а только одна жердь. Когда я буду на ледоколе, то смогу погрузить этот сосуд в вечные снега и сварить себе под открытым полярным небом борщ. А еще хорошо и то, что через прозрачные стенки сосуда я буду видеть, как в борще подскакивают куски тюленьего мяса. Крышку я куплю себе тут, у нас в Омске. Спасибо вам, дорогие друзья. Навсегда ваш. Геня». Когда мы с Мишей прочитали это письмо, мы сначала испугались, потому что это была ужасная ошибка. Но потом Миша сказал, что если Геня не хочет быть астронавтом, значит ему и не нужен космический скафандр, и, в сущности, очень хорошо, что он может использовать его как сосуд Папина. Ну, значит, посмотрели мы в физике, что это такое — сосуд Папина, и по рисунку сделали Гене крышку. Ведь у нас еще остались редкие металлы, вот ему и не придется покупать крышку. Вот что случилось с нами в ноябре прошлого года. В этом году мы уже выдумали другую сенсацию, но теперь мы напишем Гене, что это такое и для чего употребляется. ЗАОЧНОЕ ОБУЧЕНИЕ В понедельник сразу же на первом уроке математики учитель заставил нас писать контрольную. Он сделал это потому, что Миша Юран задумался, а учителю показалось, что он спит. Значит, все он придумал для того, чтобы мы проснулись. Мы начали писать, а когда учитель повернулся к нам спиной, мы посмотрели на Канториса, потому что он всегда строит всякие рожицы, потихоньку подскакивает и высовывает язык. От этого на контрольных нам бывает веселее. Посмотрев туда, где была парта Канториса, несколько минут, мы убедились, что никто не скачет и не высовывает язык. Значит, его вообще нет в школе. И правда, Канториса не было в школе не только в понедельник, но и во вторник. И наша классная мне наказала, чтобы я занес уроки Канторису. У Канторисов мне открыл сам Канторис. Первым делом он выскочил ко мне в коридор и зашипел: — Заткнись и ничего не говори! Чтоб мамка не слышала, что я не был в школе! А кроме того, в ваших уроках я не нуждаюсь! Я теперь учусь заочно. Ну, я и ушел, потому что Канторис очень нервничал. Заочное обучение ему понравилось еще тогда, когда мы с Мишей говорили между собой о том, что нам никак нельзя у них играть в настольный футбол, а то мы помешаем Мишиному папе. Ведь он учится заочно дома. Тогда-то Канторис и сказал: — Взрослым хорошо. Они для себя всякое напридумывают. И учатся-то заочно от учителя! А мы мучаемся. Потом Канторис еще с неделю мучился, а затем перестал ходить в школу, потому что школа его раздражает. В пятницу я встретил Канториса в магазине. Он подождал, пока мне взвесят муки. Сам он покупал только несколько конфеток. На улице он сказал мне: — Всего только пять дней прошло, как я не хожу в школу, а я уже сейчас чувствую, насколько я поумнел. Жалко только, что больно дорогое это удовольствие. Хорошо ещё, что я накопил себе кое-что. Я спросил: — А что ты делаешь с деньгами? — А билеты в кино! — удивился он. — Я каждый день хожу в такое кино, где фильмы идут с утра и до вечера: раз заплатишь, а сидишь все учебное время. Я сказал ему, что сейчас мы проходим правила решения трехчленных уравнений. Канторис засмеялся и сказал: — Трехчленных в кино не показывают, а вот ботанику — да! Я уже знаю, как из табака делают сигареты. И основы бокса уже знаю. И то, как ловят китов. Потом меня позвала домой мама, потому что она хотела из муки делать блинчики. Канторис и на следующий день не пришел в школу. Потом был вторник, а по вторникам у нас физкультура. Учительница велела принести коньки, и те, у кого коньки были, пошли с ней на каток. Как только мы вышли на лед, я увидел, как Канторис заочно осваивает физкультуру. Он очень быстро бегал, и все перед ним разлетались врассыпную. Только один человек бежал за ним. Но он напрасно старался, так как у него не было коньков. Он так Канториса и не поймал, хотя и был дежурным распорядителем по катку. Канторис увидел нас и кинулся прятаться среди нас от преследования. От дежурного-то он спрятался, а вот от учительницы нет. Он бы и от нее ускользнул, потому что у него канадские коньки, но на такой скорости он не заметил свой боевой просчет. Наоборот, он сначала ужасно