— Второе мая! — воскликнула Мэри. — Так мой день рождения был два дня назад, и мы просидели здесь уже почти одиннадцать месяцев! — Ее день рождения теперь мало что значил для нее, разве что напоминал ей о приближении майского праздника, который всегда по-особому отмечался в Корнуолле. Здесь никто никогда не упоминал об этом празднике, вероятно, в Лондоне его не отмечали.

— У меня такое ощущение, что мы находимся в тюрьме уже целую вечность, и, говорят, неприлично спрашивать женщину о ее возрасте, — сказал Джеймс с нахальной улыбкой.

— Ты старше меня, — отрезала Мэри, спрыгнула с ящика и уселась на него.

— Я уже с трудом помню даты, — сказал задумчиво Билл, почесав лысину. — Я не уверен, тридцать два мне или тридцать три.

— А я все равно моложе всех, мне двадцать пять, — вмешался Нат.

Мэри не хотелось признаваться, что ей исполнилось двадцать восемь. Это казалось так странно. Но все же она чувствовала себя старой, и она уже была в Ньюгейте так долго, что почти всех, кого она встретила здесь в первый день, либо повесили, либо выслали, либо они умерли от лихорадки.

— Кто-то идет, — сказал Сэм, поднимая голову.

Он оказался прав. Они все услышали громкие шаги в коридоре. Это был не Спинкс, который обычно шаркал, и не кто-нибудь из заключенных, которые ходили очень медленно. Мэри сначала казалось это странным, пока она сама не начала так ходить. Какой смысл куда-то торопиться, если у тебя впереди долгий праздный день?

Шаги остановились у двери, и она открылась. Это был один из охранников, обычно стоявший у ворот, широкоплечий мужчина с изрытым оспой лицом. Они видели его, когда приехали сюда и потом, когда их вели в суд.

— Мэри Броуд! — сказал он, глядя на нее. — Тебя ждут внизу.

Мэри обменялась с мужчинами вопросительным взглядом. Обычно, когда к кому-нибудь из них приходил посетитель, появлялся Спинкс и вызывал их.

— Вероятно, это король, — сказал Джеймс и рассмеялся собственной шутке.

Мэри подобрала шаль и последовала за охранником вниз по лестнице. Через наружный двор они зашли в маленький кабинет, в который она попала сразу по прибытии в Ньюгейт.

— Господин Босвелл! — воскликнула она, когда увидела, кто ее ждет. Он выглядел еще более величественным, чем обычно, в темно-красной куртке, отделанной черным галуном, и в треуголке с красными перьями. — Я ожидала чего-то плохого. Почему охранник не сказал мне, что это вы меня ждете?

— Потому что это официальный визит, — сказал Босвелл, взглянув на охранника, и вдруг его лицо расплылось в широкой улыбке. Он достал из-за спины лист бумаги. — Это, моя дорогая, ваше помилование!

Мэри была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Она моргнула, ухватилась за край стола, чтобы опереться на что-нибудь, и уставилась на Босвелла.

— Ну скажите же что-нибудь, — рассмеялся он. — Или вы не поверите, пока я вам не прочитаю?

Босвелл прочистил горло, отвесил поклон, будто собирался декламировать для королевской особы, и поднес бумагу к глазам.

— Ввиду того что Мэри Брайант, иначе называемая Броуд, в настоящий момент заключенная в Ньюгейте, — прочитал он вслух и, сделав паузу, улыбнулся.

— Продолжайте, — прошептала она, боясь, что сейчас потеряет сознание от потрясения.

— Обвиняется в побеге от лиц, на законном попечении которых она пребывала до окончания срока, определенного для ее высылки, и ввиду того что некоторые смягчающие обстоятельства были нижайше представлены нам от ее лица, побуждая нас предоставить наше Прощение ей и предоставить ей наше полное помилование за ее вышеуказанное преступление с освобождением…

Босвелл продолжал читать и закончил, сказав Мэри, что письмо подписано Генри Дундасом по приказу его величества. Но она с трудом понимала, о чем он говорит. Для нее имели значение только два слова — «помилование» и «освобождение».

— О Боззи! — выдохнула Мэри, когда он закончил. — Ты это сделал! Я свободна?

— Да, вы свободны, моя дорогая, — просиял Босвелл. — С этого самого момента. Вы можете прямо сейчас выйти со мной из этих ворот. Вы провели в Ньюгейте вашу последнюю ночь.

Она кинулась к нему и расцеловала его в обе щеки.

— Вы чудесный, чудесный человек! — воскликнула Мэри радостно. — Я даже не представляю, как смогу отблагодарить вас.

У Босвелла всегда было такое красное лицо, что Мэри не поняла, покраснел ли он, но он схватил ее за руки, крепко сжал их и прослезился от избытка чувств. Мэри никогда не целовала и не пыталась обнять его раньше, и он ожидал, что она примет эту новость с обычной сдержанностью. Видеть, как она взволнована от радости, было достаточной наградой для него.