Внутри, жилище Лысюка, роскошью не поражало. Хотя, чистота, порядок, пестрые домотканые коврики, белые, кружевные салфетки и громоздкая швейная машинка с ножным приводом весьма красноречиво говорили о наличие в доме некоторого достатка и заботливых женских рук.

Три обладательницы этих самых рук в возрасте от тринадцати до пятидесяти лет включительно присутствовали здесь - же, сидя на лавке у стены оглашали воздух жалобными стенаниями. В этом женском хоре, нестройно голосящем на певучей украинской мове, понять что-либо было довольно проблематично. Лишь внимательно прислушавшись, Карасев все-таки смог разобрать некоторые слова старшей из хуторянок, умоляющей пана большого начальника пощадить "неразумну дытыну".

Сам "пан большой начальник", он же старшина Ковальчук устроился на табурете у дощатого стола и молча, сурово взирал на понуро уткнувшегося в пол седоусого, длинного и костистого мужика лет пятидесяти. Рядом с хуторянином, робко переминался с ноги на ногу задержанный в сарае незнакомец, весьма печального образа. Насколько стало понятно из дальнейшей беседы он и был тем самым "неразумным детиной" которого следовало пощадить.

– Ганна, уймись - рявкнул на подвывающую тетку Федосеев и повернулся к задержанным - как же так, Игнат? Товарищи твои Родину защищают, жизни свои кладут, а ты здесь у бабы под юбкой спрятался? Ты понимаешь, что тебе по закону военного времени за дезертирство полагается? Где твоя часть?

– Не знаю - бросив на сержанта угрюмый взгляд, пробасил дезертир - як нимцы бомбыты почалы, то усих побили, и командира и комиссара, усих. А я у лис утек, мене помираты ни як не можно. Яка ж то война, колы воны бомбами усих поубывали?

– Оружие в доме есть?
– прервал суровое молчание старшина.

– Нимае ничого - закрутил головой седоусый.

– Где твоя винтовка боец?

– Потерял - Лысюк младший пожал плечами и опустил голову - як вид нимцив тикал.

– Бросил, значит. Тебе советская власть оружие доверила, а ты его бросил - кивнул головой Ковальчук и задумчиво как бы про себя добавил - А может, и не бросил. Может, это ты из нее сегодня мотоциклистов на дороге расстрелял? Твоих рук дело, гнида?

– Не-е-е - отчаянно замотал головой Игнат, сообразивший, что кроме дезертирства ему "шьют" дело гораздо серьезней - не я то.

– Свят, свят, свят - испуганно закрестилась почтенная мать семейства - та что же такое вы пан говорите, та як же можно таку напраслину... .

– Так то, верно хлопцы стреляли - до сиих пор молча сидевшая на скамье молодуха, даже прекратила всхлипывать - ну, яки вечор заходыли.

– Не понял - насторожился старшина - а ну, выкладывай кто такие?

– Булы у нас вечор яки-то хлопцы - бросив на невестку недовольный взгляд, неохотно поведал Лысюк - воны прийшлы, кобелей постреляли, порося, горилку забрали и у лис пишлы...

– Ну, договаривай - повысил голос участковый, опытным ухом уловивший в словах крестьянина какую-то недосказанность.

– Воны Васыля с собой у лис забрали, ружье наставили и казалы, що пийдемо хлопче зараз з нами москалей, жидив и комиссаров бить - оттесняя на задний план супруга и сына, поспешно затараторила хозяйка, и осеклась, только сейчас сообразив, что сболтнула лишнее.

– Немцы!
– начинающий давать некоторые результаты допрос внезапно прервал раздавшийся с улицы отчаянный крик Олексича и автоматные очереди.

Со звоном посыпалось оконное стекло, страшно закричали женщины. Стоявший ближе всех к выходу Галиулин, первым бросился на улицу. Словно наткнувшись на какое-то препятствие, он остановился, выронил винтовку и мягко сполз спиной по стене мазанки. Выскочившему следом Карасеву, достаточно было одного взгляда на широко раскрытые, остановившиеся глаза друга и тонкую струйку крови, медленно ползущую из уголка перекошенного рта. Кубарем скатившись с крыльца, он занял позицию за колодезным срубом и открыл огонь. Сгорбленная фигура, в пятнистом маскировочном балахоне, метнувшаяся было к воротам, поймав его короткую очередь, растянулась в пыли. Слева, из окна хаты, вторя ППД Олексича, затрещал автомат старшины, резко щелкал карабин милиционера. Еще один парашютист, не закончив перебежку, неуклюже ткнулся лицом в землю. Автоматная очередь, взбивая фонтанчики пыли прошла совсем рядом с плечом Андрея, от бревен колодезного сруба брызнула щепа. Практически над ухом хлопнул одиночный винтовочный выстрел. Высунувшийся было из-за плетня фриц, завалился обратно за ограду. Приготовленная к броску граната выпала из руки, грохнул взрыв. Из распахнутых ворот сарая выскочил задержанный дезертир, деловито передернул затвор трехлинейки, вскинул ее к плечу, снова выстрелил куда-то в невидимого для Андрея противника. Грохнул еще один взрыв, разбитое окно мазанки, словно жерло маленького вулкана, выбросила из себя сноп огня и пыли. Игнат обернулся к дому, и вздрогнув, рухнул навзничь, алые, неряшливые кляксы расплылись по его белой нательной рубахе.

Установив сошки ДП на верхнем венце сруба, Андрей поймал на мушку бегущего к лесу, петляющего как заяц солдата. Короткая очередь, приклад ручника привычно толкнул в плечо и гитлеровец, кувыркнувшись, застыл в траве, изогнувшись в причудливой позе.

Бой закончился также внезапно, как и начался. Наступившая тишина, нарушалась тревожным ревом перепуганной, чудом уцелевшей скотины в хлеву и едва слышным на этом фоне плачем из разрушенной хаты. Из-за угла, слегка пошатываясь и устало, опираясь на карабин, вышел Федосеев. Бросил взгляд на тело Игната, укоризненно покачал головой, поднявшись на крыльцо закрыл мертвые глаза Тимура. На пороге показался Лысюк - старший, бережно прижимал к себе плачущую девочку. Андрей, тяжело поднявшись, шагнул ему навстречу.

– Усих, жинку, Ксанку, усих- старик поднял на него глаза, лицо его страдальчески скривилось он бережно погладил дочь по голове - ее вот, командир ваш..., собой...

Взгляд его упал на сына, хуторянин вздрогнул, как от удара, руки бессильно повисли плетьми.

Изувеченные осколками тела старшины и женщин выносили втроем, с подоспевшим на помощь Олексичем, из уже начинающей гореть хаты. Все это время Лысюк так и продолжал стоять скорбным изваянием над Игнатом, безучастно наблюдая за действиями бойцов и гибелью своего имущества.