— Хватит, я еще дачу покупаю. Запихну мужа туда, подальше, с глаз долой.

— Что ж, попутного ветра!

Прошло полгода, может, чуть больше.

Однажды она примчалась по-настоящему взволнованная — у мужа инсульт, лежит в больнице, говорят, нужна консультация нейрохирурга. Как бы не аневризма. Сама вся в красном ансамбле — туфли, жакет, шляпка, сумка. Наверное, в честь этой аневризмы. Уши тоже красные, волнуется. Обратился к своим коллегам-специалистам. Поехали, подтвердили. Надо обязательно оперировать.

Перевезли его к нам в нейрохирургию, прооперировали удачно. Стал ходить под ручку с женой. Она сменила тревожный ансамбль на более спокойный — голубой. Под цвет глаз. Даже помолодела. Оказывается, подтяжку успела сделать — глаза широко раскрылись, складки впереди ушей переместились назад за эти самые уши. На лбу — ни одной морщинки, прямо «лебединое озеро», вернее, новый каток ЦСКА. Очень красиво.

У мужа от инсульта остались затруднения речи и хромота. Ходил переваливаясь, высокий, полный, пузо вперед, в шикарном адидасовском костюме. Она поддерживала его сбоку и что-то бубнила… «От пьянства кодирую», — говорила с усмешкой, а он радостно ржал. Настойчивости у нее было не отнять — водила на все процедуры: гимнастику, массаж, логопедию. С логопедом договорилась на два занятия в день, контролировала каждый шаг.

Дела налаживались, они стали гулять по парку, потом выписались. Логопед и массажист приезжали на дом. Она его вывозила на том злополучном «Мерседесе» «проветриться» — на Поклонную гору, на ВДНХ.

Однако идиллия длилась недолго — муж снова перепил. Она отъехала по делам, а он отмечал факт выздоровления и увлекся. Сын вызвал ее из Оренбурга, она там какой-то бизнес прикупала. Прилетела злая как черт (по ее рассказу), мужа по щекам отхлопала (благо после операции это стало доступно) — аневризма устранена. Муж утерся и протрезвел. Она вернулась к классике. Коко Шанель. Только добавила клеточки на шляпке.

Красиво жить не запретишь!

Рука мастера

Меня спрашивают про иглотерапию, каково мое мнение. Оно, как теперь говорят, неоднозначно. Все зависит от личности специалиста. Удачлив ли он, достаточно ли интуитивен, верит ли сам в этот способ лечения. И, конечно, насколько опытен. Специальность эта ненаучна и потому практически неповторима.

Каждый иглотерапевт открывает свой собственный сундучок способов, секретов, ошибок, а потом медленно набивает его своим и только своим опытом. Иногда успешным, а иногда — не очень. Интересное дело, мало предсказуемое и потому слегка загадочное. В этом вся его прелесть. Как и вообще — медицины.

Я как-то спросил знаменитого Гаваа Лувсана: [1]«Леонид Николаевич (это он так себя обозначил по-русски, сам-то он монгол), что же это получается, вы пишете толстые книжки и руководства по иглотерапии, обучаете по ним врачей, а когда лечите больных, то выбираете совсем другие точки и другие меридианы». Он хитро прищурился (хотя при его разрезе глаз это почти невозможно): «А это, доктор, разные вещи: в книжках — наука, а у постели больного — искусство. А как их совместить — большой секрет! Долго надо учиться». Он говорил: «весци» и «уциться».

Я с ним познакомился во ВНЦХ — Всесоюзном научном центре хирургии. Тогда директором там был академик Борис Васильевич Петровский. Он же еще и «подрабатывал» министром здравоохранения — его любимая шутка. Он нашел где-то в Улан-Удэ этого никому не известного монгола (или бурята?), перевел его из маленького провинциального институтика в свой роскошный центр и под него открыл отдел рефлексотерапии. Во как! А поразил Лувсан его тем, что во время операции на легком провел анестезию одной длинной иглой. И проделал это так искусно, что дополнительного наркоза не потребовалось. Высший пилотаж!

Петровский понимал, что перед ним уникальное дарование, повторение невозможно, но все-таки надеялся как-то развить это направление. Он называл Лувсана «моим шаманом». «А мой шаман пробовал?» — говаривал он в сложных случаях. И «шаман» частенько помогал, да еще и энтузиастов этому делу потихоньку обучал.

При всем том — хорошо знал пределы своих возможностей. «Мозги не пудрил», как говорят студенты. Однажды я его попросил помочь моему отцу, он лежал в ВИЦХ после установки сердечного стимулятора. Отцу было под восемьдесят, сердечно-легочная недостаточность нарастала, я хотел хоть как-то облегчить его страдания. Лувсан внимательно осмотрел отца, пощупал пульс, посидел несколько минут рядом, послушал дыхание и сказал: «Нет, Воледя, я помоць ему не могу». Я оценил его честность и искренность.

Лувсан очень интересно рассказывал о том, как начиналась его карьера. Его дед был ламой — буддийским священником. Лечил травами, прогреваниями и иголками. Выбирал себе преемника из целой кучи внуков. Отобрал Гаваа Лувсана. Как отобрал? Очень просто: «По сиске (шишке) на затылке». Провел рукой по голове, ощупал затылок и решил — этот подойдет. А было мальчику тогда пять лет!

Учил его сначала собирать травы, сушить их, потом скручивать лечебные папиросы, разжигать их не спичкой, а кресалом и трутом. Первые лечебные прогревания по точкам допустил делать в двенадцать или тринадцать лет. Иглы — только после восемнадцати. Солидная подготовка. Потом была война, Лувсан немного повоевал в конце: был фельдшером в санбате. Наконец, медицинский институт, кафедра госпитальной терапии. И постоянное увлечение рефлексотерапией, акупунктурой по-научному. К тому времени, как попал на глаза Петровскому, уже многое умел, да и был удачлив. Рука к тому же легкая. Все получалось как бы играючи. Недаром дед выбрал его чуть ли не из двадцати внуков. Селекцию никто не отменял.