— Не будь столь самоуверен, — с показной храбростью ответил я. — Может быть, они неуклюжие и невоспитанные, но я сроду не видела никого отвратительней и уродливей тебя.

Страбон рассмеялся своим загробным смехом:

— Я был уродом всю свою жизнь и за это время услышал столько насмешек и оскорблений, что твои слова не могут меня задеть, поэтому побереги силы для того, чтобы визжать: «Насилуют!»

— Принцессы не визжат, — ответил я, стараясь, чтобы это прозвучало высокомерно, словно я и в самом деле был принцессой. — Ибо визгом невозможно выразить мое отвращение и презрение. Я лучше кое-что спокойно скажу тебе, Страбон. Ты ждешь, что мой брат пойдет на уступки, подчинится, заплатит выкуп или что там еще. Но неужели ты рассчитываешь, что он станет платить за подпорченный товар?

— Vai, он заплатит прежде, чем узнает, что товар подпорчен. Может статься, его совсем не будет заботить так называемая порча, когда он все-таки об этом узнает.

— Что?

— Помни, твой Теодорих всего лишь ничтожный претендент на трон. Множество настоящих правителей мечтают выгодно пристроить сестру или дочь, отдав ее в жены могущественному монарху. Твой tetzte брат, возможно, обдумывает именно это — предложить мне тебя в жены или наложницы — в обмен на то, чтобы я признал его претензии.

По правде говоря, я сомневался в этом, однако, желая удовлетворить свое любопытство, спросил:

— Ради бога, старик, объясни мне, зачем тебе нужна жена, которая считает тебя мерзким и отвратительным?

— Потому что тебя я таковой не нахожу, — ответил Страбон невозмутимо.

Однако внезапно спокойствие покинуло его. Своей огромной ручищей он разорвал горловину моей рубахи, затем резко потянул и сорвал с меня прозрачное белое платье Амаламены. Под ним на мне были надеты только цепочка с амулетами, strophion и расшитый пояс целомудрия на бедрах. Страбон повернул голову из стороны в сторону, сначала одним, а затем другим глазом рассматривая меня с ног до головы. Спустя короткое время он продолжил, снова спокойным тоном:

— Нет, я вовсе не нахожу тебя отталкивающей. Немного, правда, худосочной, на мой вкус, но не сомневайся, со временем я откормлю тебя. А теперь довольно уверток. Покажи-ка мне и остальное тоже. Или я все должен делать сам?

Я разозлился так, что чуть не сбросил оставшуюся одежду, просто чтобы поразить эту скотину видом не только женских грудей, но и мужского члена и насладиться его замешательством. Однако я прекрасно понимал, что, придя в себя, Страбон убьет меня на месте, а потому сдержался и снял только strophion.

— Груди маловаты, — заключил Страбон. — Но по-девичьи упруги, и они, разумеется, набухнут от беременности.

Он начал неторопливо снимать с себя верхнюю одежду, а я просто смотрел на него, не говоря ни слова, поэтому он продолжил:

— Нет, я вовсе не нахожу тебя отталкивающей, да и других жен и наложниц у меня сейчас нет. Твои предшественницы все умерли, так и не дав жизни ни одному младенцу мужского пола, за исключением Рекитаха, этого парня с рыбьим лицом, — ты его видела. Император Зенон думает, что, раз он удерживает моего сына в заложниках, я буду вести себя послушно. Vai! Вот болван! А ты еще совсем молоденькая. Не старше Рекитаха, думаю. Возможно, ты родишь мне более достойного наследника. И тогда, знаешь ли, мы будем связаны неразрывно.

— Да спасут меня небеса, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос оставался твердым и холодным. — А вдруг этот ребенок окажется таким же уродом, как ты. Рекитах смахивает на рыбу, а ты похож на лягушку с…

Шлеп! Он снова выбросил вперед ручищу, и я упал на спину на ложе, оглушенный, половина моего лица полыхала огнем.

— Я ведь предупреждал тебя, девка, не трать силы на бесполезные оскорбления. Прибереги свой ротик, чтобы поплевать себе на ладошку. Затем воспользуйся этой слюной, чтобы смочить у себя внизу, или там будет болеть сильней, чем сейчас лицо. Я не теряю времени на любовные игры и не требую этого от тебя. Нечего притворяться возбужденной и ласковой. Что же касается того, чтобы раздеться догола… Если уж ты настолько стыдливая, можешь продолжать носить свои жалкие амулеты — и даже свой римский пояс целомудрия. Ты слышишь меня? Все, что мне требуется от тебя, это чтобы ты лежала и терпела!

И мне пришлось подчиниться. А что еще я мог сделать?

Сначала было очень больно, потому что член у старого и седого Страбона оказался огромным и действовал он весьма энергично. Однако спустя короткое время я перестал ощущать боль. Я испытывал лишь отвращение: ведь мною пользовались самым мерзким образом, а еще спустя некоторое время я покорился судьбе, представив, что Страбон просто вколачивает свой член мне под мышку или во впадину между грудями. Он потел и мусолил меня слюнями, словно был всего лишь огромным надоедливым псом, остальные же его выделения я предпочел воспринимать всего лишь как отвратительную грязь.

Не думаю, что это было лучше, так сказать, жестокого изнасилования, даже — полагаю — если бы это совершил прекраснейший и благороднейший из мужчин. Однако я утешал себя следующими соображениями. Во-первых, даже если бы Страбон был таким же плодовитым, как зубр, я мог не бояться того, что забеременею и рожу ему смахивающего на рыбу или жабу урода наследника.

Во-вторых, мне ни разу не пришлось посмотреть в глаза своему обидчику. Даже когда лицо Страбона краснело и искажалось от возбуждения, оказываясь напротив моего лица, его зрачки смотрели в разные стороны и я мог видеть только его глазные яблоки. Казалось, что на мне лежит и вколачивает в меня свой член слепец. Таким образом, мне так и не довелось увидеть в глазах насильника животное наслаждение или злорадный триумф — если даже он сам и пытался обнаружить в моих глазах муку, ужас, унижение или другие чувства, которые могли бы усилить его ощущение превосходства.