обрадовался, что рядом своя учительница. Но он попал в ловушку, потому что с одной стороны был распорядитель, а с другой — учительница. Ему пришлось сдаться. А что же ему еще оставалось делать, раз его прижали к стене? Начиная со среды Канторис больше не учится заочно, а нормально ходит в школу. Только за поведение ему поставят трояк. Как-то раз он сказал нам на перемене: — Я и сам уже хотел начать ходить в школу: деньжата перевелись. Заочное обучение — это сплошная чепуха для молодежи. Я не знаю, как это устраиваются взрослые, но для молодежи — это бессмысленно. Мы смеялись. Моя мамка учится заочно. И Мишин папа тоже. Мы, конечно, знаем, что взрослые учатся не в кино, а в настоящей школе. Только вечером, когда школьники уже спят. Потом еще Канторис сказал: — А за трехчленные я не боюсь. Он так сказал, но это неправда. Потому что на уроке математики, когда учитель повернулся к нам спиной, никто не высовывал язык и не подпрыгивал. А Канторис сидел на своем месте, мы видели его собственными глазами. Вот, значит, как мучит его та тройка. А еще, наверное, ему жаль денег, которые он выбросил на заочное обучение. ЕЛКА Приближался Новый год, и мы договорились с Мишей Юраном вместе украшать елку — сначала у них, потом у нас. Мы дома самые старшие, а елку устраиваем, чтобы малыши радовались. У Юранов мы заперлись в комнате и начали работу. Елка стояла в углу, а на столе две коробки. В одной были хлопушки, в другой — шоколадный набор. — Мне кажется, — сказал Миша, — что эта елка слишком большая для двух коробок. И мне тоже казалось, что большая. Тогда мы взяли пилку и отпилили почти что целый метр елки. Вот видишь? — сказал Миша. — Уже лучше. Теперь можно попробовать и шоколадный набор — свежий ли. Знаешь что? Давай возьмем по одной рыбке? Мы взяли по одной рыбке и по четыре конфетные хлопушки. — Знаешь что, — сказал Миша. — Теперь ты съешь часы, а я возьму себе сапог. А то елка у нас будет слишком уж завешена. Потом я взял сапог, а Миша — часы, потому что мы с Мишей друзья и во всем у нас должно быть равенство. — Теперь мне кажется, — сказал Миша, — что у нас все в норме. Мы сосчитали шоколад и конфетные хлопушки. Потом Миша сосчитал ветки, чтобы знать, сколько конфет вешать на каждую. У Миши по математике пятерка, и вот он с помощью деления вычислил, что на каждую ветку выходит по три штуки, а девять еще остается нам. Эти девять фигурок мы съели, чтобы они нас не путали. Но потом Миша сказал, что по три фигурки на одну ветку будет мало и что елка будет редкая. И мне показалось, что елка будет редкая, потому что ветки были довольно-таки длинные, а мы этого сразу-то и не заметили. Тогда мы снова взяли пилку и отпилили еще примерно полметра. Потом Миша взял рака, а я звезду. Но когда мы снова все подсчитали, то оказалось, что елка будет очень густая. Месяц в наборе был только один, поэтому мы его поделили. Потом мы разделили солнце и конфетные хлопушки. Но мы, наверное, как-то обсчитались, потому что, когда мы начали развешивать, на каждую ветку выходило по две штуки. Миша не успокоился и сказал: — Просто не знаю, что это только делается с елкой! Как-то она мне не нравится. Хлопушек у нас хватает, только вот веток многовато. Тогда мы кое-какие веточки отпилили и поставили елку на подставку. На макушку мы надели звезду, а под ней мы развесили три хлопушки, потому что больше не уместилось. Все, что осталось, мы разделили. — Такой елки, — сказал Миша, — не будет ни у Яна, ни у Ёжо! Ни у кого из нашей школы! Ее можно поставить где угодно, даже на шкаф. Мне она очень нравится. И мне она очень нравилась. Только мне захотелось идти домой. И правильно захотелось, потому что через некоторое время к нам постучалась Мишина мама, и нам пришлось открыть ей двери. Наверное, елка ей не понравилась, потому что она. уж очень охала и вздыхала, а может быть, у нее просто болела голова от съеденных пампушечек. Потом она дала нам десять крон, и мы пошли покупать новую елку. Нам, правда, на этот раз досталась не елка, а сосна. И снова мы наряжали елку-сосну, но не в комнате, а на кухне. — Тут вы будете у меня на