Перенесемся же туда, в эту забытую Богом деревню викингов где-то, между Ваасой и Кокколой… черт подери, не могу вспомнить точно где, да и не хочется вспоминать… словом, в ту деревню, где мы прожили в эвакуации несколько военных лет, куда мой отец-лейтенант не раз приезжал на побывку, а когда уезжал, оставлял в доме тоску с привкусом крови, правда, я этого тогда не ощущал по малости лет.

Как-то раз он привел с собой Ёрника Тартака, контрабандиста с новыми искусственными зубами. Он привез их контрабандой не то из Лулео, не то из Умео. В тот день мой дедушка Беня вдруг понял, что скоро или, может, не так скоро, но когда-нибудь уж точно умрет, а так как хандрить было не в его натуре, он предложил Ёрнику отправиться в город за спиртным.

— Ты же понимаешь, Ёрник, — сказал Беня, — когда Синайская пантера приходит в отпуск, это стоит отпраздновать. Ешь и пей, жуй эту жесткую курицу военного времени своими новыми зубами, такие попадаются не каждый день. А если ты еще и выпивки раздобудешь, я трижды благословлю тебя, и рука моя не оскудеет. Ведь ты меня знаешь.

После пиршества Ёрник Тартак вынул зубы изо рта, тщательно прополоскал и вытер насухо скатертью.

— Шкокопыдлозытеей? — пробормотал он, глядя на Беню своими голубыми глазами.

— Что-что? — спросил Беня.

Ёрник вставил зубы:

— Сколько предложит еврей?

— Зачем еврей спрашивает? Уж конечно, о цене договоримся. Принеси, что достанешь, а я заплачу, — сказал Беня.

— В тяжелые времена мы живем, — сказал Ёрник, протягивая руку ладонью кверху.

Беня достал из бумажника несколько банкнот и с хлопком вложил их в руку Ёрника.

— Глупо покупать свинью в мешке, — сказал он.

— Контрабандист-еврей свиньями не торгует, — сказал Ёрник и отбыл в город.

После его ухода Арье достал из ранца наган и протянул Бене:

— Подарок.

А Беня сказал, что это самое безобразное оружие, какое он видел в своей жизни. А он всякого навидался. Арье разобрал наган и снова собрал, сам не зная зачем.

— Трудно служить в армии, которая воюет на стороне немцев против Советского Союза, — заметил он,

— Догадываюсь, — сказал Беня. — Понравилась курица?

— Все же лучше, чем никакой. Если бы я никогда в жизни не ел курицы вкуснее этой, я, наверное, решил бы, что это самая вкусная курица из всех, какие я ел…

С некоторых пор отец взял за обычай приносить с фронта в подарок какое-нибудь оружие. Можно было только гадать, каким образом он его доставал — покупал или крал, только, так или иначе, оно валялось у нас по шкафам. Как-то раз, когда я открыл дверцу шкафа, чтобы стащить печенье, мне на голову свалился пистолет типа «браунинг». Он не выстрелил, но шишку набил.

Отец беспокоился за нас. Он воевал на фронте, постреливал, не глядя в сторону востока, но не мог быть уверен в том, что его семья, когда в следующий раз он приедет в отпуск домой, не рассеялась по всему белу свету или не перемещена в какой-нибудь лагерь в Финляндии или где-нибудь еще. Он считал это маловероятным, однако такая возможность существовала, и он беспокоился…

Отцу стало известно, что два десятка еврейских беженцев были доставлены на немецком пароходе с острова Гогланд в порт Катаянокка. На Гогланд по приказу государственной полиции интернировали всех еврейских политэмигрантов. Из них-то и были отобраны эти двадцать для транспортировки на «Гогенхёрне».

— Мы финляндские граждане, — сказали финляндские евреи, — с нами нельзя так обращаться.

«Ну а коммунисты, — думал про себя отец, — наши коммунисты и прочие противники войны — где они? В лесах, в тюрьме, в лагерях или в могиле…»

— Мы порядочные буржуа, — говорили финляндские евреи, — с нами нельзя так обращаться.

«Горячо надеюсь, что это так, — думал отец. — Но не надо забывать, что без поддержки рабочих нам не предоставили бы финляндского гражданства».

— Мы уже забыли об этом, — говорили финляндские евреи. — Мы не финны, но хотим стать финнами, так будем же порядочными буржуа!

И они повесили на стенах своих домов портреты Маннергейма, хотя Библия запрещает идолопоклонство.

В июле 1943 года в Финляндию прибыл с официальным визитом шеф гестапо Гиммлер. Примерно в это же время мой отец попытался спрятать у нас в кладовке снайперскую винтовку, но мать извлекла ее и велела отнести туда, откуда он ее взял. Гиммлер был близорук, с косящими гноящимися глазами и совсем без подбородка. Он походил на истинного арийца не больше, чем премьер-министр Таннер — на царицу Савскую (впрочем, нечто общее у министра и царицы все же было: усы!). Этот дохляк и неврастеник (я имею в виду Гиммлера) первым делом посетил Народный музей, где восхищался нашим историческим прошлым. Он обожал историю и мнил себя новоявленным Генрихом Птицеловом… А тем временем непочтительные финны рылись в его портфеле и фотографировали его документы, среди которых был и полный перечень финляндских евреев — около двух тысяч имен.