— Вот этого я не ожидал.

Она усмехнулась: неплохой ход.

«Мне нужно многое ей сказать», — неожиданно подумал Грант. Пока существует такая возможность.

Шайен не могла вспомнить, когда в последний раз была так измотана. И так довольна. Вероятно, никогда. Время после окончания аукциона запомнилось окутанными туманной дымкой прогулками по городу, смехом, лицами и музыкой. И красочностью, перед которой бледнела радуга с ее многоцветьем. Все приобрело неясные очертания. Одно было ясно: все это озарялось присутствием рядом с нею Гранта.

О’Хара, как она и просила, познакомил ее с городом. Более детально, нежели могли предложить местные экскурсионные бюро. Смысл словосочетания «ночная жизнь» применительно к Новому Орлеану приобретает особое значение, тем более для женщины, выросшей на окраине Шайена.

Ночью в Новом Орлеане, казалось, было больше жизни, чем днем. Переставали действовать все мыслимые запреты. Они с Грантом посетили несколько непристойных ночных клубов, затем остановились перекусить у крошечного необычного бистро, где стойкой бара служила… плаха. Гранту удалось пробраться к ней самому и протащить за собой Шайен. Тут он с удивлением узнал, что Шайен никогда не пробовала каджунской кухни, а она с изумлением обнаружила, что едва не упустила нечто поразительное.

— Такое же ощущение будет у вас и при знакомстве кое с чем другим, — уверил он ее. Не надо быть оксфордским студентом, чтобы понять, на что он намекает.

И чем дольше они были вместе, тем больше она восхищалась им. Наконец они решили отправиться к себе на отдых.

Музыка по-прежнему звучала в ее ушах, когда она вышла из кабины лифта. Шайен напевала, двигаясь в такт запомнившейся ей мелодии.

Грант взял ее за руку и, буквально кружась в танце, довел до двери. Смущенная Шайен бросила вдоль коридора быстрый взгляд, нет ли там кого. Обрадованная, что нет свидетелей, она приготовилась пасть в его объятия и отдаться восторженному чувству, переполнявшему ее.

Смеясь и еле переводя дыхание, с головой, кружащейся, точно у девочки, от счастья, она прислонилась к двери. Вечер обошелся ей в полторы тысячи долларов, но потрачены эти деньги не зря. Она посмотрела на часы. Уже утро, начало пятого.

— Полагаю, за свои деньги я получила все, что мне причиталось.

Взяв у нее сумочку, Грант принялся искать карточку, чтобы открыть дверь. Найдя, он просунул ее в щель.

Шайен раскраснелась и вся сияла, и он мог бы овладеть ею там, где она стояла, — он так хотел обладать ею! Грант повернул ручку и открыл дверь. И отступил в сторону, пропуская ее.

— Вечер еще не кончился.

Шайен взглянула в окно. Снаружи по-прежнему была ночь, но рассвет вот-вот вступит в свои права.

— По-моему, вечер кончился несколько часов назад. Уже утро.

Она не сможет противиться неизбежному. Ее тон, ее глаза говорили о капитуляции. Грант обнял ее. Казалось, она имеет больше прав находиться в его объятиях, чем все те женщины, что претендовали на это и когда-то добились своего. Эта мысль все меньше и меньше страшила О’Хара.

Он прижался к ней.

— Если мы пожелаем, утро не наступит.

Ее сердце сильно забилось, грозя выпрыгнуть из груди. Прямо ему в руки.

— Я ничего не пила, — пробормотала она, борясь с собой. — Так почему же чувствую себя такой хмельной?

Грант рассмеялся, и от его дыхания стало щекотно шее.

— Тот же вопрос и я сегодня постоянно задаю себе.

Их тела крепко прижались друг к другу, и, казалось, ей с этим уже ничего не поделать.

— Пришли к какому-нибудь решению? — шепотом осведомилась она.

— К одному. — Поцеловав ее в шейку сбоку, Грант почувствовал ее податливость. Он никогда в жизни не испытывал такого влечения. — Хочешь узнать его?

— Возможно.

Казалось, будто последнее слово пришлось силой исторгать из ее уст.

— Мы пьяны от счастья.

Во всяком случае, он уж точно. Покрыв ее шею быстрыми поцелуями с другой стороны, Грант ожидал, что с ее губ вот-вот сорвется стон.

— И друг от друга.

— Да.

Шайен опустила голову, и губы их встретились.

Грант взахлеб целовал ее рот, лицо, плечи, шею. Череда поцелуев влекла ее в сладостную бездну: туда она и стремилась попасть. Она его. Пусть он возьмет ее.

О’Хара ни разу не чувствовал себя таким смиренным, трепетным. Ни перед одним из своих завоеваний. Его сердце гулко билось, когда ее пальцы занимались пуговицами на его рубашке.

Моя.

Он не смог.

Да поможет ему Бог, но он оказался не в силах заставить себя. Не сумел принудить себя взять то, что столь обольстительно предлагали ему.