Один из современников Вольтера Шарль Луи де Секонда, барон де Монтескье использовал рациональные принципы при разработке теории государственного управления. В результате он пришел к выводу, что республиканская форма правления гораздо разумнее по сравнению как с деспотизмом, опирающимся на политику террора, так и с монархией, основанием которой служит предрассудок, называемый "честью". Власть развращает, поэтому Монтескье предлагал разделить ее на три уравновешивающие и ограничивающие друг друга ветви: законодательную, исполнительную и судебную. Таким образом, уже к 1748 году, то есть за несколько десятилетий до Американской и Французской революций, Монтескье выдвигал некоторые из основополагающих теоретических положений, которыми они вдохновлялись.

Примерно в то же время с не менее революционными идеями выступал Жан Жак Руссо. По его мнению, то, что мы называем "прогрессом", на самом деле таковым не является, ибо в действительности человечество все больше отходит от своего естественного состояния и впадает в искусственность. В области политики это означает, что нам надо вернуться к изначальному порядку, целью которого было служение подданным путем поддержания справедливости и свободы. Правители – по сути, служащие народа, и их задача должна заключаться в защите свободы и справедливости. Что касается религиозной сферы, Руссо утверждал, что догматы и установленные институты отражают разложение, характерное для так называемого человеческого прогресса, и что необходимо вернуться к естественной религии, выражающейся в вере в Бога, бессмертие души и нравственный порядок.

Таким образом, разными путями и не во всем соглашаясь друг с другом, эти философы придали французскому рационализму особые черты. Они избегали умозрительных полетов фантазии, свойственных другим рационалистам, и сосредоточивали внимание на социальных и политических проявлениях разума, понимаемого как здравый смысл. Тем самым они готовили путь для Французской революции.

Философские течения XVII и XVIII веков подверглись сокрушительной критике со стороны Иммануила Канта, одного из величайших философов всех времен. Он твердо верил в рационализм, пока, как он сам говорил позднее, не пробудился от "догматического сна" после прочтения работ Юма. Для картезианства камнем преткновения стала проблема взаимодействия субстанций, которую оно так и не разрешило. В конце концов картезианскую теорию о врожденных идеях развил Лейбниц, для которого врожденными являются все идеи, а между разумом и реальным миром нет никакой взаимосвязи. Эмпиризм же подвергся критике со стороны Юма, заявившего, что если подлинным можно считать только знание, приобретенное через опыт, не существует подлинного знания по таким коренным вопросам, как причинно-следственная связь и представление о субстанции.

В "Критике чистого разума", опубликованной в 1781 году, Кант предложил совершенно иную альтернативу обеим системам. По его представлению, такого понятия, как врожденные идеи, нет, но есть априорные формы разума, в которые мы "закладываем" все сведения, сообщаемые нам чувствами. Этими формами являются прежде всего время и пространство, а затем двенадцать "категорий", таких как каузальность, бытие, субстанция и так далее. Время, пространство и двенадцать категорий не есть нечто, воспринимаемое чувствами, – это скорее формы, которые наш разум использует для приведения в порядок ощущений, получаемых от органов чувств. Чтобы они стали достоянием мысли, нам надо сопоставить их с существующими в нас формами. Чувства сообщают нам хаотическое множество ощущений. Осознанным "опытом" они становятся только после того, как наш разум приведет их в порядок с помощью форм времени, пространства и категорий.

Таким образом, упрощенный рационализм предшествовавших поколений изжил себя. Приобретая знания, мы получаем представление не о вещах самих по себе, а о том, как они воспринимаются нашим разумом. Следовательно, чисто объективного знания быть не может, и рациональность картезианцев, эмпириков и деистов – не более чем иллюзия.

Труды Канта сделали также безосновательными многие аргументы, традиционно выдвигавшиеся в защиту христианского учения. Например, коль скоро бытие – не факт, вытекающий из реальности, а скорее одна из категорий разума, существование Бога или души доказать невозможно. Нельзя также говорить о "вечности" как об отсутствии понятия времени, поскольку наш разум не способен постичь такое понятие. С другой стороны, это не означает абсолютного отрицания Бога, души и вечности. Это означает лишь, что если все эти понятия действительно существуют, разум все равно не может познать их, как глаз не может слышать и как ухо не может видеть.

Что же тогда можно сказать о религии? Этот вопрос Кант рассматривал в нескольких своих работах, в частности в "Критике практического разума", опубликованной в 1788 году, где он утверждал, что чистый разум действительно не может доказать существование Бога и души, но что есть еще "практический разум", относящийся к сфере морали и действующий не так, как чистый разум. Этот практический разум, основывающийся на принципе, согласно которому "поступать надо так, чтобы наши поступки могли стать правилом для всех", знает о существовании Бога как судьи всех наших поступков, души и свободы нравственного выбора, а также жизни после смерти как средства вознаграждения добра и наказания зла. Все это весьма походило на взгляды деистов, так что в этом вопросе Кант ушел от них не слишком далеко.

Однако воздействие философских воззрений Канта в области религии и богословия отнюдь не ограничивалось его достаточно неуклюжими попытками построить религию на морали. Своими философскими трудами он нанес смертельный удар упрощенному рационализму предшественников и представлению о том, что о таких понятиях, как бытие Бога и будущая жизнь, можно говорить в чисто рациональных и объективных категориях. После него (как мы увидим ниже, в частности в главе 28) богословы, рассматривавшие вопрос о взаимосвязи между верой и разумом, вынуждены были принимать во внимание его труды.

В обстановке казавшихся бесконечными споров о догматах и нетерпимости христиан по отношению друг к другу многие начали искать убежище в чисто духовной религии. Кроме того, чрезмерный упор на необходимости следовать правильному учению был на руку высшим классам, имевшим больше возможностей для получения образования. Поэтому на тех, кто не располагал такими возможностями и кто не мог принимать участия в обсуждении сложных богословских вопросов, смотрели как на детей, нуждающихся в водительстве по запутанному лабиринту вероучения, дабы они не впали в заблуждение. Таким образом, спиритуалистское движение XVII и XVIII веков объединяло как людей высокоученых, отвергавших узколобый догматизм, так и тех, кто получил только начатки образования или вообще оставался необразованным и кто видел в движении возможность для самовыражения. Среди основателей спиритуалистских групп и школ было много относительно малообразованных людей, но вскоре их ряды пополнились представителями более образованных кругов, занимавшими и более высокое общественное положение.