Ну и на хуй. Все равно я не хочу приятельствовать с этими тетками, так какая мне разница? Я не они. Они — устаревшие модели, а мы — новые.

Я наблюдаю, как Тоф общается с другими детьми. Изучаю, гадаю, подозреваю.

Почему дети веселятся?

Над чем они смеются? Над бейсболкой Тофа? Она ему великовата, да?

Да кто они такие, эти шпингалеты? Я эту мелкоту в клочья порву!

Хм.

Хм, так вот в чем было дело. Всего-то. Хе-хе. Хе.

После тренировки мы вместе идем вниз по улице, Марин-роуд — это чудовище спускается с горы под углом 45°. Идти по ней и не выглядеть идиотом — задача почти непосильная, но Тоф изобрел походку, которая помогает справиться: получается что-то вроде такой поступи с ленцой — ноги чрезмерно изогнуты, руки как бы плывут перед идущим, он как бы загребает воздух и отбрасывает его назад, — но в результате получается гораздо более нормальный вид, чем у тех, кто болтает руками и шлепает подошвами, как делают обычно все, кто идет по этой улице. На редкость зрелищная походка.

Когда мы вступаем на нашу улицу, Спрюс, и земля выравнивается, я спрашиваю его со всей деликатностью, на которую способен, о его подачах, либо их несостоятельности.

— Слушай, а чего ты так подаешь хреново?

— Не знаю.

— Может, тебе надо биту полегче?

— Думаешь?

— Да. Наверное, стоит достать новую биту.

— А сможем?

— Конечно; подыщем новую биту или что-нибудь в этом роде.

С этими словами я толкаю его в кусты.

Мы все еще едем. Мы едем к пляжу. Если мы едем и по радио не играют какой-нибудь поворотный рок-н-ролл — революционный рок-н-ролл, изобретенный и исполненный асами современной музыки, — мы играем в слова. Надо, чтоб было шумно, чтоб была музыка и игры. Тишины быть не должно. Мы играем в такую игру, где надо называть известных бейсболистов, причем имя следующего должно начинаться с той же буквы, что фамилия предыдущего.

— Джеки Робинсон, — говорю я.

— Рэнди Джонсон, — говорит он.

— Джонни Бенч, — говорю я.

— Кто?

— Джонни Бенч. Кэтчер «Рэдз»[47].

— Ты уверен?

— В смысле?

— Я про такого никогда не слышал.

— Про Джонни Бенча?

— Ага.

— И что?

— А то, что ты его сам придумал.

Тоф коллекционирует бейсбольные открытки. Он может назвать стоимость любой своей открытки — а их тысячи, если учесть коллекцию, которая досталась ему в наследство от Билла. И все-таки он ни о чем ничего не знает. Я не выхожу из себя, хоть он и заслужил хорошего удара башкой об стекло. Слышали б вы, какой при этом получается звук. Просто изумительный, даже Тоф с этим согласен.

Джонни Бенча? Джонни, блядь, Бенча?

— Поверь мне, — говорю я. — Джонни Бенч.

По дороге мы останавливаемся у пляжа. Я делаю остановку, потому что раньше слыхал о существовании подобных пляжей, — а как раз здесь, в филейной части большого изгиба, в нескольких милях от Монтары, находится именно такой пляж, с табличкой, гласящей: «Нудистский пляж». И меня вдруг охватывает любопытство. Я торможу, выскакиваю из машины…

— Приехали? — спрашивает он.

— Кажется, — отвечаю я — потерянно, смущенно…

…почти бегом перехожу дорогу и устремляюсь к входу, я спешу, пока меня не догнали Тоф и сомнения. Правильно ли это? Мне кажется, что да. Это неправильно. Я знаю, что делаю, я разбираюсь в том, что правильно. А это — правильно? Это отлично. Просто отлично. Нудистский пляж? Отлично. Нудистский пляж. Нудистский пляж. Мы идем ко входу. Бородач, сидящий на табуретке с серым металлическим ящиком на коленях, требует по десять долларов с каждого, кто хочет войти.

— С него тоже десять долларов? — спрашиваю я, показывая на стоящего рядом восьмилетнего мальчика в фуфайке с надписью «Кал.» и бейсбольной шапочке с надписью «Кал.», надетой задом наперед.

— Да, — отвечает бородач.

Я бросаю взгляд за бородача, пытаюсь заглянуть вниз, под обрыв, зацепить взглядом пляж и понять, стоит ли он того. Двадцать долларов! За десять долларов хотелось бы, чтобы внизу были по-настоящему внушительные голые женщины, а не просто какие-то голые натурщицы. Ладно, все в порядке. Это познавательно. Это естественно. Мы в Калифорнии! Здесь все иначе! Никаких правил! Это — будущее!

Я почти решился. Подхожу ближе к бородачу, чтобы Тоф не мог меня слышать, и пытаюсь выкачать побольше информации.

— А что, детям туда тоже можно?

— Конечно.

— Но это как бы слегка… дико.

— Дико? Что тут дикого?

— Ну, для маленького ребенка. Не чересчур ли это?

— Что значит чересчур? Человеческое тело — чересчур? — Он произносит это так, словно хочет сказать, будто извращенец здесь я. Он — мистер Натурал, а я что-то вроде одёжного фашиста.