Шрифт:
И больше не проронил об этом ни слова.
Амалия успокоилась только тогда, когда вновь оказалась в своей спальне, в кровати с высоким балдахином, и вызванный доктор (между прочим, личный врач короля и наследника), осмотрев распухшее колено, объявил, что кости целы, просто госпожа баронесса сильно ушиблась и переволновалась.
– Вам лучше принять снотворное, сударыня, и хорошенько отдохнуть. Завтра станет окончательно ясно, есть серьезные повреждения или нет.
И он послал горничную Зину в аптеку за лекарством.
Амалия покорно выпила снотворное, чувствуя себя, как маленькая девочка, которая впервые за долгое время заболела. Все, что составляло недавно смысл ее жизни – особая служба, интриги на благо родины, поручение министра К., даже придуманный ею коварный замысел, – все отошло на задний план. Ее волновало только одно: сумеет ли она ходить, как прежде, или это падение обернется для нее нешуточными осложнениями.
«Впрочем, Лавальер [23] была хромоножкой… И не только она… Какая Лавальер, о чем я! У нее был король, хоть какое-то время, и настоящий, а тут…»
23
Луиза де Лавальер – одна из фавориток французского короля Людовика XIV (короля-солнце).
И она сама не заметила, как погрузилась в сон.
Проснулась она посреди ночи от очень неприятного ощущения. На языке разведчиков это ощущение называется по-разному, но суть его одна.
Что-то не так.
Что-то совсем не так.
Амалия с трудом подняла голову (снотворное придворного доктора оказалось на редкость качественным) и в полумраке спальни, освещенной светом едва теплящейся лампы, увидела, как колышется занавеска. Большое окно было распахнуто настежь.
Стало быть, она выпила снотворное, которое принесла та веснушчатая горничная, Зина, а потом…
Нет, Амалия не приказывала открывать окно, более того, прислуга наверняка должна была заметить, что хозяйка не выносит сквозняков и распоряжается открывать окна очень редко, когда стоит сильная жара. Что же это такое, в самом деле?
– Зина! Зина!
Горничная не отзывалась. Амалия дернула несколько раз за сонетку – бесполезно. Никто не шел.
Амалия бессильно упала на подушки. Итак, все очень просто: Зину кто-то подкупил, чтобы погубить Амалию. Потому что она болела туберкулезом, от которого вылечилась с большим трудом, и любая простуда могла оказаться для нее смертельной.
А ведь как просто – открытое окно, в которое вливается свежий ночной воздух.
Всего лишь открытое окно.
Амалия завозилась на постели, натягивая повыше одеяло, но оно было тонкое, летнее и, конечно, никак не могло ее защитить. И еще нога болит, стоит пошевельнуться.
Переиграли… переиграли…
Надежная прислуга, уверял Петр Петрович… Вот тебе и надежная. И ведь продала наверняка задешево, как писал покойный король… И еще это снотворное… все одно к одному… Нельзя спать… нельзя… Может быть, еще раз позвать Зину? Да нет… Она затаилась… не придет…
Амалия почувствовала, что глаза у нее снова слипаются, и погрузилась в сон.
На этот раз она пробудилась от совершенно другого ощущения. Еще до того, как открыть глаза, она уже знала, что находится в комнате не одна.
Повернув голову, Амалия увидела в кресле возле кровати силуэт. От снотворного у нее путались мысли, и она страдальчески поморщилась, узнав наконец ночного гостя. Окно, еще недавно так тревожившее молодую женщину, было закрыто.
– Что вы тут делаете, Милорад?
Войкевич, который задумчиво смотрел на Амалию, подперев рукой подбородок, блеснул глазами и откинулся на спинку кресла.
– Я заметил, что ваше окно открыто. А в этом месяце часто бывают холодные ночи.
Амалия задумалась, но так ничего и не поняла. От полковника пахло табаком, но вовсе не запах беспокоил ее в это мгновение, а то, как он на нее смотрел. С удивлением… или не с удивлением, а…
– И вы залезли ко мне в окно?
– Я в детстве лучше всех лазал по деревьям, – объявил Войкевич. – Забраться в окно – пара пустяков.
– Я не открывала окна, – проворчала Амалия. – Это наверняка проделка Кислинга, чтобы я простудилась и умерла.
– А я думал, вы нарочно оставили его открытым. Для меня, к примеру. Как ваше колено?
– Плохо, – сказала Амалия. – Болит.
Она сердито потерла кулачками глаза, чтобы не засыпать. И этот жест показался ему очень трогательным, почти детским. Еще он вспомнил, как нес ее по лесу, и она, очевидно, не сознавая этого, приникла головой к его груди. А какие у нее были мягкие душистые волосы…