Хороший!

Красавчику на долю секунды почудилось, что его приручают, как тигра или медведя. Приручают осторожно, ласково и со знанием дела. Но в мире существовали вопросы куда более насущные, поэтому он безропотно открыл рот и позволил Креветке влить в себя ложку-другую похлебки. Мог бы и сам, слабость в руках давно уже прошла, но как-то привык он к заботе за этот месяц, да и Креветке приятно.

— Харика! Отлично! — Креветка звонко причмокнул. — Ням-ням хорошо, гюзель!

— Да уж, — скривился Баркер. Чечевичное варево, которым его вторую неделю потчевал Креветка, стояло поперек горла. — Слушай, брат Креветка! Такое дело... а не знаешь ли ты ненароком где проживает этот... (Красавчик напрягся так отчаянно, что если бы вместо мозгов в голове у него был мотор, он бы сейчас взорвался ко всем чертям) этот... как его... Тефик-паша?

Креветка поплыл ласковой улыбкой, закивал. Соскользнул с табурета. И уже через секунду перед Красавчиком лежал лист бумаги с очень прилично начерченной картой трех близлежащих кварталов.

— Тут ты-я-Капуста дом! — Креветка поставил в верхнем левом углу жирную птичку, а тут — Тевфик-паша дом. Большой. Красивый. Гюзель.

Баркер довольно присвистнул. От первой «птички» до второй было не так уж далеко, и в другое время Генри, ни секунды не теряя, направился бы на рекогносцировку, а там, глядишь, по месту бы сообразил, как брать Моржа. Но сейчас такой план ему никак не подходил. Мешала чертова дырка в бедре. Красавчик и сидеть-то мог только потихоньку! Ну и как, спрашивается, ему с этой кочергой вместо ноги быстро, ловко, а, главное, незаметно пробраться в дом к паше, как?

Последнюю фразу Генри незаметно для себя произнес вслух, так сильно был раздосадован. Обычно болтать всякое он себе не позволял, потому что знал — в его бизнесе небрежно оброненное слово обычно ведет прямиком на кладбище. Но кого здесь было опасаться? Стены в пансионе толстые, мадам Кастанидис громыхает ведрами где-то внизу, доктор Потихоньку уже минут десять назад как ушел, а Креветка по-английски все одно ни бум-бум.

— Незаметно зачем ходить? Незаметно плохо! Заметно хорошо! Три дня завтра можно заметно! Три дня завтра большой день доктор Альпер! Сынок его будет делать половка с дочка Тевфик-паша... Можно всякий знакомый человек тук-тук! Здравствуй, уважаемый Тевфик-паша и Альпер-бей! Половка-хорошо! Держи подарок!

— Помолвка, — машинально поправил Красавчик, хотя оговорка Креветки ему понравилась, поскольку внезапно вскрыла истинную суть брака. — Чееерт! Аболиционисты твою бабушку дери, Креветка! А я думал, ты ни бум-бум, а ты вовсю шпаришь!

— Не бум-бум, не бум-бум! — радостно затряс бороденкой карлик и тут же извлек из-за пазухи потрепанный разговорник. По состоянию обложки можно было предположить, что с разговорником пробовали не только разговаривать.

— Тьфу! Ты на нем хамсу жрешь, что ли? Ладно... Помолвка, говоришь через три дня? Ну что, сходим, значит, на помолвку. Потихоньку. И это. Палку какую купи мне, что ли...

Глава четвертая. О различных способах проникновения в чужую культурную среду

Турция. Константинополь. 30 декабря 1919 года

Генри Джи Баркер чувствовал себя не в своей тарелке. Ему мешала трость, но еще больше — феска, которую, послушавшись уговоров Креветки, он на себя нацепил. «Американский мистер — фес очень красиво. Чок гюзель. Как настоящий турецкий бей эфенди», — карлик благоговейно складывал ручки на груди, а Красавчик, наморщив нос, разглядывал свое отражение в зеркале, таком древнем, что наверняка им пользовался еще Насреддин Ходжа. Зеркало и феску припер Креветка. Похудевший, осунувшийся, да еще с похожей на перевернутый стакан для виски алой шапочкой на макушке, Генри Джи Баркер казался себе полным идиотом. Но обижать Креветку не хотел и поэтому...

И поэтому Красавчик нарядился в феску, а также привезенный из Чикаго шикарный костюм-тройку, повязал на шею шелковый платок в сизый «турецкий огурец» и направился туда, где на самодельной карте стояла жирная галочка. Креветку Красавчик оставил ждать в наемном фаэтоне за две улицы от генеральского дома, строго-настрого наказав с места не двигаться, шума не поднимать и быть ко всему готовым.

— О, ты здесь, дорогой? Как твоя нога? Рад, что нашел время поздравить. Добро пожаловать! Для меня это — честь. А что для меня честь, для моего сердечного друга Тевфика — тоже радость.

Баркер раскрыл доктору объятья, чертыхаясь про себя. Он-то надеялся сохранить инкогнито, поскольку народу собралось больше трех сотен, в дом пускали всех без разбору, достаточно было продемонстрировать халдеям, дежурящим у входа, придурковатую улыбку, а также празднично упакованную коробку шоколада или букет. Но, увы, трудно оставаться незамеченным, когда ты здесь выше всех едва ли не на голову, на тебе костюм-тройка, шейный платок «в огурец» и передвигаешься ты еле-еле, как двуногая черепаха в красной шапочке.

— Позволь представить тебе моих чудесных детей, дорогой! — Потихоньку никак не показал своего недоумения при виде нежданного гостя, а может, и не было недоумения вовсе — кто их разберет, этих турков, с их сахарным гостеприимством. Приобняв Баркера за плечи, доктор потащил его в середину залитой светом залы. — Ты только не спеши, дорогой. Потихоньку шагай... Потихоньку. Береги себя, дорогой. Вот! Гляди! Какие они красивые! Гюзель?

Невеста, наверное, и в самом деле была гюзель. Жаль только, что красота ее пряталась под вуалью. Прямая и застывшая, она стояла рядом с женихом, как выставленная в витрине дорогая фарфоровая кукла, и кланялась, кланялась, кланялась. Красавчик подумал, что девчонка наверняка трусит, и что любая невеста — будь она родом хоть из Нью-Йорка, хоть из Константинополя, хоть из оклахомского загаженного навозом городишки в день своей помолвки будет до смерти напугана. Правда, кроме страха должны быть в глазах невесты счастье и любовь. Но разве под вуалью это разглядишь? Ни за что не разглядишь, как ни всматривайся. Еще Красавчик подумал, что в таком платье рыженькая Алев смотрелась бы замечательно. Богатое у турчанки платье, туфли модные лилового атласа, да и фигурка тоже ладная. Генри глазел на невесту, напрочь забыв о том, что он не в Чикаго. Сзади осуждающе кашлянули, и Красавчик, опомнившись, перевел взгляд на лицо жениха...