Для системы психологических воззрений Wundt харак­терно, таким образом, то, что в ней были крепко завязаны, если можно так выразиться, проблемные «узлы», которые ни сам автор этой системы, ни многие из исследователей последующих поколений развязать, несмотря на настойчи­вые усилия, не смогли. И главным узлом являлся вопрос о том, как же следует рассматривать глубоко скрытую работу мозга, которая становится доступной сознанию только на каком-то конечном своем этапе (или даже полностью остается «за порогом» сознания), хотя очевидным образом участвует в формировании (выражаясь языком нашего времени) семантически и информационно обусловленных аспектов целенаправленных человеческих действий. Спо­ры по поводу этого вопроса, в которых довольно неуверен­но противопоставлялись друг другу концепции неврологи­ческая (мы ее охарактеризовали выше как «негативную») и психологическая («позитивная»), шли на протяжении десятилетий. Дискуссия переходила из одной фазы разви­тия представлений о «бессознательном» в другую, способ­ствуя в какой-то степени преемственности этих фаз. В то же время она убедительно демонстрировала, что смена по­следних отражала скорее лишь непрерывное расширение представлений о формах проявления «бессознательного», чем действительное углубление знаний о природе этого в высшей степени своеобразного, а потому и особенно труд­ного для понимания вида мозговой деятельности.

Прослеживая логику эволюции идеи «бессознательно­го», мы имеем пока в виду, как это легко заметить, толь­ко процессы, происходившие за пределами нашей страны. На том, как развивались представления о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности в дореволюционной России и в Советском Союзе, мы остановимся подробнее позже. Сейчас же, чтобы завершить описание намеченной последовательности этапов, нам остается указать на трак­товки, которые приходят иногда на смену, а иногда и непо­средственно сосуществуют с последней из упомянутых нами фаз, — на концепции, которые логически вытекают из представления о подчиненности идеалистически пони­маемому «бессознательному» даже наиболее сложных форм целенаправленного поведения.

Эти трактовки показывают (и для историка науки это факт, полный глубокого интереса), как своеобразно замы­кается круг развития мысли, когда неадекватное толкова­ние регулирующей роли «бессознательного» возвращает исследователей вновь к тем же исходным представлениям спекулятивного порядка, с которых началась вся просле­живаемая нами эволюция идей. Действительно, если при­нимается гипотеза, по которой «бессознательное» опреде­ляет основы целенаправленного поведения индивида, то логически нужен лишь один шаг, чтобы допустить воз­можность влияния этого «бессознательного» и на актив­ность общественных ассоциаций. А здесь — начало пути, который уже неотвратимо приводит к идеалистическому истолкованию «бессознательного» как иррациональной силы, направляющей историческое развитие народов и че­ловечества в целом, как мифического «Бессознательно­го», способного противостоять сознательной деятельно­сти человека, неподвластного и даже враждебного по­следней.

Именно так завершилось развитие идей Freud, отправ­ной точкой работ которого были клинически во многом ин­тересные «Очерки по проблеме истерии» (1895), а логиче­ским концом — разработка глубоко реакционной социаль­но-философской системы. Именно так эволюционировал Jung, начавший с экспериментального исследования ассо­циативных процессов при шизофрении и закончивший свою деятельность созданием «Архетипов коллективного бессознательного», «Отношения между „Я“ и „бессозна­тельным“» и ряда других работ сходного направления [181, 182]. По этому пути пошли и некоторые из старых буржуазных социологов, увидевших в иррациональном «Бессознательном» движущий фактор исторического про­цесса, такие, например, как Lazarus в его «Психологии на­родов», Le-Bon [193], Trotter, Ranke и др. Указывать, ка­кой создавался при этом простор для построений, ничего общего не имеющих с областью научных знаний и с мето­дологией научного исследования, было бы, конечно, из­лишним.

Мы охарактеризовали основные этапы развития представ­лений о «бессознательном», происходившего за рубежами нашей страны, в частности для того, чтобы показать, на­сколько сковывающим оказалось влияние методологиче­ских установок, характерных для многих западноевропей­ских и американских исследователей, уделявших внима­ние этой сложной проблеме. Не подлежит сомнению, что вопросу о «бессознательном» особенно настойчиво пыта­лись придать идеалистическое истолкование. А в итоге трудно назвать в психологии другую область, история ко­торой производила бы впечатление такого медленного дви­жения вперед, как история учений о «бессознательном». К этой истории с полным правом можно было применить известную французскую поговорку: «Чем более это меня­ется, тем больше остается тем же самым».

То, что это отсутствие быстрого прогресса в понимании «бессознательного» не было обусловлено недооценкой зна­чения проблемы, не вызывает никаких сомнений. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить хотя бы характер­ные слова James: «Я не могу не считать, что самый важ­ный шаг вперед, который произошел в психологии, с тех пор как я, будучи студентом, изучал эту науку, был сделан в 1886 г. ...шаг, показавший, что существует не только обычное поле сознания, с его центром и периферией, но также область следов памяти, мыслей и чувств, которые, находясь за пределами этого поля, должны тем не менее рассматриваться как проявления сознания («conscious tacts») особого рода, способные, безошибочным образом обнаруживать свою реальность. Я называю это наиболее важным шагом вперед, ибо в отличие от других достиже­ний психологии это открытие выявило совершенно неожи­данную сторону в природе человека. Никакие иные успехи психологического исследования не могут претендовать на подобное же значе­ние (разрядка наша. — Ф. Б.) [176, стр. 233]. Приводя эти слова, Jung отмечает, что, говоря об «открытии 1886 г.», James имел в виду представление о «подпороговом созна­нии», введенное в этом году Myers [183, стр. 37—38].

Таким образом, James, как и многие другие, понимал все значение вопроса о «бессознательном». Налицо были и бесспорная талантливость, и очень высокое экспери­ментальное мастерство ряда исследователей, пытавших­ся анализировать эту же проблему в более позднем периоде.

Однако все это, естественно, не могло возместить мето­дологическую неправильность исходных позиций и, что не менее важно, отсутствие адекватных рабочих поня­тий, без которых поставленные проблемы не могли быть научно освещены.

Так обстояло дело за рубежом, в капиталистических странах. Как же складывалась судьба аналогичных иска­ний, проводившихся на основе иного понимания всей этой трудной проблемы, в нашей стране?

Прежде всего следует указать на неправомерность выска­зываемого иногда представления, согласно которому тра­диционный для русской науки материалистический подход к вопросам учения о мозге, предпочтение этой наукой объ­ективных методов исследования функций центральной нервной системы, характерная для нее рефлекторная кон­цепция были изначально связаны с игнорированием или по крайней мере с недооценкой значения проблемы «бес­сознательного». Можно привести немало аргументов в пользу того, что подобная упрощенно-негативная точка зрения не была свойственна ни основоположникам рефлек­торной теории, ни тем, кто стремился руководствоваться этой теорией в медицинской практике. Бесспорно, однако, что в России сложился особый подход к проблеме «бессоз­нательного», во многом отличный от подходов, преобладав­ших на Западе.