глазах, — сказала Мишина мама. Мы долго заворачивали в золоченую бумагу кусочки сахара и развешивали их. Елка у нас получилась ужасно густой. — Не будь праздника, — сказала Мишина мама, — я бы выдрала тебя как следует. Новый год — самый лучший праздник, и все мальчишки очень любят Новый год. НОВЫЙ КОСМИЧЕСКИЙ ПЛАН — Ура, ура, ура! — закричал я третьего января, когда рано утром отец сказал мне, что произошло ночью. Я выскочил во двор. Мама бросила мне в окно ботинки, потому что я выбежал босиком, но я опередил их, а вернуться не мог, потому что я мчался к Юранам. — Миша! Миша! Миша-а-а! — кричал я, пока Миша не проснулся от буханья в дверь. — Запустили! Испытывают! Одевайся скорей! Наша ракета летит на Луну! Миша натянул брюки и сказал: — Не ори! Мы должны по-научному посоветоваться, потому что времени у нас мало. Должны же мы знать, что и как дальше? Потом мы по-научному советовались на чердаке в ларе из-под муки. Мы ждали вечера, чтобы наблюдать за Луной и слушать, как там грохнет. Но Миша сказал: — Ничего там не грохнет, потому что на Луне мир вечной тишины и там вообще ничего не слышно, так как там нет атмосферы. А раз там нет атмосферы, то и звуков нет. Ведь они распространяются с ее помощью. Это мой папа в газетах прочитал. И мы читали, что на Луне — вечная тишина. — Если бы даже там не было мира вечной тишины, — сказал Миша, — там всюду полно пыли, и ракета сядет как на перину. Я обрадовался, что она не повредится при прилунении. Я только очень хочу, чтобы она выдержала всю дорогу, потому что лететь на Луну очень далеко, и никогда никто в такую даль не долетит, если ракета не выдержит. Но Миша заметил: — Из тебя никогда не получится ученый, потому что ты не думаешь по-научному. Потом мы вылезли из ларя и пошли домой спать, так как уже было поздно. Утром Миша пришел за мной и сказал: — Видишь, из-за тебя я не спал всю ночь, а ракета не только выдержала, но и летит еще дальше, к Солнцу. Луну она уже давно оставила позади и теперь будет вращаться вокруг Солнца, как искусственная Земля. Сначала я хотел закричать от радости, но потом я сказал по-научному: — Ага! Ну, это совсем другое дело. И мы снова пошли на чердак в свою кабину, потому что Миша сказал, что теперь он точно знает, что и как, И он знал и сказал: — Я составил план другого полета. На Луне мы остановимся только на день или на два и сразу же отправимся дальше, на Марс. О Марсе я все знаю. Я возьму с собой книгу, чтобы и тебя научно подготовить. Потом проволокой мы прикрутили в кабине охотничий фонарь и целый день изучали материал. Вечером Миша расписал все по пунктам. Их мы должны послать в геофизический год, чтобы по этим данным могли строить космический корабль. Эти пункты следующие: 1. На Марсе есть весна, лето, осень, зима, как и у нас. Нам бы хотелось прилететь на Марс зимой, когда на полюсах Марса лежат снежные шапки, так как мы любим кататься на лыжах. Взять две пары лыж и одни санки. 2. После зимы наступает весна. И весной мы хотим остаться там, потому что тогда природа пробуждается, птицы начинают петь и начинается сев растений. Мы там хотели бы основать мичуринское поле. Взять одну лопату, одну мотыгу, одни грабли, пятьдесят пакетиков земных семян (и цветочных) и один мешок искусственных удобрений. 3. На Марсе существуют огромные песчаные Сахары, где мы и будем производить исследования, совершать походы. Взять одного верблюда (двухместного). 4. Там есть водные каналы. Наука не определила этого еще точно, но, кажется, это так. Взять одну лодку, два весла, два купальника. 