Мама устало вздыхает, как-то странно на меня смотрит и вновь закрывает глаза. Внимательно вглядываюсь в ее прозрачные веки с тонкими едва заметными красными жилками и черные ресницы, в который раз пытаясь разгадать загадку ее неувядающей привлекательности. Пластических операций, подобно Сильвии, она не делала ни разу в жизни. По ее твердому убеждению, они превращают лицо в маску, на которую можно смотреть разве что издалека, чтобы не перепугаться. Ее методы — массажи и гимнастика. Еще привычка есть в основном фрукты да овощи и любовь к плаванию. Плюс, конечно, удивительные природные данные.

Задерживаю взгляд на ее не тонких и не очень полных бледных губах. Интересно, есть ли у папы веские причины для ревности? — возникает в голове вопрос. Всегда ли была ему верна мама? Возможно ли это — быть настолько очаровательной и не поддаваться естественному при такой красоте обилию соблазнов?

Мама приоткрывает глаза и смотрит на меня с подозрением, будто догадывается, о чем мои мысли. Потом переводит взгляд на поблескивающий в траве стакан и негромко просит:

— Принеси мне еще виски. У меня в баре есть полбутылки «Джека Дэниелза».

— Нет! — отрезаю я. — Хватит пить. Лучше пошли в дом и помиритесь с папой.

Мама качает головой.

— Пусть катится туда, куда намылился. Удерживать его, упрашивать, ублажать я не намерена. Потому что ни в чем не виновата.

Снова пристально смотрю на ее лицо. На нем отражается гнев и больше ничего.

— Я уже подумываю, не завел ли он себе какую-нибудь… и не мечтает ли сбежать к ней? — говорит она.

Усмехаюсь.

— Что ты несешь? Сама же прекрасно знаешь, что, кроме тебя, ему никто не нужен.

Мама пренебрежительно фыркает.

— Глупости.

— Никакие не глупости! — с жаром доказываю я. — Он даже смотрит на тебя с обожанием. Когда вы не в ссоре, конечно. Неужели ты этого не замечаешь?

Мама с безразличным видом похлопывает рукой по подлокотнику.

— Это он по привычке. На самом же деле… — Она пожимает плечами. — Бог знает, что у него на уме. Прошу тебя, сходи за виски.

— Мама! — вскрикиваю я. — Ты пугаешь меня!

— Чем? — Ее лицо делается совершенно невинным и изумленно-вопросительным.

— Своей тягой к спиртному, вот чем! — отчеканиваю я, выпрямляясь и подбочениваясь. — Чего ты добьешься этим виски, скажи на милость? Опьянением не решишь ни одной проблемы!

— Но хотя бы на время забуду о них, — говорит мама, глядя на меня с мольбой.

— Нет! — строго повторяю я, уже разворачиваясь.

Разговаривать с отцом вообще невозможно. Он ничего не слышит, носится от шкафа к дивану, где разложены раскрытые чемоданы и сумки, и бессистемно упаковывает брюки, рубашки и костюмы. Дебора стоит на пороге, скрестив руки на груди, и уже не пытается что-либо предпринять.

Несколько минут наблюдаем за ним молча. Он что-то приговаривает и то и дело дергает головой с круглой проплешиной на макушке. Мне его жаль, и я никак не могу отделаться от мысли, что он смешон в своей суетливости и никого не пугающей грозности. В какую-то минуту я не выдерживаю, подскакиваю к нему и беру его за руки.

— Пап, да успокойся же ты!

Отец смотрит на меня злобно-рассеянным взглядом и сдвигает брови.

— Успокоиться?! И продолжать жить, как жил? — Он отчаянно крутит головой. — Ну нет уж! Избавьте! Я вам не клоун и не шут! Хватит надо мной потешаться! И так…

— Никто над тобой не потешается! — кричу я. — Ты сам выставляешь себя на посмешище, потому что не знаешь, чего хочешь!

— Не знаю, чего хочу? — Отец моргает и некоторое время задумчиво смотрит мне в глаза.

У меня в голове уже мелькает обнадеживающая мысль: вдруг он наконец прекратит свой дурацкий концерт, примет твердое решение и либо правда разведется с мамой, либо поговорит с ней иначе — серьезно и обстоятельно.

Но папа вдруг усмехается, выдергивает из моих рук свои и размашистыми шагами подходит к кровати.

— Много вы понимаете, — продолжает он по-стариковски ворчать. — Потому что все трое одного поля ягода…

Кошмар продолжается битый час. Отец укладывает и укладывает свои вещи. Потом достает их из одной сумки и упаковывает в другую, потом в чемодан — и так без конца. Мы с Деборой подпираем косяки и выслушиваем неостановимый поток обвинений и ругательств в адрес мамы, нас и всех женщин на свете.

Спустя какое-то время в коридоре за нашими спинами раздаются шаги. Одновременно поворачиваем головы. По лестнице неторопливо поднимается мама. Ее глаза уставшие, но хмель определенно уже прошел. Она полвечера просидела в шезлонге и, наверное, передумала сотню дум.