— А где будете вы с Корром? — спрашиваю я.

Шон возит двумя пальцами по столу, собирая в кучку крошки. Я замечаю, что его руки покрыты такими же несмываемыми пятнами, как и мои.

— Как раз рядом с тобой и Дав, — отвечает он.

Я смотрю на него во все глаза.

— Ты не можешь рисковать победой. Только не из-за меня.

Шон не отрывает взгляда от кухонного стола.

— Мы с ним пойдем рядом с тобой. Ты по внутренней стороне, я — по внешней. Корр вполне может идти в стороне от остальных; он уже делал это прежде. И может прикрыть тебя в случае чего. Так что тебе придется быть внимательной только к той стороне, с какой будут остальные лошади.

— Я не хочу, чтобы из-за меня ты проиграл! — выпаливаю я.

Теперь Шон смотрит на меня. И произносит очень мягко:

— Поздно уже говорить об этом, Пак.

Он оставляет меня стоять у кухонного стола; я смотрю в раковину, пытаясь вспомнить, что мне следует делать дальше.

— Пак! — рявкает Гэйб. — Твой суп!

Цыплячий бульон готов уже выскочить из кастрюли, и на мгновение кажется, что на ужин у нас будут одни головешки, но я успеваю схватить кастрюльку и погасить огонь.

Парни в ожидании еды уже усаживаются за стол.

Финн начинает осторожно раскладывать по тарелкам куски цыпленка, а я разливаю бульон. Томми теперь болтает что-то насчет того, что его водяная кобыла позволяет обогнать себя, но мгновенно оживляется, когда видит зады других лошадей. Гэйб ставит перед каждым по стакану воды, не интересуясь, нужна ли она. А я все это время усиленно стараюсь не смотреть на Шона, потому что прекрасно знаю: ни один из сидящих за столом не упустит возможности заметить, как именно я смотрю на него и как я ищу его ответный взгляд.

Шон

Я просыпаюсь от какого-то крика. Накануне я вернулся слишком поздно, а потом сон слишком долго не приходил ко мне. Мгновение-другое я просто лежу, слушая. Усталость еще не прошла, и просыпаться окончательно очень не хочется, но… я снова слышу крик.

Звук переходит в мучительный вопль, и я вскакиваю с постели. Натягиваю ботинки и куртку и вот уже несусь вниз по лестнице с фонарем в руке.

В конюшне темно, но я слышу звуки движения, не из проходов, а из стойл. Лошади не спят. То ли их тоже разбудил крик, то ли кто-то заходил сюда Я не включаю фонарь и пробираюсь в темноте.

Когда я выхожу в главное помещение, стоны становятся громче. Они несутся из прежнего стойла Корра, в которое я перевел Эдану.

Я иду по проходу так быстро, как это возможно, не нарушая тишины. Крик умолк, но теперь я уверен, что это кричала Эдана. В темноте я с трудом могу разобрать, что происходит в отсеке. Ночь бросает снаружи темно-синий свет, и его хватает для того, чтобы я нащупал ограждение стойла, прижался к нему и заглянул внутрь.

Когда Эдана снова кричит, я отпрыгиваю назад. Она прямо возле моего лица. Голова Эданы лежит на планках ограждения, шея прижата к стене, нос поднят вверх, к потолку, нижняя челюсть отвисла.

Я шепотом зову ее, и она тихо ржет в ответ. Я прослеживаю взглядом линию ее шеи, обвисшие плечи, круп, почти лежащий на земле. Я никогда не видел лошадей в такой позе. Внутри меня все болезненно сжимается, когда я открываю дверь и вхожу в стойло. Теперь Эдана вырисовывается силуэтом на фоне света, сочащегося сквозь окно, и я вижу, что она прижимается боком к стене, сев на зад, как собака. Ее задние ноги при этом раскинуты, как будто под Эданой слишком скользко.

Я прикасаюсь к ее плечу; лошадь дрожит. Меня тоже пробирает внутренней дрожью. Я провожу ладонью вдоль спины водяной кобылы, а потом, присев на корточки, ощупываю ее задние ноги вдоль сухожилий. Эдана жалобно ржет.

Моя рука становится влажной. Я подношу ее к глазам, но мне незачем рассматривать собственную ладонь, я уже чую запах крови на ней. Я выхватываю из кармана фонарь и включаю его.

Сухожилия на обеих задних ногах Эданы перерезаны.

Неровные раны похожи на зловещие ухмылки, кровь стекает по шкуре водяной лошади и собирается лужицами на земле.

Я поворачиваюсь к голове Эданы, и несчастная лошадь пытается подтянуть под себя ноги. Я глажу ее по лбу и шепчу ей на ухо: «Успокойся, милая. Не бойся».

Я жду, когда ее дыхание станет ровнее, потому что она верит мне.

Но она никогда уже не встанет на ноги.

Я этого не понимаю. Я не понимаю, кому понадобилось калечить Эдану, лошадь, которая не будет участвовать в бегах, лошадь, которая ни для кого не представляет угрозы. И еще ведь здесь заложено другое жестокое намерение: именно я должен был найти Эдану, именно я должен переживать потерю… Я знаю только одного человека, которому захотелось бы причинить мне такую боль.