5. На Марсе есть живые существа, а раз там есть живые существа, то есть там и пионеры. Взять подарки для одного пионерского звена, которые подготовит наше пионерское звено. Девочки сделают кукол в нарядных костюмах, а ребята — земных зверей из дерева. Подготовившись, мы вылезли из ларя, через окно стали смотреть на небо, чтобы увидеть Марс. Был уже вечер. Я сказал: — Может быть, и марсиане так же вот смотрят на нас! Может быть, они смотрели на советскую ракету и видели, откуда она вылетела, и удивлялись. Миша сказал: — Конечно же! Марсиане ломают себе голову, но потом они поймут, что если с нашей Земли летит ракета, то на Земле должны быть и живые существа. Иначе, кто бы послал ракету? А может быть, через неделю или две они к нам отправят своих жителей и мы познакомимся. Я обрадовался и подумал, что это было бы здорово. Но потом я испугался. Я читал, что Марс — это бог войны, а марсиане — плохие и хотят войны. Но Миша сказал: — Ну и дурак же ты, Миро! Если к нам прилетят марсиане, то ведь это будут не капиталисты. Ведь капиталисты не могут послать ракету даже отсюда! Как бы могли сделать ее марсиане-капиталисты? Думай по-научному, голова! Если к нам прилетят марсиане, они будут такими, как мы, и принесут нам не войну, а марсианского верблюда, мичуринское поле и подарки от пионерских дружин. Я начал думать по-научному и больше ничего не боялся. ДРУЗЬЯ Мой самый хороший друг, друг до гроба — это Миша Юран, потому что я люблю его больше всего на свете. Мама рассказывала, что, когда еще в детском саду как-то раз Миша не захотел играть со мною, я плакал до самого вечера и даже ночью во сне. А когда у Миши была ветряная оспа, я нарочно тайком залезал к нему в постель. Позже отец узнал об этом и хотел всыпать мне, только ничего не вышло, потому что всюду у меня были нарывчики: даже на носу. Там у меня так и осталась оспинка. После всяческих упрашиваний мне разрешили лежать у Юранов, и нам было хорошо. Потом уже мы всюду и всегда были друзьями: и в болезнях, и в школе, и на дворе. Я думал, что только Миша может быть мне другом, и больше никто. Но теперь я знаю, что могут быть и другие друзья. Сегодня у нас было рисование, а рисование мы очень любим, потому что во время переменки мы освежаемся красками, чтобы не было жарко. Мы обычно разводим краски и рисуем друг друга и самих себя. Когда у нас много желтой краски, мы рисуем все желтым, чтобы красок у нас оставалось каждый раз поровну. А когда у Бучинского была новая прическа — «аргентинская травка», — мы покрасили его в зеленый цвет, а Канториса — в черный. Он стал вроде черного аргентинского буйвола и мог эту травку съесть. Сегодня перед уроком рисования Миша сказал: — Как я вижу, коричневую краску мы вообще не используем. Темно-коричневая, например, у меня еще совсем не начата, а красной уже почти совсем нет. Ну-ка разведите темно-коричневую! Сделаем из меня леопарда. Потом он снял рубашку, и мы намалевывали ему на спине, и на груди, и на ребрах коричневые пятна. Лицо он хотел раскрасить себе сам. Потом Миша посмотрел в окно и сказал: — Нет! Что-то не то. Подкрасьте пятна черной краской, а вокруг обведите желтой. Потом он обратился к Анче Париковой, потому что она умеет лучше всех рисовать: — Покрась мне лицо еще черной краской. И нарисуй желтые усы. Когда все было готово, он страшно заревел и начал бегать за девочками. Они совсем забыли, что это Миша Юран, и вообразили, что это настоящий леопард, и ужасно кричали. У нас в классе очень тонкие стенки, так что, наверное, кто-то услышал нас, потому что в класс вошла наша учительница. Сначала она ничего не сказала, но потом взяла со стола Мишину рубашку и спросила: — Это какой такой господин забыл здесь свое белье? Мы рассмеялись, а Миша вынужден был выйти из-за спины Шпало. Усы-то он себе стер, а остальное не смог. А учительница взяла его за руку и отвела в учительскую. Когда они шли по лестнице, все первоклашки плакали от страха. В учительской Мишу никто не узнал. Даже математик, а Миша по математике самый лучший. Потом он должен был умыться в учительской умывальне. Умыться-то он умылся, но спина у него так и осталась такой, потому что до нее он не дотянулся. Когда они вернулись в класс, с головы у Миши капала вода, а учительница сказала: — Признайтесь, кто у вас художники? Ведь надо как-то отметить их. Мы поняли, что значит «отметить», и молчали. Потом мы посмотрели на Червенку и Елишу Кошецову. Мы просто хотели знать, будут ли они жаловаться. Но они тоже молчали. Миша сказал: — Я сам себя так выкрасил. Учительница заметила: — В таком случае ты великий артист! Настоящий дрессировщик змей! Ведь ты же сам сумел выкрасить себе спину. Жалко только, что