Вот тут она вспомнила о санаторном подвале. Помочь ей вызвался подросток лет пятнадцати. Поздно ночью они несли Сергея Владимировича на руках. У развалин санатория она отпустила мальчика, и сама, одна (откуда и силы взялись), перенесла старшего лейтенанта в подвал.

Перед утром Сергей Владимирович спросил: «Где я?» — «В надежном месте», — ответила Ружа. Тогда он сказал, что рядом с цыганским табором размещался их штаб, что там должна быть рация. Умолял разыскать ее, если уцелела, перенести сюда.

На Ружу напало безразличие: убьют не убьют — все равно! Фрицы, заняв город, пьянствовали. На многих улицах их еще не было. И это спасло Ружу. Она нашла и перенесла рацию.

С того дня Ружа лечит и кормит Сергея Владимировича. Натаскала в подвал матрацев, одеял. У мертвых фрицев забрала стерильные пакеты, из брошенных санитарных сумок — различные медикаменты. Из разбитых магазинов запаслась продуктами. Воду берет из разрушенной кухни, где водопровод каким-то чудом оказался неповрежденным. Заботы о раненом отвлекли от собственного горя…

Ружа сидела сгорбившись, как старуха, лишь большие глаза в темноте поблескивали. Иногда горло сдавливали спазмы, и тогда голос ее прерывался.

— Убежище это надежное, кроме меня, о нем никто не знает, — тихо проговорила она. — Теперь еще вы с братом…

— Ежик не выдаст.

— Не сомневаюсь, — сказала Ружа и спросила: — Вижу, вам, Ирина Ивановна, хочется узнать, откуда пришла ко мне тайна подвала? Так вот, мой дед состоял на службе у грека, был его доверенным по контрабанде.

«Мама нам об этом тоже говорила», — хотелось сказать Ирине, но цыганка продолжала:

— Под наблюдением деда перевозились, прятались запрещенные товары. Только не впрок пошла старому цыгану собачья должность. Он поругался с греком при дележе добычи. И это стоило ему жизни. Однажды ночью они плыли на лодке к паруснику, прибывшему из дальней страны. В открытом море грек веслом убил цыгана.

Руже, видимо, хотелось высказаться до конца:

— Плохо о нас люди думают: цыгане — вольные птицы, не трудятся, а живут сытно. А я врагу такой жизни не пожелаю. Шатры, песни, пляски у костров — и правда красиво… А того не знают: что ни шатер — горькие слезы, что ни костер — пустые животы. Моя мать родила двенадцать — выжило двое. Да и мы с сестрой, видать, в недобрый час на свет появились. Старшую сестру отец выдал замуж насильно: она любила другого. Уж такой у нас порядок: отцовскому слову не перечь. А утром после свадьбы на шатер налетели разъяренные родственники и дружки жениха и жестоко избили отца и мать. За что?.. Будто не сберегли честь дочери. Среди цыган мы стали отщепенцами. Сколько раз мать просила отца остаться где-нибудь в городе или в деревне, бросить кочевую жизнь, он не соглашался. А ведь в это время многие цыгане начинали новую, оседлую жизнь. И как им помогали…

— А сестра как же?

— Больше не видела.

— И не искали?

— В могиле не сыщешь… С тех пор отец и мать неусыпно следили за мной. Но в сердце взгляд не проникает. Пришло и мое время. Приглянулся молодой цыган, но я голову не потеряла. Поставила условие: хочешь, чтобы была твоей, кончай с табором. Долго он решал-думал, а я от своего не отступала. По-моему все-таки сделал. Вместе с несколькими семьями отстали мы от табора. В городе остались. Я на швейную фабрику устроилась, он — учеником электромонтера… Когда родился сын — получили комнату в большом доме. Оба учились в вечерней школе, а маленького Алешу отдали в детские ясли. Отец проклял меня, когда я вышла замуж без его согласия. Тогда мне никакого дела до этого не было, счастье ослепило меня. Мы уже неплохо зарабатывали и даже готовились поступить в техникум… И вдруг — война. Мужа призвали в армию. Через месяц пришла похоронная. Я пыталась наложить на себя руки, да помешали соседи…

Цыганка говорила тихо, лицо ее было печальным. Слушая ее, Ирина с трудом сдерживала слезы.

Отец и мать немедленно прибыли в город, ради внука простили дочь. Спасаясь от надвигавшихся гитлеровцев, отец взял их в свою повозку. Постепенно отступая из Молдавии, они вместе с табором докочевали до Приазовска. Потеряв надежду уйти от немцев, отец собрался хоть на время боя укрыться в глубоком подвале, принадлежавшем когда-то греку, в котором он в детстве не раз бывал с дедом. Отец послал Ружу проверить: цел ли подвал, и открыл ей секрет потайной двери.

Выполнив поручение, Ружа возвращалась к своим, хотела скорее обрадовать хорошей новостью — подвал невредим и узнала, что под немецкими танками погибли мать, отец и Алеша, ее шестилетний сын.

С убитого отца Ружа сняла кинжал и в отместку решила зарезать кого-нибудь из немцев. Сергей Владимирович помешал. Он не отпускал ее от себя, удерживал в подвале, оберегая от бессмысленного поступка, не уставая, внушал: «Ты, допустим, убьешь одного, что из того?.. Врагов много, Красной Армии этим не поможешь. Их силе надо противопоставить ум и хитрость. У тебя острые глаза, светлый ум», — с благодарностью вспоминала Ружа. И добавила:

— Я сейчас делаю то, что велит Сергей Владимирович. Вот азбуку Морзе учу. «Умру, — говорит Сергей Владимирович, — рация не будет ржаветь». И не будет! Теперь я не одна — с вами.

Ирина обняла ее, прижала к груди. Думали они сейчас одну думу, горевали одним горем, их ненависть к мучителям удесятерилась.

Ирина раньше обычного вышла из дому с чайником и двумя кастрюлями. Максима Максимовича застала в мастерской и обстоятельно рассказала о Руже, Сергее Владимировиче и о том, что старший лейтенант согласен быть радистом подпольщиков. Время от времени Ружа будет заходить к Ирине и забирать все, что необходимо передать штабу фронта.