Прошло бесконечно много времени, она усиленно трудилась, уставала. Падала потным лицом в пыльный пол подпола, засыпанный какой-то истлевшей ветошью. Отдыхала, говорила с Соней, дыхания которой теперь совершенно не было слышно. Она могла и умереть, но Арине не хотелось думать об этом. Ей хотелось думать, что Соня просто спит. Или экономит силы, молчит и ждет, пока Арина освободится сама и освободит ее.

Лента на ее запястьях лопнула в тот самый момент, когда ее накрыло отчаяние. Плечи, грудь, локти – все ныло так, что казалось, и она вся покрылась кровью, потому что все тело ее кровоточило от боли и усталости. И она барахталась в этой кровавой луже, и спасения ей не было. Она стискивала зубы, хрипела, материлась едва слышно и снова предпринимала попытки перетереть ленту.

Когда та лопнула и руки ее упали безвольно вдоль тела, Арина заплакала снова. Несколько минут она сжимала и разжимала пальцы, терла ноющие запястья, дула на них, потом начала разматывать пластырь – это был пластырь с ног. Она тронула Соню. Девушка не застонала, дыхания тоже не было слышно. Арина схватила ее запястье и попыталась нащупать пульс.

Слава богу! Сквозь ледяную кожу пробивалась едва ощутимыми, редкими толчками жизнь.

Надо торопиться!

Арина попыталась встать, но тут же уперлась головой в низкий бревенчатый свод. Медленно прошла на четвереньках вдоль стен, ощупывая их и прислушиваясь, прикладывая ухо к стене. Дверей не было. И было очень тихо. Не имелось даже щели, лишь плотными рядами лежал острый камень.

Потом начала ощупывать потолок. Бревна, доски, какая-то труха, все время сыпавшаяся на голову. И наконец-то! Небольшой квадрат – пятьдесят на пятьдесят – из сколоченных досок, который ничем, кроме лаза, быть не мог.

Арина уперлась в доски руками. Ни с места! Еще и еще, еще и еще. Рычала, давила спиной, изогнувшись странным гимнастом так, что хрустело в позвоночнике. Билась лопатками. Снова руками. Доски трещали, да, но не поддавались.

А потом наверху, прямо над головой, где до этого было тихо, вдруг раздался сначала непонятный шорох, потом отчетливый стук чьих-то тяжелых ботинок и следом едва различимая грубая мужская ругань.

Что она делает?! Она, идиотка, только что привела приговор в исполнение, она нажала на спусковой крючок, она… привлекла внимание убийцы, который все это время находился в доме! Сейчас он откроет люк и…

Люк подпрыгнул над ее головой, отлетел в сторону, впустив внутрь струю свежего прохладного воздуха, и следом в лицо ей ударил луч фонаря.

Арина зажмурилась и встала в полный рост, высунув голову из подпола. Плечи тоже оказались над уровнем пола. И на полу этом – пыльном, неструганом, совсем не похожем на пол жилого деревенского дома, – когда она чуть приоткрыла глаза, высвечиваемые пляшущим светом фонарика, обнаружились сразу четыре пары мужских ботинок. Они замерли прямо у люка, ботинки эти. Если бы не брючины, нависшие над ботинками, Арина точно подумала бы, что находится на обувной свалке. Но на склад было не похоже, ботинки были в свежей грязи.

Никто не шевелился. Она тоже. Странное оцепенение, лишенное страха, усталости, боли, накатило на нее. В оцепенении этом не было ничего, кроме ожидания.

Что будет дальше? Что-то же будет!

Прежде чем она успела подумать, что во всех этих убийствах и покушениях замешана целая банда и убийства все же имеют под собой ритуальный характер, одна пара мужской обуви стронулась с места, брючины в коленках прогнулись. Хозяин их присел на корточки. И странно гортанным, задавленным голосом, будто подавился чем, произнес:

– Господи, Воробьева, если еще раз ты устроишь что-то подобное, я… Я не знаю, что с тобой сделаю!!! Иди сюда, идиотка!!!

И в тот же момент руки – Сашкины любимые, самые надежные руки на свете – схватили ее за плечи и потащили вверх.

– Там Соня… – прошептала она, повиснув в воздухе на мгновение и ткнула пальцем в разверзнутый лаз. – Она ранена, Саш!

– А ты?! С тобой все в порядке??? – Он задыхался, как астматик, ощупывая ее. Залазил под куртку, рассматривал запястья, гладил по лицу, отряхивал волосы. – С тобой, Ирка, как? А?

При этом он сидел на корточках, она сидела у него на коленках, но он не выпускал ее. И помогать ее поддержать Перцев никому не позволял и все время отпихивал чужие заботливые руки.

– Со мной все хорошо, – шептала она и глупо улыбалась, изо всех сил стараясь не зареветь, а зареветь хотелось. – Где мы? В Сметанкове?

– Нет. – Он мотал лобастой головой, глядел на нее, не отрываясь, огромными, потемневшими от боли глазами. – Мы в лесу, в двадцати километрах от Сметанкова. Схрон у него тут. Шалаш. Ни за что не нашли бы!

– А как? Как ты меня нашел?

Арина запустила руки ему под воротник, ноющая боль в израненных камнями руках сразу стала тише, глуше. Арина зажмурилась, но слезы все же покатились по пыльным щекам.

– Как же ты меня нашел, счастье мое???

– Да вон он, спаситель твой! Если бы не он… – кивнул куда-то за ее спину Сашка.

Арина, еле ворочая шеей, повернулась. Ветров с разодранной щекой, забинтованной головой и рукой на перевязи еле стоял на ногах возле одного из оперов из их отдела и несмело улыбался.