ты не можешь сам ее вымыть. А вы, ребята, подумайте хорошенько до урока по родной речи. Если виновные не признаются, будет наказан весь класс. Садись, Юран. Потом мы рисовали очищенную репку. И шкурку тоже, но отдельно. У Канториса репки не было, потому что он съел ее. А шкурка и листья были. И мы с ним рисовали с моей репки. После рисования мы начали совещаться по поводу леопарда. Мы то и дело оглядывались на Черзенку и на Елишу Кошецову. Они очень нервничали, и Червенка сказал: — Ну что на нас оглядываетесь? Мы, правда, не виноваты, но мы ведь и не ябеды. Потом Анча Парикова выдумала что-то и на уроке родного языка сказала учительнице за всех нас: Мы знаем, что кое-кто из нас виноват. Но вот когда мы на переменке думали, мы увидели также, что некоторые вовсе не виноваты. Но те, кто не виноват, не хотят признаться и говорят, что они готовы страдать и за нас, потому что, в сущности, и они виноваты, потому что они должны были предупредить нас. Мы как раз говорили о том, что некоторые из нас не могли получить билетов в цирк, когда он был у нас, и что многие еще никогда-никогда не видели леопарда. Так вот, мы сделали это, чтобы все увидели леопарда. — Ах вот оно что! Кроме того, вы еще хотели краситься как индейцы! Да? — спросила учительница. — Да, — сказала Анча. — Мы хотели еще посмотреть, будет ли держаться краска. Учительница смеялась. Одними глазами. Но мыто видели, что она смеется. — Если бы вы были так солидарны и в учебе и в труде, — сказала учительница, — я бы вам ничего не говорила. Но все учителя меня жалеют, какой, мол, неудачный класс мне попался. На будущий год и видеть вас не захочу! Пусть кто хочет вас возьмет. Мы начали просить, чтоб она осталась у нас. Но учительница сказала: — Нет, нет! И видеть-то вас больше не хочу! Но мы-то знали, что она только так говорит. Она так говорит уже с третьего класса и всегда остается у нас. На переменке мы договорились, что больше не будем ее сердить. А после обеда мы пошли на мичуринское поле, И трудились все вместе — значит и в труде мы солидарны. Мы совсем не ссорились. Иногда мы ссоримся, но сегодня нет. Даже никто не дрался. И мы все пропололи. Пусть учительница поглядит! И мы договорились, что поймаем росянку. Это такая зеленая лягушка. Мы положим ее в банку из-под огурцов, Шпало сделает маленькую лестницу. Она будет лазать по ней вверх-вниз и предсказывать нашей учительнице погоду, чтобы у ней никогда не было ревматизма. Потом пришла учительница и похвалила нас. Так на рисовании мы узнали, что намного лучше, когда в классе нет ни у кого врагов, а, наоборот, — все друзья, потому что тогда у всех все получается. Рекомендуем КЛУБЫ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЙ ДРУЖБЫ Советские ребята не могут мириться с тем, что еще полмиллиарда детей нашей планеты не учатся в школах, страдают, умирают от голода и болезней. «Мир и счастливую жизнь нужно завоевать для всех! Все люди Земли должны свободно жить, трудиться», — говорят они. Во многих городах нашей страны школьники создали клубы интернациональной дружбы. Членов клуба объединяет желание крепить и ширить дружбу между сверстниками планеты, отстаивать мир во всем мире. Протянуть руку дружбы, поддержать друга в тяжелой борьбе за мир и свободную жизнь — стало основным законом каждого члена Клуба интернациональной дружбы. …Москва. 1963 год. Над гостиницей «Юность» флаг Венесуэлы. Здесь проходит митинг солидарности с мужественным народом Венесуэлы, который ведет героическую борьбу за свою независимость. Звучат голоса представителей молодежи Азии, Африки, Латинской Америки, СССР. На трибуну поднимается член Клуба интернациональной дружбы Ира Кирина. От имени московских школьников она клеймит позором тех, кто лишает венесуэльских ребят счастливого детства, и передает в президиум две тысячи пятьсот писем солидарности с борющимся народом Венесуэлы, написанных членами клубов интернациональной дружбы. …Четыре женщины ФРГ заключены на двадцать пять месяцев в тюрьму только за то, что позаботились о летнем отдыхе детей рабочих и абонировали путевки в пионерские лагеря ГДР. Нет! Нельзя