— Я же сказал, уходите! — Констебль уже нагнал его. — Ступайте прочь и оставьте господина в покое, не то худо будет.

— Но мне тоже надо домой! — возмутился мистер Окройд. — Я имею такое же право ходить по улицам, как и он. Сдался мне этот пьяница!

— А где вы живете?

— На Огден-стрит.

— Далековато, — недоверчиво заметил полицейский.

— Да, но это самый короткий путь, а остальное меня не волнует.

— Ну, тогда ступайте по другой стороне улицы. Я постою тут и прослежу. Чтоб я больше вас здесь не видел!

— Больно мне надо тебя видеть! — пробурчал мистер Окройд себе под нос, переходя дорогу. Он зашагал как можно быстрее и на первом же повороте свернул с Парк-драйв. «Интересно, кто это был, — думал он про себя. — Видал я на своем веку пьяных дураков, но такого встречаю впервые». Мистеру Окройду пришлось сбавить шаг: после неприятного разговора с полицейским сердце тревожно билось в груди, то и дело замирая, да и дыхание сперло. Поэтому до дома он добрался не скоро, даже Леонард уже лег спать.

Мистер Окройд нашел кекс с изюмом и маслом, с аппетитом откусил большой кусок и разгладил на столе четыре пятифунтовые банкноты. Двадцать фунтов. Лишь дважды в жизни он держал в руках такие деньги, да и те пришлось наскребать по шиллингу. А тут двадцать фунтов свалились на него прямо с неба. И что с ними теперь делать? Мистер Окройд в задумчивости пошел наверх.

— Вот и поделом ему, — проворчала миссис Окройд. — Только нервы мне мотает!

Она уже в третий раз перевернула на огне копченую селедку. Селедка эта, почерневшая с обеих сторон, дожидалась возвращения мистера Окройда с работы и была главным блюдом понедельничного ужина; увы, несчастной рыбине давно стало безразлично, воротится он или нет. Еще час назад миссис Окройд могла пожаловаться, что только зря переводит продукты на непутевого мужа, но теперь селедка в ее представлении стала заслуженным наказанием. Обычно мистер Окройд приходил домой до шести, однако шел уже восьмой час, а его все не было. Миссис Окройд целый день занималась стиркой: к шести часам она успела завесить весь очаг мокрым, испускающим пар бельем и с каждой минутой все больше теряла терпение. Знай она, что в кармане мужа лежат четыре пятифунтовые банкноты, она бы не на шутку встревожилась. Но миссис Окройд ни о чем не догадывается, поскольку с утра не обменялась с мужем и десятком слов: он встал затемно и взял завтрак с обедом на фабрику. Она ни капли не встревожена, а просто раздражена. «Что за человек, ей-богу», — бурчит она себе под нос. Скоро ей нужно будет собирать на стол к приходу Леонарда: он вернется после первого дня работы у Грегсона и отведает на ужин копченой селедки — куда более крупной и жирной, чем та, что мы уже видели, и приготовленной по всем правилам. Тем временем его отец, этот никчемный человечишка, пусть вобьет себе в голову наконец (так думала миссис Окройд), опаздывал уже больше чем на час.

— До сих пор где-то шляется! — крикнула она миссис Сагден, выглянувшей из соседней двери. — Еда уж полтора часа как стынет! Одни хлопоты с этими мужьями! Твой-то пришел?

— Давно! — ответила миссис Сагден, дама, не питавшая насчет жизни больших иллюзий. — Пришел и опять смылся. Я-то знаю: ежели он опаздывает больше чем на полчаса, раньше закрытия всех пивных и пабов дома его не жди. Но по понедельникам такого не бывает. Он ведь не мог задержаться на фабрике?

— Ты что! — Миссис Окройд прекрасно знала, как плохо идет торговля шерстью. — Им даже полной рабочей недели не дают, а некоторых вообще в отпуск отправили! Нет-нет, задержать его не могли. Наверняка очередной фокус выкинул.

— Явился! — испуганно прошептала миссис Сагден и тут же шмыгнула за дверь.

В следующий миг он действительно явился: чумазый, взмокший, злой мистер Окройд швырнул кепку и сумку с инструментами на диван и громко хлопнул входной дверью.

— Где ты был, ради всего святого?! — вопросила его жена. — Ужин полтора часа стынет!

— В профсоюз ходил, — коротко ответил мистер Окройд.

Она посмотрела ему в лицо и тут же умерила гнев.

— С чего это ты туда пошел на ночь глядя?

— Меня рассчитали.

— Что?! — взвизгнула его жена.

— Рассчитали, уволили, вышвырнули, называй как хошь! — Он распрямил плечи и бросил на стол страховую карточку и деньги. — Без предупреждений и выговоров. Хигден со мной покончил, а я покончил с ним. Вот жалованье за неделю. — Он начал расшнуровывать ботинки.

— Ах ты. Боже мой! — Миссис Окройд рухнула в кресло и потрясенно уставилась на мужа. — Что ты натворил?

— Расскажу через минуту. Дай сперва умыться да перекусить. — Мистер Окройд в одних носках пошел в чулан. — Накрывай, скоро узнаешь, что я натворил, — сурово добавил он.

В столь тяжелые минуты браддерсфордские жены не гнут свое: миссис Окройд безропотно собрала на стол и высвободила селедку из горячего плена.

— Проведи она на огне еще минуту, — сказан мистер Окройд, сев за стол, — начала б коробиться. Угли, а не селедка.

— Небось другой тебе уж не видать! — воскликнула жена, обидевшись на незаслуженный упрек. — Ладно, пустяки это. За что тебя уволили?

— Ни за что, просто так, — начал мистер Окройд. — Или, если угодно, за то, что я человек, а не глупая обезьяна! — Он умолк, отпил чаю и, ткнув вилкой в сторону миссис Окройд, стал рассказывать дальше: — Утром мне тележку не подогнали, и я остался на чуток без работы. Тут подходит Симпсон, помощник директора, и спрашивает: «Чем занят, Окройд?» «Пока ничем», — грю. Они строили времянку для тележек, и Симпсон мне говорит: «Ну, тогда подсоби малость. Можешь начать с этой штуки». И показывает на большое бревно, которое вытащили из старого сарая. Дал он мне, значится, мерки, а я взял топор, большую поперечную пилу и принялся за бревно. Не проработал я и десяти минут, как меня хлопает по плечу какой-то малый. Я с ним не знаком, но он из нашего профсоюза. «Когда это ты в союз плотников записался, товарищ?» — мерзко так спрашивает. «То есть?» — грю, хотя и смекнул уже, куда он клонит. Показывает на бревно: это, мол, работа плотников, а ты своим делом займись. Я на него глянул эдак злобно. «Товарищ! — говорю. — Ну-ну!» А он мне: «Я за тобой давно наблюдаю, и мне пришло в голову, что ты сильно смахиваешь на штрейкбрехера». «Ты язык попридержи, — говорю, — не то что потяжелее в голову ударит». В общем, запретил он мне работать и ушел.