— Если хочешь успеть на пароход, — сказал тот, — тебе следует поторопиться.

О Аллах, всемилостивейший и всемогущий, он сам нагнал на себя столько страху, что уже не способен был отличить реальность от миража. В тот момент Нагиб не мог точно сказать, то ли ему привиделось это, то ли к нему действительно подошел одноглазый.

Но все происходило на самом деле: Нагиб прогуливался с этим мужчиной, отвечал, особо не задумываясь, и слушал слова незнакомца, не осознавая их смысла.

На корабле, который до отказа был забит людьми, одноглазый взял плату за проезд и провоз груза, и Нагиб отдался в руки судьбы. Немногие каюты были заняты, да и в них просто невозможно было находиться из-за жары, поэтому Нагиб разместился на носу, куда поставили его груз. К тому же здесь чувствовалось дыхание прохладного встречного ветра, который приносил хоть немного облегчения.

Нагиб лежал на двух своих ящиках и, скрестив руки на груди, смотрел в ночное небо, усыпанное звездами. С главной палубы до него доносился громкий разговор, то и дело заглушаемый шумом волн, которые, ударяясь о борт корабля, сбивались с ритма из-за противоположного хода гигантских гребных колес.

Страх, который сковывал его несколько часов назад, постепенно отступил, и его сменили равнодушие и даже убежденность в том, что теперь можно чувствовать себя увереннее.

Нагиб надеялся, что Омар присоединится к нему в Луксоре, он уже тысячу раз проклял себя за то, что отправил его по другому делу. Если Омар хотел прибыть в Каир к назначенному сроку, ему непременно нужно было сесть на этот корабль. Но Омар так и не появился. Поэтому Нагиб продолжил путешествие один. Вместе со своим таинственным багажом. Вниз по реке плавание длилось два с половиной дня, но только ночью выдавалось время, чтобы погрузиться в размышления. И чем больше Нагиб думал о заказчике и его странных методах ведения дел, тем яснее становилась ему вся низость и подлость Али ибн аль-Хусейна. Был он членом «Тадамана» или нет, любил он Египет или нет, но этот человек поступил гнусно, воспользовавшись ситуацией, в которой они оказались. Сам не желая попасть впросак, он подверг их опасности. Если все пройдет по плану, торговец получит товар целым и невредимым и заплатит лишь чаевые. Если же все закончится худо, то Хусейн так и останется безымянным торговцем пряностями с неизвестным адресом.

Это навело Нагиба на мысль: что случится, если аль-Хусейн не будет его ждать? Он должен был бы придерживаться уговора, но что делать с ящиками, если аль-Хусейн не придет?

Новое беспокойство охватило Нагиба, в нем росла безудержная злость. В ночь, перед тем как корабль должен был пристать в Каире, он взял кинжал и принялся взламывать один из ящиков, пока не сорвал узкую доску и не смог запустить туда пару пальцев. Нагиб ничего не нащупал, но почувствовал под пальцами крепкую мешковину и надрезал ее. Оттуда высыпался белый порошок. Опиум!

То, о чем Нагиб догадывался, чего опасался вот уже несколько дней, наконец подтвердилось: Али ибн аль-Хусейн воспользовался их патриотизмом и доверчивостью в своих преступных целях. Если это дело «Тадамана», то Нагиб эк-Кассар не желает иметь к этому никакого отношения.

Нагиб незаметно для окружающих забил ящик снова. От страха, который охватил его, у молодого человека дрожали руки. Он ломал себе голову, не в силах понять, чем они так привлекли аль-Хусейна, почему он избрал их для своих грязных дел. Он никак не мог взять в толк, почему это произошло именно с ними.

Помимо этого в его голове проносились тысячи других мыслей. Как ему себя вести после того, как он узнал об опиуме? Конечно, теперь негодяй был у него в руках. Нагиб мог шантажировать его, потребовать много денег за молчание, в один миг стать богачом, как сам аль-Хусейн. И почему бы не поделить выручку поровну? Но тогда аль-Хусейн наверняка выдаст Нагиба англичанам, и это будет конец.

Нагиб с трепетом вдыхал ночной воздух. На берегу мерцали огни Бени-Суэфа.

«Как бы так все обставить, чтобы аль-Хусейн понял: мне стало известно о содержимом ящиков. Небольшой намек, небрежно брошенная фраза — этого хватило бы, чтобы вселить в аль-Хусейна беспокойство. Намекнуть, что он должен повысить гонорар за опасное предприятие».

Но против этого говорили жесткий характер аль-Хусейна, его порочность, бесцеремонность и эгоизм, с которым он шел к поставленной цели. Конечно, он, эк-Кассар, будучи мелкой сошкой по сравнению с бандитом, наверняка проиграет ему в этой дуэли. Но потом он вспомнил об истории с консулом Мустафой-ага Аятом и его продажным субмудиром в Берлине. Они недооценили его — Нагиб незаметно сделал копию текста с осколка базальтовой плиты из Рашида. Наверное, они и сегодня радуются, что обвели набитого дурака вокруг пальца.

Терзаемый сомнениями и исполненный неуверенности, как и все люди с надломленной судьбой, Нагиб следующим утром прибыл в Каир, где его уже ожидал аль-Хусейн с несколькими лакеями. Аль-Хусейн, как всегда, был одет по-европейски; несмотря на жару, на нем был белый накрахмаленный воротничок и озорная бабочка, что придавало ему нечто щегольское и одновременно смешное. Вел он себя заносчиво, что было свойственно выскочкам, и не произнес ни слова благодарности или признательности.

Это обидело Нагиба, и если до этого момента он еще сомневался, какой линии поведения придерживаться, то теперь взял себя в руки и сделал замечание по поводу опасного заказа. Затем он выказал недовольство относительно оплаты, заметив, что это могло стоить ему головы.