спокойно относиться к бесчеловечному приговору Дортмундского трибунала! Нужно немедленно требовать отмены приговора! И десятки писем с тысячами подписей московских школьников, членов клубов интернациональной дружбы, полетели в адрес Дортмундского трибунала о требованием отменить несправедливый приговор. …Долголетняя война в Алжире против французского колониализма оставила тысячи алжирских ребят сиротами, лишила их крова и пищи. Члены Клуба интернациональной дружбы активно помогают своим алжирским сверстникам. Они участвуют в воскресниках, собирают макулатуру, металлолом, работают на стройках, а на заработанные средства покупают книги, тетради, карандаши, игрушки, чтобы их алжирские друзья скорее овладели грамотой, познали радость мирной жизни. Тысячи нитей можно протянуть на карте мира в страны, где у членов Клуба интернациональной дружбы есть добрые друзья. И в ГДР, и в Коста-Рике, и на Кубе, и в Мексике, и в Чехословакии, и во Франции, Англии, Австралии, Америке, Аргентине, Болгарии, Италии, Венгрии, Швейцарии, Польше, Тунисе, Монголии, Кипре, Греции, Индии, Индонезии, Японии, Голландии, Бельгии, Норвегии, ДРВ… и во многих других странах. Почтовая Сумка дружбы была направлена из СССР на Кубу. Сколько в ней было теплых слов, сувениров! Незабываемы дружеские встречи членов Клуба интернациональной дружбы с представителями молодежных организаций и сторонниками мира Испании, Португалии, Греции, Эквадора, Мексики, Колумбии, Великобритании, Кубы, Франции, Индии, Швеции, Бирмы. И неизменно после встреч завязывалась дружеская переписка, из страны в страну летели посылки с сувенирами. Члены Клуба интернациональной дружбы гордятся почетными членами и друзьями своего клуба — мужественными борцами за мир во всем мире, чья героическая жизнь во имя счастья людей — пример для них. Среди почетных членов клуба — первый космонавт Земли Герой Советского Союза Юрий Гагарин, видный деятель Компартии США Генри Уинстон, национальный герой Греции Манолис Глезос, ветеран молодежного и пионерского движения Германии Эрих Визнер, генеральный секретарь Коммунистической партии Португалии Альваро Куньял, итальянский писатель Джанни Родари, «русская мама» из Норвегии Мария Эстрем, замечательный греческий художник-антифашист Димитрис Кацикояннис. …8 февраля 1962 года во время демонстрации парижских трудящихся за прекращение грязной войны в Алжире, против разгула ОАС был убит Даниэль Фери; год спустя, в тот же день, в багдадской тюрьме была оборвана жизнь Фадыла Джамала. И хотя им было только по пятнадцати лет, они были в первых рядах борцов за мир и счастье. Плечом к плечу со своими отцами шли они в шеренге борцов за свободу и мир — юные, отважные, смелые. В борьбе против фашизма и империализма погибло много юных героев. Члены Клуба интернациональной дружбы московского городского Дворца пионеров предложили считать день 8 февраля Днем памяти юных антифашистов, погибших в борьбе за мир и счастье во всем мире. Они предложили, чтобы в этот день во всех уголках Земли юные борцы за мир теснее смыкали свои ряды, крепче держались за руки, новыми делами укрепляли мир, расширяли дружеские Связи. Московские школьные клубы интернациональной дружбы богаты традициями по укреплению мира и дружбы. Клубу московской школы № 706 — двенадцать лет. Его члены явились организаторами Недели дружбы с народами Латинской Америки, Индии, стран Африки. По инициативе членов этого клуба была проведена трудовая вахта школ района. Школьники работали на стройке и на заработанные деньги приобрели оборудование для лаборатории одной из школ столицы Ганы — города Аккры. Члены Клуба интернациональной дружбы создали в своей школе Музей дружбы, где бережно хранятся подарки далеких друзей. Среди подарков — шахматы, сделанные греческими политзаключенными и подаренные клубу его другом Манолисом Глезосом. В Музее дружбы хранятся подарки, присланные из Чехословакии, Индии, Африки, Латинской Америки, Португалии и других стран. …Если вам придется побывать на улице Талалихина в Москве, на полотнище, что украшает фронтон 464-й школы, вы прочтете: «Дружина имени борцов