Бляйхероде был одним из маленьких провинциальных городков, каких в Германии множество. По моим сугубо умозрительным представлениям, населения в нём было не больше 5-10 тыс. человек. Многие, встречаясь на улицах города, здоровались друг с другом, но это не было похоже на традицию здороваться со всеми, кого встретишь, как в старину в русских сёлах - просто многие в этом маленьком городке знали друг друга. Никаких разрушений, причинённых войной, в городке не было. Чистые, хорошо ухоженные улицы. Несколько небольших характерных площадей, устроенных в немецком стиле, являлись как бы центрами той или другой деятельности: площадь у здания ратуши - центром городского управления, площадь у церкви ("кирхи") - культурным центром, площадь у штаба - деловым центром города, площадь у железнодорожного вокзала - транспортным центром. Был в городе и свой небольшой спортивный центр, состоящий из одного игрового поля и открытого бассейна с вышкой. Поле использовалось чаще всего для наиболее популярной игры - гандбола, хотя тут же играли и в баскетбол, и в футбол. Бассейн в основном заполняли мальчики и девочки школьного возраста.

Понемногу начали складываться отношения с немцами и на работе. Первыми моими знакомыми стали два доктора - Вернер Альбринг и Вольдемар Вольф. Первый оказался специалистом по аэрогазодинамическим проблемам, а второй - по баллистике. Оба они были отличными знатоками своего дела и исключительно добросовестными людьми. Альбринг был суховат в общении и держался чуть высокомерно, а Вольф был дружелюбен, разговорчив и очень прост. Через толстые стёкла его удивительно красивых роговых очков с двенадцатидиоптрийными линзами на вас смотрели почти голубые, слегка удивлённые и по-детски наивные глаза. Во всех его действиях чувствовалась какая-то врождённая аккуратность, необыкновенное терпение и большое уважение к собеседнику. Я не стеснялся к нему обращаться с любыми вопросами, и мне нравилась та методичность, с которой он подходил к объяснению трудных мест в "берихтах" - так мы называли технические отчёты, переводами которых на русский, в основном, и занимались.

В немецкой части нашего расчётно-теоретического бюро были специалисты четырёх категорий: расчётчики-вычислители, инженеры, диплом-инженеры и доктора. Мы общались только с докторами, которые являлись научными руководителями соответствующих направлений.

Первые две-три недели в расчётно-теоретическом бюро работал, кроме меня, только один инженер из советской команды - Иван Кузьмич Сёмин, человек значительно старше меня по возрасту, занимавшийся вопросами прочности. Когда мы с ним впервые увидели электромеханическую счётную машину, работавшую, по нашим понятиям, с невероятной скоростью и притом оперирующую десятизначными числами, мы просто ошалели от восторга. Немцы быстро научили нас обращаться с этими машинками, и мы с большим увлечением стали по делу и без дела работать на них. Утром, вставая с постели, я только и думал, как бы побыстрее добраться до этого чуда вычислительной техники, и спешил к свиданию с ним, как к любимой девушке. Теперь не надо было ковыряться до умопомрачения в таблицах логарифмов для умножения, деления и возведения в степень многозначных чисел. Шум, производимый этими машинками, как-то даже не замечался и воспринимался как приятное музыкальное сопровождение к вычислительному процессу. Из двух типов машинок - "Мерседес" и "Рейнметалл" - я явно отдавал предпочтение "Мерседесу". Мне нравилась её компоновка, внешнее оформление и, если хотите, - звук.

К этому времени появилась и первая работа под названием "К расчёту траектории изделия А-4", написанная советскими авторами Г. А. Тюлиным и В. И. Ливартовским. Изделие А-4 - это условное название ракеты ФАУ-2. В ней излагалась теоретическая часть вопроса, включавшая составление дифференциальных уравнений движения и методику расчёта траектории, а также исходные данные, принятые для расчёта. Как результат - приводилась траектория, рассчитанная немецкими специалистами. Мне было дано задание освоить проведение подобных расчётов, а в качестве первого шага - повторить, продублировать весь процесс расчёта. В отчёте Тюлина и Ливартовского были приведены неизвестные у нас ранее данные по вертикальному разрезу атмосферы до высоты 100 км, но не было ни аэродинамических характеристик ракеты, ни данных по центровке, переменной во времени. Их пришлось восстанавливать вместе с немцами. Кроме того, при численном интегрировании дифференциальных уравнений я применил не метод Рунге-Кутта, как делали немцы, а метод Адамса-Штёрмера, пользовавшийся большой популярностью у нас как среди астрономов, так и у артиллеристов. Рассчитанная мною траектория практически совпала с немецкой, и это позволило мне обрести необходимую уверенность в своих возможностях. Я думаю, что эта траектория была первой траекторией ракеты ФАУ-2, рассчитанной советским специалистом.

