Напомним, что такие черты, как умение упорно и производительно работать и управлять настроениями масс, овладевая их вниманием, были связаны у Геббельса со стремлением компенсировать свой физический недостаток. К тому же он был одним из немногих интеллектуалов в партии, где существовало пренебрежительное отношение к «интеллигенции», и старался как-то оправдать и это «отклонение от нормы». Вполне возможно, что будь Геббельс здоровым человеком, в его характере оказалось бы меньше черт «от Мефистофеля» и больше «от Фауста»; он не испытывал бы такого презрения к интеллектуалам (к которым принадлежал и сам) и не искал бы поклонения толпы, выступая на массовых митингах.

Уже в начале политической карьеры Геббельс понял, что обладает властью над толпой и может подводить своих слушателей к высшей точке ярости и воодушевления. Его актерско-ораторское мастерство произвело впечатление даже на Гитлера, который особенно ценил людей, «умеющих повелевать массами». Фюрер восхищался умом и особенно красноречием «маленького доктора»: «Я их всех переслушал, этих наших ораторов, — сказал как-то Гитлер в присутствии Ханфштенгля, — и от всех меня клонило в сон — кроме Геббельса! Вот он действительно умеет объяснить все как надо!»

И Гитлер, и Геббельс умели легко установить контакт с публикой и захватить ее внимание; знали, как сыграть на ее слабостях, инстинктах и предрассудках. Оба они были отменными лицедеями, но с некоторой разницей между собой. Гитлер обычно не только играл роль, но и полностью отождествлял себя с изображаемым персонажем, прямо-таки перевоплощаясь в него; тогда как Геббельс, заранее рассчитав каждое слово, все время помнил, что и как он должен играть, как бы наблюдая за собой со стороны. Гитлера иногда настолько одолевал фанатизм, что он забывал даже о расчетливости, тогда как Геббельс, изображая бешенство, ярость, презрение, почти никогда не испытывал этих чувств на самом деле.

Но основной чертой и характере Геббельса был его неуемный радикализм. Этот человек был рожден не для спокойных и благополучных времен. Напротив, он любил кризисы, смело шел им навстречу и испытывал приливы сил в периоды борьбы за власть, в дни партийных междоусобиц и неприятностей на фронте. Он стал гауляйтером Берлина в такое время, когда бросить вызов коммунистам и социал-демократам казалось совершенно безнадежным делом; он вдохновлял еврейские погромы в ноябре 1938 года; он ухитрился успокоить потрясенных немцев после поражения в Сталинграде, а потом и после покушения на Гитлера в июле 1944 года.

Быстро улавливая назревавшие перемены, Геббельс был и радикалом, и оппортунистом одновременно. Если заставляла обстановка, он был готов пойти на соглашение, отложив свой радикализм до лучших времен, но не отказываясь при этом от своей неудовлетворенности миром, от своего презрения к массам, от недовольства тупостью своих коллег и подчиненных, т. е. от тех качеств, которые характерны для «несостоявшегося радикала». Один из его друзей по работе в правительстве Гитлера рассказывал, что он выражал сожаление по поводу «слишком легкого» прихода нацистов к власти: он хотел, чтобы власть была захвачена в результате «широкой и кровавой революции». Умом он понимал преимущества «законного пути», которым Гитлер пришел к власти, но, повинуясь темпераменту, желал бы более драматических и эффектных революционных перемен. «Ему бы быть якобинцем и выпускать прокламации с объявлениями беспощадного террора по отношению к врагам революции — вот где его дьявольский темперамент был бы вполне к месту!» — вспоминал современник.

В годы партийных и государственных кризисов он чувствовал себя как рыба в воде. Сначала он принадлежал к «левому крылу» нацистской партии, но сумел вовремя отделаться от настоящих социалистов, таких, как братья Штрассеры, и расстаться с фракцией Рема. Он был и политическим оппортунистом, и представителем политической богемы. Как оппортунист он тщательно следил за тем, чтобы никогда не противоречить фюреру и не заходить слишком далеко во вражде с опасными соперниками, помня, что его главный капитал — доверие Гитлера. Но замашки «представителя богемы» время от времени прорывались, не давая спокойно наслаждаться плодами власти; напротив, времена покоя и порядка вызывали у него отвращение. Тут случился «путч Рема», накаливший обстановку; подчеркивать свою «революционность» во внутренних делах стало опасно, и Геббельс направил свою энергию на иностранные дела, выступая в защиту «обездоленных наций» — «угнетенных жертв западной плутократии».

Говоря о настроениях Геббельса в 20-е гг., можно вспомнить слова Ханфштенгля о том, что он «своей правой ногой приветствовал коммунистов, а левой отдавал честь нацистам». Скромно одетый гауляйтер «образца 1926 года» превратился в 1932 году в министра, живущего среди подлинной роскоши, но сохранившего в душе антибуржуазные настроения. Он никогда не любил буржуазию, обывателей-«филистеров», бесцветных людей «среднего уровня» и нередко высказывал беспокойство о том, что партия может со временем утратить свой боевой анти-мещанский настрой.

Этот настрой был искренним, а недовольство «интеллектуалами» — напускным и двусмысленным, приобретенным в трудные дни безвестности, когда «игра ума» казалась молодому выпускнику университета, романтику и одновременно поклоннику Макиавелли, никчемной по сравнению с участием в борьбе масс. «Интеллект вредит формированию сильного характера!» — заявлял герой романа «Михаэль», незрелого и сентиментального творения Геббельса. Подобные высказывания звучали в кружке поэта Стефана Георге, куда молодой Геббельс так и не был допущен.