— Кстати, если ты не в курсе, он может твои слова и услышать.

— А мне плевать, — заявил Хромоногий. — Что он мне может сделать? Высечь? Дать в зубы? Ну, и толку-то? Меня невозможно уничтожить, а стало быть, я могу говорить что пожелаю.

— Странные речи для солдата, — сухо сказал Широкая Кость.

— Для солдата?

— Ну да. Ты же был солдатом? По крайней мере, тебя похоронили как солдата. Не правда ли? Иначе Повелитель не стал бы тебя возвращать к жизни.

Хромоногий тихо хихикнул.

— Я ошибся? — спросил его товарищ.

— Не ты, а Повелитель. Да, я был похоронен в солдатской могиле, но лишь потому, что погиб во время большого гринскастлендского сражения. А так, по жизни, я был обыкновенным сапожником.

— Сражения? — жадно спросил Широкая Кость. — Ты сказал — сражения?

— Ну да. Именно так.

— И ты в нем участвовал? Счастливец. Даже не будучи профессиональным военным...

— Послушай-ка, — встревожено сказал Хромоногий. — А тебе не надоели все эти сражения, схватки, драки и прочие, невинные развлечения людей в блестящих доспехах? Они не надоели тебе, даже после того как ты умер? Э?

— Отчего? Как видишь, я снова на коне.

— И снова, как каждый солдафон, готов сражаться, какими бы бедами для других это не обернулось? Не так ли?

— Возможно.

— И могила тебя не исправила?

— А кого она может исправить? Да, я остался солдатом и горжусь этим...

— Нашел чем гордиться, — фыркнул Хромоногий. — Что ты видел в жизни, кроме муштры, тяжелого меча на боку и хриплых воплей кретина, неспособного починить своими руками ремешок сапог, но зато готового, не моргнув глазом послать кучу людей на верную смерть?

— Кретина?! — крикнул Широкая Кость. — Да я, тебя...

— Кретина, — подтвердил Хромоногий. — А чаще всего — безумца, всего лишь научившегося объяснить свою врожденную глупость красивыми словами о чести, доблести, каком-то непонятном долге неизвестно кому. Вместо того, чтобы...

— Сидеть в лавке и чинить грязную, порванную, перемазанную дерьмом обувь?

— Вместо того чтобы просто радоваться жизни. Тому, что можно дышать, смотреть на цветы, есть, пить, любить женщин, растить детей.

— Спасло ли тебя это от смерти?

— От нее не спастись. Она неизбежна.

— В таком случае, стоило ли прожигать жизнь так бездарно? Не лучше ли было покрыть себя неувядающей славой?

— Я и покрыл, — сообщил Хромоногий. — Участвовав в этом пресловутом сражении. В нем сошлось несколько тысяч людей, подданных двух разных правителей. В результате правители решили какие-то свои мелкие разногласия, а примерно половина из сражающихся осталась гнить в земле. Это ты называешь неувядаемой славой? Может точнее — неистребимой глупостью?

— Ох, вот как только получу обратно правую ногу, такое тебе сделаю.

— А я соберусь до конца еще раньше и вот тогда...

Как раз в этот момент Проломленный Череп, получивший наконец обратно нижнюю челюсть, рявкнул:

— Ну, вы, двое, немедленно заткнитесь. В какую сторону побежал крысиный король?

— Вон по той дороге, — сообщил Широкая Кость.

— А дракон?

— Кто его знает? Ушел обратно под землю. Видимо, посчитал, что для победы раскидать наши кости как можно дальше — достаточно.

— Жаль. Мы бы ему показали.

— Ну, если мы задержимся здесь на некоторое время, — сказал Хромоногий. — То может быть...

— Некогда. Слушайте, вы, два никчемных спорщика. Слушаете?

— Всегда готовы, — отрапортовал Широкая Кость.

— Как только соберемся, — приказал Проломленный Череп, — немедленно отправимся вслед за крысиным королем. Пусть не думает, что сумел от нас отделаться. Приказ Повелителя будет выполнен. Любой ценой.

Ходячей смерти с пастью, способной перекусить пополам бегемота, так, словно это обыкновенная конфетка, материнские инстинкты отнюдь не чужды. Особенно, если они подпитываются воспоминанием о неких круглых покрытых кожистой оболочкой предметах, зарытых на границе пустыни и прерии, в раскаленном песке, способном отдать им необходимое тепло, в двух шагах от сочной травы, наполненной насекомыми, которым предстоит стать пищей для едва появившихся на свет крошечных тиранозавриков.

Она их и испытывала. Шла к пустыне, внимательно оглядываясь по сторонам, высматривая, кого бы слопать, и испытывала, причем, чем ближе, тем сильнее.