— Поло, — сказал я. — Ах да, конечно, поло. В школе мы играли в поло, на велосипедах вместо пони, и хоккейными клюшками.

Пристальный взгляд майора вдруг превратился в свирепый, и он перестал жевать. Он смотрел на меня теперь с таким негодованием и ужасом, а его лицо так побагровело, что я боялся, как бы его не хватил удар.

С этого времени ни майор, ни его жена не желали иметь со мной ничего общего. Они сменили стол в кают-компании и подчеркнуто отворачивались всякий раз, когда наталкивались на меня на палубе. Меня сочли виновным в страшном и непростительном преступлении. Я посмел надругаться — во всяком случае, они так подумали — над игрой в поло, над священным спортом англо-индийцев и особ королевского достоинства и царственных кровей. Только невоспитанный грубиян мог позволить себе такую выходку.

Еще там была немолодая мисс Трефьюсис, которая частенько сидела за моим столом в кают-компании. Старая дева Трефьюсис состояла целиком из костей и серой кожи, а когда она передвигалась, ее тело сильно нагибалось вперед, образуя длинную искривленную дугу наподобие бумеранга. Она поведала мне, что ей принадлежит маленькая кофейная плантация в Кении, на взгорье, и что она очень хорошо знала баронессу Бликсен. Я зачитывался обеими ее книгами, «Из Африки» и «Семь готических повестей», поэтому зачарованно слушал все, что рассказывала мне мисс Трефьюсис про замечательную писательницу, которая называла себя именем Айзек Дайнесен (это был ее псевдоним).

— Она, конечно, была не в своем уме, — рассказывала мисс Трефьюсис. — Как и все мы, кто живет там, в конце концов она совершенно спятила.

— Но вы же не спятили, — сказал я.

— Еще как спятила, — с серьезным видом возразила она. — На этом корабле все чокнутые. Вы этого не замечаете, потому что еще очень молоды. Молодые не наблюдательны. Они лишь на себя внимание обращают.

— Я видел, как майор Гриффитс со своей женой как-то поутру по палубе нагишом бегали, — сказал я.

— И что, по-вашему, они спятили? — фыркнула мисс Трефьюсис. — Эти-то как раз вели себя нормально.

— Я так не думаю.

— Вам еще предстоит испытать немало потрясений, молодой человек, причем в самом ближайшем будущем. Вот попомните мои слова, — сказала она. — Те, кто долго живет в Африке, обязательно съезжают с катушек. Вы же туда путь держите, так?

— Ну да, — кивнул я.

— Наверняка свихнетесь, — сказала она, — как и все мы.

Она ела апельсин, и я вдруг заметил, что делает она это как-то не так. Первым делом она взяла апельсин не пальцами, а подцепила вилкой. Потом вилкой и ножом она надрезала кожуру в нескольких местах, изобразив пунктир из маленьких черточек. Потом весьма искусно с помощью зубцов вилки и острия ножа она стянула кожуру, распавшуюся на восемь отдельных клочков, красиво обнажив плод. Так и не отложив вилку и нож, она стала отделять сочные сегменты плода и медленно поедать их, не переставая пользоваться ножом и вилкой.

— Вы всегда апельсины так едите? — поинтересовался я.

— Конечно.

— А можно спросить, почему?

— Никогда не прикасаюсь пальцами к еде, — ответила она.

— Господи помилуй, в самом деле?

— Ну да. С двадцати двух лет ни разу.

— Для этого есть причина? — спросил я.

— Конечно. Пальцы ведь грязные.

— Но вы же моете руки.

— Но стерилизовать я их не могу, — сказала мисс Трефьюсис. — И вы тоже не можете. А на них полно всяких микробов. Пальцы, они такие грязные, отвратительные. Вспомните только, что вы ими делаете!

Я перебирал в памяти все, что делаю своими пальцами.

— Думать про это, и то невыносимо, правда? — сказала барышня Трефьюсис. — Пальцы — это всего лишь инвентарь. Садовый инвентарь тела — как лопаты и вилы. А вы лезете ими куда ни попадя.

— И как будто жив еще, — заметил я.

— Ненадолго, — сказала она мрачно.

Я смотрел, как она ест апельсин, насаживая лодочки ломтиков один за одним на зубцы вилки и отправляя их в рот. Я хотел обратить ее внимание на то, что вилка тоже не стерильна, но промолчал.

— На ногах пальцы еще хуже, — неожиданно сообщила она.

— Простите?

— Хуже их ничего нет, — сказала она.

— А что плохого с пальцами на ногах?

— Самая отвратительная часть человеческого тела! — злобно объявила она.

— Хуже пальцев на руках?

— Никакого сравнения, — заверила она меня. — Пальцы рук — вонючие и сальные, но пальцы на ногах! Они словно ужи и гадюки! И говорить про них не хочу!

Я немного запутался.

— Но ими же не едят, — сказал я.

— А я и не говорила, что вы ими едите, — отрезала мисс Трефьюсис.

— Так что же в них такого ужасного? — настаивал я.

— Они будто червяки, выползающие из ноги, — скривилась она. — Ненавижу их, ненавижу! Даже видеть их не могу!

— Как же вы тогда стрижете ногти на ногах?

— А я их не стригу, — отвечала она. — Ногти мне стрижет мой мальчик.

Почему же она в таком случае «мисс», недоумевал я, если у нее есть мальчик. Незаконнорожденный, наверно.

— Сколько лет вашему сыну? — осторожно поинтересовался я.