— Я согласен с мадам Рекамье, — произнес шевалье в черном домино, не отрывавший глаз от упомянутой им дамы, невзирая на яростные взгляды, которыми его испепелял Шатобриан.

— Вполне допускаю, что следовало бы в первые же дни после реставрации распустить старую армию, — вновь заговорил писатель. — Тогда мы лишили бы живущих воспоминаниями ветеранов питательной среды для мечтаний о возрождении былой славы…

Видная дама в серебристой маске и парчовом платье, вся усыпанная цветами и десятками колосьев с бриллиантами, приведя в действие веер и в замешательство присутствующих, воскликнула грубым мужским басом, не оставлявшим сомнений относительно наклонностей хозяина баса:

— Да, да и еще раз да! — без тени смущения возвестил он. — Во всем виноваты ветераны. В Париже жизнь с каждым днем становится все опаснее. Даже в Тюильри уже не гасят на ночь свет.

— Этот человек у нас в крови! Наполеон — новый Атилла, Чингисхан нашей эпохи, но во стократ более ужасный, ибо в его распоряжении находятся достижения современной цивилизации, — отчеканил сутуловатый высокий господин с огненными волосами, который держал свою маску в руке и посматривал на мадам Рекамье глазами агнца, ведомого на заклание.

— Осмелюсь предположить, что хотел сказать мсье Бенжамен Констан, — уточнил Шатобриан. — Как я понял, он никогда и ни за что не поддержит дело Бонапарта. Даже в том случае, — он поднял указательный палец, — если бы Чудовище пожелало располагать его услугами…

— Я служу лишь своему искусству, — отрезал Констан, цвет лица которого сравнялся цветом волос.

— Но, мсье, простите мою дерзость, — снимая маску, подключился к дискуссии господин зрелого возраста. — Если вообразить, что все более упорные слухи о побеге с Эльбы не лишены оснований, что это не пустые мечтания бонапартистов, и все может произойти на самом деле… Вообразите только, каковы будут последствия… Какие бедствия обрушатся на нацию! Отток денежных средств из Франции будет наименьшим из ожидающих нас испытаний.

— В подобном случае монархии следует выстоять хотя бы в течение трех дней, и победа будет за нами. А те, кому не дают покоя игры воображения, — при этих словах Шатобриан пронзил взглядом пожилого господина, — пусть лучше вообразят короля, доблестно отражающего нападение на свой родовой замок. Это способствует пробуждению боевого духа.

— Мсье, позвольте задать вам вопрос! — К Шатобриану протиснулась дама с пунцовым от волнения (или от злоупотребления румянами) лицом. — Правда ли, что у себя в имении в Волчьей долине на одном из деревьев парка вы храните флакон с водой из Иордана?

Возникла короткая пауза, во время которой кто-то нервно хихикнул, кто-то негромко кашлянул, кто-то многозначительно хмыкнул, а напористая дама, вдруг растерявшая свой пыл, затаив дыхание, ожидала, что будет дальше.

— Да, мадам, это так, — молвил Шатобриан, придя в себя после секундного оцепенения, — моя вера в монархию простирается столь далеко, что я храню воду из Иордана для крещения будущего Бурбона.

Воспользовавшись моментом, Огюст попросил разрешения увести хозяина дома.

— Разумеется, мсье, уделять внимание каждому из гостей — обязанность гостеприимного хозяина, — с пониманием отозвался Шатобриан и, обращаясь к Жюльену, изрек: — Ваше рассуждение о судьбе народов наводит на любопытные мысли. И грустные. Обещаю поразмышлять над этим.

Жюльен, не снимая маски, поприветствовал всех поклоном.

— Видишь ту прелестную смуглянку? — взяв Жюльена под руку и увлекая за собой, нашептывал на ухо Огюст. — Одна из немногих дам без маски. Это — Катрин Ворле, жена Талейрана. Неугомонная проказница. Она была его любовницей, но император заставил Талейрана жениться на ней. И знаешь почему? Он считал, что незаконное сожительство наносит ущерб репутации его министра. Талейран ему этого никогда не простит.

Вдруг Огюст остановился как вкопанный и, придя в крайнее возбуждение, сжал локоть своего друга.

— О боже!..

— Что с тобой?

— Это — Тальма. Великий Тальма, собственной персоной, — Огюст показал рукой на веселого мужчину без маски, которого со всех сторон плотным кружком обступили дамы. — Я младше его на двенадцать лет, значит, ему пятьдесят два, а выглядит он просто великолепно. Или это я так плохо сохранился, Жюльен?

— Тальма? — озадаченно спросил Жюльен.

— Ай-яй-яй, дорогой, ты меня пугаешь, — шепнул Огюст, не сводя глаз с мужчины. — Самый прославленный актер нашего времени, — вздохнул он. — Говорят, это у него Наполеон научился играть роль императора. Я всегда хотел с ним познакомиться, но он каждый раз ускользал от меня. Обладатель легендарного члена, который даже в нерабочем состоянии не меньше, чем у жеребца, Тальма устраивает неподражаемые оргии. Свой инструмент мэтр именует Дантоном. Клянусь Юпитером!

Прогуливаясь по залу, друзья несколько раз оказывались в непосредственной близости от кружка, но поскольку вклиниться в сообщество, не нарушая царившей в нем гармонии, не представилось возможным, Огюст отложил попытку знакомства до более удобного случая.