К этому времени расчётно-теоретическое бюро начало пополняться новыми сотрудниками. В основном это были офицеры, окончившие до войны высшие учебные заведения, а во время войны имевшие отношение к инженерно-техническому обслуживанию авиации и артиллерии. Мне очень повезло, что среди них оказался Николай Фёдорович Герасюта. С первых же минут нашего знакомства мы потянулись друг к другу и стали неразлучными друзьями в полном смысле этого слова. Это был выше среднего роста, худощавый, очень быстрый в движениях человек года на два старше меня. Ему очень шла офицерская форма с погонами капитана артиллерии. Без всяких комплексов, прямолинейный, смелый, обладающий большим чувством юмора и говорящий с заметным украинским акцентом, он умел мгновенно установить контакт с любым собеседником. Он, видимо, нуждался в близком человеке со спокойным, рассудительным характером, а мне недоставало той энергии и темперамента, которые у него имелись в избытке. Думаю, что мы отлично уравновешивали и дополняли друг друга. По возвращении из Германии он уволился из армии, стал работать в нашем Конструкторском бюро, специализируясь в области динамики и устойчивости движения ракет. Через несколько лет, при организации в Днепропетровске серийного Конструкторского бюро, ставшего впоследствии известным как Южный машиностроительный завод ("Южмаш"), он переехал туда, возглавил там расчётно-теоретическое направление, защитил докторскую диссертацию, организовал в Днепропетровском университете специализированную кафедру, был избран членом-корреспондентом Украинской Академии Наук. Герасюта был одним из очевидцев катастрофы при взрыве ракеты на Байконуре в 1960 году. Я уже писал, что он уехал тогда со стартовой площадки буквально за несколько минут до развития трагических событий. В течение всех последующих лет мы регулярно встречались то в Москве, где он часто бывал, то в Днепропетровске, куда я ездил время от времени по служебным делам, то на полигонах. Умер он от сердечного приступа десять лет тому назад.

Николай довольно сносно мог общаться с немцами, имея некий запас знаний по языку со времени учёбы в Одесском университете, механико-математический факультет которого окончил как раз перед войной, а также какую-то практику во время наступления наших войск на территории Германии. Переводил он отчёты с немецкого гораздо лучше меня, редко прибегая к помощи переводчиц. Квартира, в которой он жил, вскоре стала чем-то вроде клуба, где мы частенько собирались по вечерам за чашкой чая или кофе, не пренебрегая и крепкими напитками. Особенно нам нравился ликёр под названием "Какао мит нусс", то есть какао с орехами. На этих вечерах музыкальную часть обычно вёл я, как хорошо играющий на мандолине, а Николай мог подобрать аккомпанемент на гитаре для любой не очень сложной мелодии. Ни у кого из мужчин, как назло, не было подходящих голосов, поэтому все песни исполнялись, в основном, женской частью нашего коллектива. Во время таких посиделок время от времени отдавали дань и поэзии. Тут в качестве исполнителя неизменно выступал капитан авиации Юрий Александрович Мозжорин. Он наизусть читал "Графа Нулина", "Гавриилиаду", "Царя Никиту", "Луку М...." и много других пикантных и не вполне приличных поэм. Мозжорин не работал в нашем расчётно-теоретическом бюро, а больше занимался проблемами управления, но мы очень быстро сошлись с ним, и он стал постоянным "членом" нашего неформального клуба. По возвращении в Москву он довольно быстро продвинулся по военной службе, стал заместителем начальника одного из основных НИИ Министерства обороны по ракетной технике, а затем был назначен директором ведущего Научно-исследовательского института нашей отрасли, в составе которого позже был организован хорошо всем известный ЦУП - Центр управления полётами. В этой должности Юрий Александрович проработал до конца жизни, имея звание генерал-лейтенанта авиации.

К нашей компании частенько примыкала Наташа Рыжова, недавняя выпускница Ленинградского военно-механического института. Наташа оказалась очень мягким, добрым, я бы сказал, душевным человеком, приятной и в манерах, и в разговоре, и в поведении. Красивые черты лица, пушистые волосы, почти синие глаза с очень длинными ресницами заставляли каждого обращать внимание на неё. Единственным недостатком её был очень высокий рост - где-то порядка метр восемьдесят пять, если не больше, который у женщин особо бросается в глаза. Я при росте 175 казался около неё недоростком, пигалицей. Она, по моим наблюдениям, изрядно страдала от этого, так как найти подходящую пару для себя было делом нелёгким. У нас с Наташей близко сошлись интересы в желании получше овладеть немецким языком, и мы договорились с одной пожилой немкой, учительницей немецкого языка по образованию, о занятиях. Для фрау Зельхе при её очень маленьком карточном пайке наша поддержка была совсем нелишней. Она была женщиной строгой, педантичной, очень добросовестно относящейся к своей работе, и малейшая несерьёзность, проявляемая иногда с нашей стороны к занятиям, сильно её огорчала. Почти совершенно не знающая русского языка, в таких случаях она наставляла нас, задавая очередное задание к следующему уроку: "Абер зайн зи битте зэр фляйссиг, - и, очень растягивая трудное русское слово, добавляла, - пгылежьно", что означало просьбу быть прилежными в выполнении её заданий. Мы у неё проучились месяца два и кое-чему научились.

На работе мы особенно не надрывались, но и время впустую не тратили. Постепенно наши знания пополнялись всё новыми сведениями о ракете ФАУ-2, о методах теоретических исследований и различных практических расчётных приёмах. Однажды для нас устроили ознакомительную поездку в бывший серийный подземный завод вблизи города Нордхаузена, который во время войны, в середине 1944 года, уже выпускал до 600 ракет в месяц (при максимальной проектной мощности до 30 ракет в сутки). Размеры этого грандиозного подземного сооружения поражали воображение. По различным сведениям, немцам удалось с боевых стартов выпустить около 3000 ракет ФАУ-2, из них 2000 штук по Лондону. Стоимость одной ракеты оценивалась порядка 300 тыс. рейхсмарок. Конечно, это было больше оружием устрашения мирного населения, чем оружием, решающим судьбу сражений на фронтах, так как могла поражать только большие площадные цели. Но если вспомнить, что никаких средств борьбы против такой ракеты не было, и они не могли появиться в ближайшие несколько лет, и что немецкие учёные всё ближе продвигались к созданию атомной бомбы, то потенциальную ценность ФАУ-2 трудно было бы переоценить.