Палаты были большими, на восемь-десять человек, но каждая кровать закрывалась полукруглой ширмой-занавеской, и больной мог изолироваться от окружающего мира. «Мой дом — моя крепость».

Старшие сестры, поджарые, как борзые, в темных строгих платьях, подчеркнутых по узкой талии широким красным поясом-кушаком, энергично скользили по коридорам и палатам, крутым орлиным взором замечали все недостатки, сквозь сжатые губы делали регулярные «втыки» сестрам помладше. Дисциплина, чистота и порядок. Увы нам. Удобные туалеты, ванны с держалками-поручнями, подвесная дорога для тренировки ходьбы парализованных, в зале — вертикальные столы, на которых выставляли совсем обездвиженных — чтоб они видели весь мир вокруг, а не ту знаменитую муху на потолке. В общем, добротный лечебный комбинат. Фабрика здоровья.

Но это еще не все, самое главное — Гутман придумал олимпийские игры для спинальников — параолимпиады. Они и теперь проводятся. Чуть позже больших Олимпиад, более чем по двадцати видам спорта.

Сначала эта картина спортсменов-инвалидов коробит, вызывает странное чувство: что это за соревнование убогих? Но потом привыкаешь. И азарт, даже кураж, с которым соревнуются люди на колясках, так заразителен, что перестаешь замечать их изъяны.

Сидя на колесах-каталках, они фехтуют на рапирах и вопят, как оглашенные, при удачной флеш-атаке, носятся, как юркие автомобильчики, по баскетбольной площадке и метко атакуют кольцо, грубят и бьют друг друга по башке якобы случайно, колотят пластмассовый шарик с такой силой, что он отлетает от стола пинг-понга в другой зал и даже в иное измерение. Интересно, что знаменитый эфиопский стайер Абебе Бикила, двухкратный победитель Олимпиады в марафонском беге, позже стал параолимпийским чемпионом. После звездной Олимпиады попал в аварию, сломал позвоночник, парализовало ноги. Не сдался, научился стрелять из спортивного лука сидя в кресле. Опять стал чемпионом. Стрелял, как Вильгельм Телль. Всех обыграл. Все это придумал сэр Людвиг Гутман. Молодец, сэр!

Моему Валентину до Олимпиады было далеко. Но все-таки бойцовский характер сказывался: тренировал собственное дыхание и добился отмены аппаратного дыхания. Научился самостоятельно садиться в постели. Тренировался по 7–8 часов, полный рабочий день, уставал как собака, но не сдавался. Мать была и ассистентом, и тренером, и кухаркой. И, "конечно, прачкой. В те уже далекие времена памперсов еще не изобрели (вот уж за что можно было свободно давать Нобелевскую, Ленинскую и даже Букеровскую премии — все вместе). Поэтому она беспрерывно стирала, гладила и опять стирала. На Валином теле не было ни одного пятнышка, ни одной потертости, тем более пролежней. Редчайший случай! Это все мать следила, милая и скромная Ольга Афанасьевна.

А жена, Мара, вскоре ушла. Забрала дочку и отчалила. Попросила не обижаться, потому что ей надо тренироваться и летать. «Первым делом самолеты», без них — жизнь не в жизнь. Валя ругнулся и успокоился. Тем более что дочку Олю (ее назвали в честь бабушки) часто привозила бывшая свекровь. Он с девчонкой шутил, загадывал хитрые загадки, придумывал смешные речевки. Смеялись.

Но вот с тазовыми функциями были настоящие проблемы. Моча то стопорилась наглухо, то лилась широкой рекой. Просто бедствие какое-то. Чувствительности ведь не было в пузыре. И что подло — все это происходило неожиданно. Раз! И потекло. Очень мешало жить и работать.

Постепенно организм приспособился: когда мочевой пузырь наполнялся, какой-то боковой нервный путь относил эту радостную весть куда-то наверх, и у Валентина вставали дыбом коротельнькие волосы на голове. Как ежик. Очень быстро поседевший ежик. Валентин кричал: «Мама, «утку»! Быстро!» Между вставанием волос и мочеизлиянием был четкий временной промежуток — двадцать секунд. Как часы. Валя замерял время на огромном хронометре, висевшем на шее. Друзья позаимствовали в какой-то секретной лаборатории.

С кишечником тоже были немалые проблемы. Но там мама как-то справлялась. Ставила высокую сифонную клизму и вымывала все к чертовой матери. Когда Валентин уставал от этого «говенного водопада», он кричал матери: «Все! Ольга Афанасьевна, хватит. Остальное — Гитлеру!» Скучать им было некогда.

А бывшая жена Мара вдруг неожиданно умерла. И нет чтоб героически разбилась на своей авиаакробатике. Ведь нет — мгновенно сгорела от рака всевозможных женских органов. Всех сразу. Вот как бывает! Валя очень переживал. За дочку Олю, что осталась сиротой.

Его выписали из клиники, и он поехал домой, осваивать новую жизнь. Конечно, перед этим съездил в Крым, на курорт с неблагозвучным названием Саки. Старинное татарское название. Что-то очень романтичное, но не для русского уха. Там были лечебные грязи, ванны, специальная гимнастика. Но в основном — народный университет. Опытные спинальники учили новичков всем премудростям незнакомого и ужасного существования — от подбора удобной обуви до развода с прежней женой и приобретения новой, более приспособленной и морально, и физически к ущербной жизни.

Как раз после Крыма в доме появилась Валентина. Шел такой спектакль в Москве, «Валентин и Валентина», с высоким, мужественным и кривоногим Киндиновым в главной роли. Все усматривали аналогию с этой парой. Новая Валентина была молчаливой, крепкой и абсолютно невозмутимой. На призыв: «Утку!» — спокойно отвечала: — «Летит». Научилась пересаживать Валю из коляски в автомашину и обратно. Он купил себе 21-ю «Волгу», с ручным управлением, механики переделали рукоятки газа таким необычным образом, чтобы можно было давить пальцами от себя, разгибать — все, что сохранилось в правой руке. Живучее существо — человек.