— К цели? — переспросил Мустафа-ага Аят, тщательно раскуривая сигарету. — Нам нужно радоваться, если эта операция немного приблизит нас к цели. О самой цели речь пока не идет.

— Ты можешь расшифровать надписи на камне? Я хочу сказать, ты вообще понимаешь, стоит ли эта штука таких затрат?

— Конечно нет! — рассерженно ответил Мустафа-ага. — Если бы я мог, то не ставил бы штемпеля и печати в паспорта других людей. Я знаю только, что это — демотическое письмо, что оно старше, чем коптское, и что этот камень из Рашида в западной части дельты Нила.

— А как он попал в Берлин?

— Иншаллах. Это долгая история. Она началась более ста лет назад, еще во времена Наполеона. Высадившись в Египте, он приказал возвести в Рашиде крепость. Во время строительных работ французы наткнулись на камень из черного базальта размером с автомобильное колесо. На этой пластине было увековечено послание жрецов из Мемфиса. Содержание не играло особой роли, важно было, что один и тот же текст был написан в трех вариантах: иероглифами, демотическим письмом и по-гречески. По этому камню двадцать лет спустя смогли расшифровать иероглифы.

— И что теперь делать с этим камнем?

— Ждать!.. На месте, гдё был найден этот камень, рылись многие археологи: французы, итальянцы, англичане, наконец, немцы. Они надеялись на значительные находки — золото, драгоценные камни и дорогие скульптуры. Надежда — это канат, на котором пляшут сотни глупцов.

— Значит, они ничего не нашли.

— Ничего, кроме нескольких фрагментов текста, которые разрешили оставить археологам на память. Насколько можно было понять текст на камнях, речь шла, как и в случае с камнем из Рашида, о наследии жрецов Мемфиса. Этих камней сотни, но еще никто не додумался, что эти фрагменты в один прекрасный день будут иметь такое значение. Остальную историю ты знаешь.

— Ты имеешь в виду дело с Кемалем?

— Да, именно это.

— А этот Кемаль действительно пастух?

— Он выпасает своих коз в этой местности вот уже семь лет. Однажды он хотел воткнуть свой пастуший посох в землю, как это обычно делают пастухи, но у него не получилось. Он раскопал землю и увидел, что палка наткнулась на маленькую черную ломкую пластину из камня, у которой было отколото три или четыре края. Немногим позже Кемаль пришел ко мне, чтобы продать этот камень. Я высмеял его, сказал, чтоб он сделал из него порог в своем доме, ибо такое продать нельзя. Тут он заплакал, и я дал ему из сострадания десять пиастров. С тех пор этот камень лежал на подоконнике в моем кабинете. Там бы он лежал и сегодня, если бы эта ищейка Карлайл не спросил, что значат все эти письмена на камне. Тогда я рассказал ему историю про Кемаля и десять пиастров. Мы оба посмеялись. Англичанин спросил меня, может ли он взять этот камень с собой. Он надумал показать его кому-то. Я не имел ничего против. Спустя несколько дней он снова прибежал ко мне и взволнованно начал спрашивать о Кемале и о том месте, где этот камень нашли. Говорил, что там нужно искать остальные обломки. Я призвал Карлайла к ответу, ведь он должен был рассказать мне, что случилось. Но он вел себя загадочно и хотел обмануть меня, как ребенка. Он решил сам все провернуть, без Мустафы. Я отобрал у него камень и попросил своего каирского друга перевести текст, и вот что тот сообщил.

Ага вытащил из нагрудного кармана бумагу и разгладил ее на столе:

— «…все золото», — прочитал суб-мудир. — Именно то, что нам нужно.

— И я его найду. — Мустафа ударил себя кулаком в грудь. Потом он завернул камень в коричневую бумагу и пробормотал что-то о неверных собаках-христианах и о гордости за сынов Египта. После этого Мустафа спрятал пакет в чемодан, запер его на ключ и, положив в платяной шкаф, сказал:

— Теперь очередь Нагиба эк-Кассара.

— Можно ли вообще доверять эк-Кассару? — осторожно поинтересовался эль-Навави.

— Могу дать на отсечение руку, — ответил Аят. — Он старый спутник Сайфулы и уже очень давно в нашем деле. Что мы без него будем делать? Он единственный, кто изучал древнюю культуру нашей страны и может помочь нам в этом деле. Большинство экспертов — безбожные иностранцы, которые интересуются только тем, как ловчее вывезти из страны наше славное достояние. Они забирают себе все: наших богов, наши обелиски, даже мозаичные полы, по которым ходили наши предки. Когда-нибудь они вывезут и наши пирамиды, чтобы выстроить их заново в Берлине, Париже или Лондоне.

Эль-Навави, согласно кивнув Мустафе, сказал:

— Европейцы принимают нас всех за необразованных погонщиков верблюдов, пастухов, уличных торговцев и чистильщиков сапог — людей третьего класса. Да что там, даже четвертого… Они считают, что мы слишком глупы, чтобы сохранить наследие предков. Все европейцы, приезжающие в нашу страну вот уже более сотни лет, убеждены, что им нужно изменить наш восточный характер. И что самое плохое — многие из нас верят им, отвергают лучшие качества мусульман и берут худшее от европейцев. И ничего не поменяется даже при лорде Китченере. Он был и остается христианским псом, колонистом, несмотря на то что сам часто говорил: «Я — один из вас!» Он был и остается британцем, а все британцы — наши враги… Ты вообще меня слушаешь?

Он посмотрел на Мустафу, который прилег на заправленную гостиничную кровать, завел руки за голову и уставился в потолок. Он действительно не слушал, но это нельзя было расценивать как невежливость, и уж тем более как равнодушие. Нет. Все, о чем говорил суб-мудир, тысячи раз обсуждалось на тайных сходках националистов. И все это одобряли.

— Я тут как раз думал, — произнес Мустафа, не сводя глаз с потолка, который был украшен по краю массивной лепниной, — над тем, где может быть наше слабое место. Я хочу сказать, что леди Доусон приехала не за каким-то черным камнем. Она, как и мы, ищет обломок, который может стать ключом для большого открытия. Так вот, я спрашиваю тебя, Ибрагим, откуда это известно леди?