Шиканов сел верхом на мачту и стал грести здоровой рукой. Колька, лежа животом на мачте, греб обеими руками. Но обломок мачты был тяжелый и двигался так медленно, что порой казалось, будто он стоит на месте и до острова они никогда не доберутся. Быстро темнело, в небе проступили крупные колючие звезды, их отражения в воде испуганно шарахались в сторону при каждом гребке. Стрельба и гул самолетов стихли; корабля и с было видно.

— А вдруг потопили? — вслух подумал Колька.

— Не должно быть, — ответил Шиканов не очень уверенно и, перестав грести, прислушался.

Колька тоже притих, однако, кроме легких шлепков воды о мачту, ничего не услышал.

— Если бы ходовые и топовые огни включили, мы бы увидели корабль, — пояснил Шиканов. — По нельзя — война.

— А они-то нас все равно не увидели бы. Может, покричать? — предложил Колька.

— Все равно не докричишься. Давай лучше грести.

И они опять гребли до изнеможения, отдыхали немного и снова гребли. Колька уже потерял ощущение времени и пространства, греб машинально. Он уже дошел до полного отупения, позабыв, куда и зачем они гребут, и очнулся только тогда, когда Шиканов вдруг сказал:

— А ведь дошлепали, я уже на грунте стою.

Он стал толкать обломок мачты, и тот рывками двинулся к выступавшему из темноты берегу. Когда вода дошла Шиканову до пояса, он сказал Кольке:

— Слезай, приехали.

Колька осторожно сполз с мачты и, ощутив под ногами дно, побрел к берегу, поддерживаемый Шикановым. Дно было песчаным, мягким, но холодным. Только сейчас Колька почувствовал, что весь продрог.

Еще холоднее стало, когда они выбрались на песчаный пляж. Легкий предутренний бриз был теплым, но, проникая сквозь мокрую одежду, становился леденящим. Они, помогая друг другу, стащили одежду, выжали ее и развесили на прибрежных кустах. За кустами поднимался сосновый бор, ветер туда не залетал, от земли, покрытой толстым слоем сосновых иголок, исходило тепло; они нагребли этих иголок большую кучу и зарылись в нее.

— Тут до войны маяк был и домик, в нем жили четверо: смотритель маяка с женой и двое матросов, — сообщил Шиканов. — А как война началась, все маяки погасили. Но домик остался. Может, там и керосин найдется и спички. Только это по ту сторону острова.

— А далеко отсюда? — спросил Колька с надеждой. Хотя в куче иголок было теплее, у Кольки зуб на зуб не попадал.

— Если напрямик, то недалеко, километра три. Только напрямик не пройти, там в середине скалы. Придется идти вкруголя, а это километров пять будет. Вот как рассветет, так и пойдем.

И едва забрезжил рассвет, они выбрались из кучи, отряхнулись и, натянув еще влажную одежду, двинулись по узкой полоске песчаного пляжа. Идти по песку было трудно, и они держались ближе к воде; там море спрессовало песок туго, ноги почти не проваливались. Они с надеждой поглядывали на море, но оно до самого горизонта было чистым, и теперь уже Шиканов с тревогой спросил:

— Где же корабль? Неужели… — И сам же опроверг: — Не может того быть…

Колька промолчал, чтобы не выдать своего отчаяния, так как все время, пока они шли, он думал о том, что корабль потопили, и ему особенно жаль было Семена Никифорова, потому что он раненый и, в случае чего, до берега ему не добраться. О себе Колька не беспокоился; с Шикановым он не пропадет, уж как-нибудь они доберутся до того домика при маяке, а там, глядишь, их выручит кто-нибудь. «Только как узнают, что мы здесь, если корабль наш потопили?» — вдруг подумал он, по и эта мысль не вызвала в нем тревоги за себя, а лишь обострила беспокойство за судьбу корабля. Но он туг же стал успокаивать себя: «Если бы корабль потопили, кто-нибудь же доплыл бы до острова. Ведь мы-то доплыли!»

И когда он увидел на песке следы, то радостно воскликнул:

— Смотрите, человечьи следы! Еще мокрые, кто-то недавно из воды вылез!

Шиканов тоже обрадовался, но потом пригляделся и неожиданно потянул Кольку в кусты, шепотом предупредив:

— Тише. — И, когда они присели под кустом, пояснил: — Следы-то не наши. Подошвы, видишь, рифленые, у наших таких нет. Ты вот что: полежи тут, только не высовывайся. Если и появится кто на берегу, не обнаруживай себя ни в коем случае. Понял?

— Понял, — прошептал Колька и попросил: — А можно, и я с вами пойду?

— Нельзя. Понимаешь, это может быть чужой человек.

То, что с начала войны на островке никого из наших не осталось, Шиканов знал. Немцев островок тоже особенно не интересовал; даже в ту пору, когда они захватили близлежащее побережье, островок оказался незанятым. Во-первых, он лежал вдали от коммуникаций, а во-вторых, море на подходах к острову было усеяно минными полями и банками, и лишь месяц назад здесь протралили узкий фарватер, которым и шел эсминец, когда на него налетели немецкие самолеты. Но может быть, немцы пронюхали про этот фарватер и специально высадили сюда наблюдателей, чтобы они сообщали о проходе кораблей и наводили на них авиацию? Может, эти наблюдатели и навели самолеты на эсминец?

Но следы свежие — тут Колька прав — и ведут лишь в одну сторону — от моря. Может, только этой ночью и высадили-то? Скажем, с катера. От того места, где они лежали с Колькой, это километрах в полутора; мотор катера они могли и не услышать, а может, и не с катера высадили, а со шлюпки.

Следы вели в кустарник, и Шиканов ползком пробирался сквозь него, стараясь не шевельнуть ни одной веточки. Но вот кустарник кончился, начался бор; метров десять по вдавленным в песок иголкам и веткам Шиканов еще определял, где прошел человек, но потом слой опавшей хвои стал толще, и следы потерялись. Он долго лежал, прислушиваясь. Солнце уже позолотило верхушки сосен, и вверху на все голоса распевали птицы. Шиканов вырос в городе и в птичьих голосах не разбирался. Внизу бор тоже был наполнен разнообразными звуками: легким похрустыванием, шорохами, шуршанием. Вот проползла какая-то козявка, и в редкой траве возник звук, похожий на скрип пера по бумаге. Зверек, похожий на мышь, высунул мордочку из-под коры и долго разглядывал Шиканова черными бусинками глаз, потом опять нырнул под кору, издав тоненький писк.