…Она сидит уже три часа перед сумкой с фруктами и йогуртами. Сегодня у нее свидание с дочерью в тюрьме. А она не может заставить себя встать и выйти из квартиры.

Сергей быстро прошел к себе в кабинет и велел привести к нему Геннадия Овсяницкого. Не спускал с него глаз, пока тот шел от двери к столу. Не ответил на его приветствие.

– А я сегодня хотел тебя выпустить под подписку о невыезде. Убедил ты меня в том, что Мальчик пистолет у тебя в кабинете взял и любовницу свою застрелил. С одной стороны, он у нас полный дурак получается, с другой – совсем не дурак. Заранее готовился, продумал, как тебя подставить. Что скажешь?

– О чем?

– Так дурак у нас Мальчик или не дурак?

– Я уже говорил, и не один раз. Он – придурок. А взять пистолет из открытого ящика стола, выстрелить в лоб женщине, которая уже для него сделала все, что могла, выбросить потом оружие под окно, чтобы меня подставить, – это что, сильно хитроумный ход?

– Не сильно. Но ход.

Сергей закурил, помолчал, не сводя глаз с Овсяницкого, потом медленно заговорил:

– Для Мальчика это был бы ход, хоть и простой он, как два пальца об асфальт. У тебя ходы сложнее. И как она могла тебя на этого Мальчика променять?..

– Я не понял.

– Да и я пока не все понял. Ясно только одно: лежит Мальчик, он же Валентин Кочин, с простреленной головой в выселенной пятиэтажке неподалеку от дома Кати Подберезкиной. С той самой ночи лежит. И убит он, что характерно, из того же пистолета, что и Менделеева.

– То есть как?

– Неожиданность, да? Неожиданность, что обнаружили его буквально за день до того, как дом сносить начали бульдозером. А так был бы он навеки погребен в том подвале, остался бы в вечном розыске, и дело бы отправили в архив когда-нибудь за давностью… И не было Мальчика вроде. Как у классика: «А был ли мальчик?» Правда, хороший ход?

– Да черт побери! Я понятия не имею, о чем вы говорите. То есть вроде Мальчика нашли убитым? Из моего пистолета? Вы считаете, что это сделал я? Зачем???

– Не я должен отвечать на вопрос, зачем. Это ты нам, наверное, расскажешь. Если соизволишь наконец правду говорить. Как у тебя, однако, все получается. Одни трупы вокруг. И ты все время рядом. Ты просто в первом ряду, последний, кто видел, кто пистолет в руках держал, кому эти несчастные на глаза попались до того, как трупами стали… И ты у нас постоянно ни при чем. Безмотивный ты наш. И я, старый лесной волк, уже собрался тебя под подписку выпускать. Знаешь, что я тебе скажу: надо нам с тобой возвращаться к самому началу знакомства. К убийству Сидоровой. Слишком много совпадений. Слишком ты получаешься ни в чем не заинтересован. Ишь беззащитный какой: пожаловался нам, что бывшая любовница тебя обманула. Увела магазины по липовым дарственным. То есть ты повел нас по верхам, и мы пошли, аки по суху… Слушай, если ты водил нас за нос – а ты это делал, – я за честь сочту колоть тебя по полной программе. Уведите. Ситуация очень для вас плохая, подозреваемый, напоминаю: чистосердечное признание облегчит вашу участь. А она незавидная. Подумай до завтра. Пока эксперты поработают.

Алиса услышала, как входную дверь кто-то открыл своим ключом, и на мгновение у нее радостно замерло сердце: Алекс? Но через несколько секунд в комнату влетела улыбающаяся Настя. Только на секунду разочарование кольнуло сердце Алисы. Но она тут же по-настоящему обрадовалась.

– Ну, наконец-то. Я уж решила, что ты в больнице всерьез решила отдохнуть, отоспаться. В кои веки без собак, без проблем, а?

– Алисочка, скажу честно. Как лежать хорошо… Я даже притворялась иногда, будто у меня что-то болит, чтоб в столовую не идти. Мне в палату еду подавали, представляешь?

– Представляю, – улыбнулась Алиса.

– Ты решила, что я нечаянно бестактность сказала? Нет, я просто думала о тебе. И не только. Я по порядку. Так много мыслей в голове, что я попросила Толю к тебе заехать на пять минут до того, как за собаками поедем.

– Не поняла, а где у нас Толя?

– Он в машине. Я на самом деле на пять минут. Ну, вот, Алиса. Лежала я там, лежала… Наваляться не могла. И вспомнила, как тебя мучает, что ты лежишь постоянно. Я подумала: а вдруг тебе отдых послан для чего-то? От чего-то? Все знают, что за каторжный труд – быть балериной. У меня чувство какое-то появилось. Даже приснилось, что я хочу встать, но у меня ноги совсем неподвижные. Я смотрю на них, а они чужие. Я все силы собрала… Чувствую – пальчики шевелятся. Хотела ступни приподнять… ну, и проснулась. На душе как-то необычно. Ясно. Можно я твое одеяло подниму? А теперь, пожалуйста, пошевели пальчиками. Вот! Ты видишь?! Это то, что мне приснилось. Но я тебе больше скажу. Я чувствую, что нам сейчас сделать нужно. Я кладу ладони вот сюда, тебе на подъем. А ты изо всех сил тянешь ступни вверх, к моим рукам.

То, что происходило дальше, Алисе показалось сном. Она почувствовала не тепло, а настоящий жар под Настиными руками. Она все силы сконцентрировала на том, чтобы потянуть вверх ступни, способные когда-то выполнять самые сложные движения. Когда это получилось, она испытала боль – счастливую, забытую боль – и шок. И не сразу заметила, как побледнела, даже осунулась Настя.

– Что с тобой, Настенька? Тебе плохо?

– Да так, немножко голова закружилась. Столько времени без воздуха. Из-за этого, наверное.

– Не из-за этого. Ты пытаешься вложить в мои неподвижные ноги все свои силы… Ты рвешь свое сердце ради меня. – Большие глаза Алисы были полны слез. – Я тебе чужой человек, это просто невероятно.

В тот же миг Настя зарыдала в три ручья, вытирая слезы двумя руками.

– Какой чужой человек, – невнятно бормотала она. – Ты моя дорогая. Как мама, как племянница, как сестра, дороже, чем сестра, как… – Она всхлипнула и не закончила.

– Как собаки твои, – улыбнулась сквозь слезы Алиса. – Это самое великое признание в любви, какое я могла услышать.