за мир». В этой школе тоже создан Клуб интернациональной дружбы. В дружине школы есть отряды имени Фиделя Кастро, Юлиуса Фучика, Эрнста Тельмана, Георгия Димитрова. На каждом форуме дружбы, организуемом Клубом интернациональной дружбы, звучит его гимн, который сочинили члены клуба: Пусть кожа различна у многих народов, Но все одинаково любят свободу! Пускай же сердца воедино сольются И песни о мире по свету несутся! Мы требуем мира! Довольно пожарищ! Подай свою руку, мой друг и товарищ! Когда пришло страшное известие о гибели Патриса Лумумбы, члены клуба пришли в райком комсомола с просьбой присвоить 464-й школе имя героя. …«Очень приятно сознавать, что у нас есть друзья в самом сердце вашей Родины, являющейся нашим лучшим союзником и другом. Наши контакты, а также контакты нашей молодежи еще более укрепят дружбу, сцементированную кровью, пролитой в борьбе с общим врагом…» — написал Эдвард Видута из польского города Гостинина коллективу 57-й московской школы. Многое в этой школе свидетельствует о плодотворной работе ее Клуба молодых друзей Польши. Сотнями флажков отмечены города и села на карте Польши, со школьниками которых члены клуба переписываются. Переписка с друзьями помогла членам клуба обогатить ленинский музей школы новым разделом «В. И. Ленин в Польше». Когда в Польской Народной Республике брошен был клич:: «Построим 1000 новых школ», — члены клуба — юные друзья Польши — отозвались делом на этот призыв. Они заработали пятьдесят рублей и перечислили их в фонд строительства новых школ для польских ребят. …Много друзей у членов Клуба интернациональной дружбы 137-й московской школы во Франции. Почтальон часто приносит им письма. Но одно из них особенно запомнилось ребятам. Это было письмо французского рабочего — коммуниста Андре За-люга. Он писал о тяжелых условиях, в которых приходится жить и учиться детям рабочих кварталов Парижа. Письмо нашло живой отклик в сердцах советских школьников. Они отправили французскому другу посылку с московскими сувенирами, видами Москвы, а также пластинку с французскими песенками в исполнении учениц школы Нины Жуковой и Гали Куделиной. В ответном письме Андре Залюга писал: «Весь квартал Венсена собрался вокруг барака, в котором я живу, чтобы послушать советских детей. Это было поистине настоящей демонстрацией братства французского народа с советским». Андре помог установить членам клуба дружескую связь с группой «Союза отважных» (детской коммунистической организацией), носящей имя прославленного космонавта Юрия Гагарина. Клуб интернациональной дружбы этой школы имеет друзей в Марокко, Алжире, Румынии, Мали, Гвинее, Бельгии. Девиз клуба: «Труд, учеба, мир, дружба». Клубу присвоено имя французского комсомольца Даниэля Фери. 137-я школа — коллективный член общества «СССР — Франция». …Хулиан Гримау и Салям Адиль — коммунисты, отдавшие свою жизнь в борьбе за счастье народов, за мир. Их бессмертными именами названы моековские улицы. Члены Клуба интернациональной дружбы школ, находящихся на этих улицах, решили создать музеи-памятники этим замечательным людям. В 115-й школе-интернате ребята создали музей «На родине Саляма Адиля», который рассказывает о борьбе иракского народа и его лучших сыновей за светлое будущее. Мужественная борьба испанского народа против фашизма всегда вызывала восхищение и получала поддержку советских людей. Эта дружба испытана огнем совместной борьбы. Сколько советских людей сражалось в рядах интернациональных бригад на испанской земле! Сколько сыновей испанского народа взяли в руки оружие, чтобы защитить нашу Родину от нашествия гитлеровцев! На улице имени Хулиана Гримау пионеры и комсомольцы школы № 106 создали Музей советско-испанского братства. Борьба за мир во всем мире, расширение дружбы между народами — святое дело. Шеренга юных сторонников мира растет в нашей стране изо дня в день. Крепнут и расширяются наши дружественные международные связи. «За мир и дружбу на планете, За дружбу всех ребят на свете!» — таков девиз клубов интернациональной дружбы. М. ЛЕБЕДЕВА От редакции: А у вас, друзья, есть Клуб интернациональной дружбы?