Интересно: чьих рук дело? Не знаю; но мне почему-то казалось, что данные об организаторе моей неприятности, в числе прочих, находятся на том самом диске, с которым мне вскоре и предстояло ознакомиться.

Впрочем, это всего лишь удобный оборот речи: «почему-то казалось». На самом деле вовсе не казалось; я был в этом более чем убежден. И у меня были на то свои причины.

По совести говоря, мне следовало сразу же, не дожидаясь никаких дальнейших событий, разобраться с полученной информацией. Но, как ни стыдно признаваться в этом, я чувствовал себя не лучшим образом; нервишки поизносились, и пустяковый, по сути, эпизод в Неопалимовском требовал какого-то времени, чтобы я смог привести себя в порядок.

Времени — и какого-то легкого, отвлекающего занятия.

Разве что для отвлечения я и позвонил — без всяких предосторожностей — в одно местечко, в государственную Службу безопасности, а вовсе не ребятам из «Реанимации». В службе довольно высокое положение занимал мой старый — тоже еще по флотским временам — знакомый, а может быть, даже приятель; вот другом я его никак не назвал бы. Позвонил я ему по той причине, что, не сделай я этого, он или кто-то другой, в чьем поле зрения я сейчас наверняка находился, чего доброго, удивился бы даже больше, чем ему положено. Известно ведь, что если человека, к примеру, ограбили, а он промолчал, не заявил в милицию, которой о краже все же стало известно, — это сразу настораживает: потерпевший молчит потому скорее всего, что боится привлечь к себе внимание.

Почему внимание правоохранительного органа его так страшит?

Разберитесь, ребята…

Мне излишнее внимание с любой стороны сейчас было скорее вредно, чем наоборот. И следовало исполнить свой гражданский долг.

Дозвонившись, я наткнулся на секретаря. Преграду эту одолеть удалось далеко не сразу, и я начал было злиться, когда в трубке прорезался наконец знакомый мягкий баритон. Такие голоса хорошо иметь врачам, особенно психотерапевтам: успокаивают и вызывают на полную откровенность. Батистову такие вещи хо рошо удавались еще в его лейтенантском бытии. Да, надо полагать, и позже, иначе вряд ли он сейчас был бы полковником.

— Батистов слушает, — проговорил он, и голос при этом звучал донельзя доверительно.

— Вас беспокоит Бебер, специальный корреспондент…

Если у меня и шевелились сомнения по поводу того — успели они засечь меня или нет, они тут же развеялись, как выбитый из трубки пепел на ветру.

— Привет, Виталий, — сказал Батистов ласково. — Сто лет тебя не встречал. Рад, что ты наконец объявился. Забываешь друзей, тевтон ты этакий. А я думал, что и не увидим тебя больше в России. Как она там жизнь в немцах — ласкает? Или невмоготу стало и потянуло к родным осиновым кольям?

— Живу нормально. Корреспондирую вот в журнальчике, разъезжаю по свету.

Доходы невелики, но на табак хватает.

— Почитываем тебя, не без того. Ничего, более или менее прилично.

Только уж прости — не понимаю, с чего это тебя тогда унесло с родины?

Ты же, помнится, уже в майорах ходил? Через капитана тогда перескочил, помню. Наверняка был бы сейчас генералом — не в нашей службе, так в смежной какой-нибудь… Чего ж ты так, а?

Он прямо-таки всей душой сочувствовал мне, жалел о моей несостоявшейся карьере. Добрый, хороший мужик, не правда ли? Так и тянет закапать скупыми мужскими его жилетку…

— Да уж так получилось, полковник…

— Брось! Брось, не то обижусь. А это, знаешь ли, чревато. — Он посмеялся в трубку, давая понять, что всего лишь шутит. — Скажи уж откровенно: жалеешь?

— Да уж не знаю. Чинов больших не выслужил, это правда, зато мир повидал.

Он секунду подумал.

— Жаль, сейчас не получится поговорить, у меня тут небольшая запарка. Знаешь что? Давай приходи… сейчас прикину… да, завтра у меня будет посвобод-нее… завтра в шестнадцать, устроит? Посидим, тряхнем стариной. Ты на грудь еще принимаешь?

— Бывает — если не стенолаз какой-нибудь…

— Ну, с этим проблем не будет. Так я записываю? Пропуск будет заказан…

— Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота. Какой разговор под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится, почве. В каком-нибудь «Голубом Дунае».

— Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют…

— И потом, завтра, да и послезавтра тоже, у меня никак. Я ведь только что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию оформить, и все такое прочее. К тому же заказ уже успел получить на цикл статей, надо срочно отписываться.

— Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства!

— Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню.

— Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на День не забывал все эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема?

Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем поубавилось. Ах ты. Сева, Сахар Медович…

— Проблема в том, — сказал я тоже без лирических обертонов, — что в иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас?