Эти слова глубоко ранили Омара. Он в слезах побежал к Хассану, который занимался «polishing» у «Мена Хаус». Когда старик закончил чистить обувь одной знатной англичанке, он подозвал к себе Омара. При этом он, как обычно, ударял щеткой по ящику и шутливо кричал:

— Polishing, sir! Всего один пиастр!

Но тут он заметил, что его маленький друг плачет, и сказал:

— Египтянин знает всего два вида слез: слезы радости и слезы горя. Я, должно быть, очень сильно ошибусь, если скажу, что вижу на твоем лице слезы радости.

Мальчик отер тыльной стороной руки лицо и кивнул, потом сел возле микассаха на землю.

— Я… — начал он, запинаясь, — я спросил Муссу, готов ли он отправить меня в школу…

Хассан перебил его:

— Могу себе представить, что он тебе ответил. — При этом он сплюнул на песок. — Мусса наверняка сказал: «Зачем тебе школа, я сам в школу не ходил». Или что-то в этом роде, так ведь?

Омар снова кивнул и сквозь непрерывный поток слез и всхлипываний пробормотал:

— Мусса даже сказал, что может себе позволить воспитывать чужого мальчика по имени Омар-эфенди. Слышишь, он назвал меня Омаром-эфенди! — Рыдая, мальчуган закрыл лицо руками.

— Послушай, парень! — Старик положил на плечи Омара свои грязные коричневые руки. — Ты молод, смышлен, и у тебя целы ноги, которые понесут тебя туда, куда пожелаешь. Будь терпелив. Аллах укажет тебе твою дорогу. Жизнь предрешена, как путь небесного светила. Если Аллаху будет угодно послать тебя в школу, ты в нее пойдешь. Но если он решил в своем сердце, что тебе следует быть погонщиком верблюдов, ты будешь им всю оставшуюся жизнь. Что бы там ни происходило…

Слова старого микассаха ненадолго утешили Омара. Конечно, он так и ждал бы в своих мечтах, что Аллах укажет ему путь, если бы не наступил тот жаркий ветреный ноябрь, когда хамсин взметал в воздух раскаленный песок, а небо было темным, как во время Страшного суда. Это продолжалось семь дней без передышки. Глаза слезились, без повязки на лице никто не решался высунуться на улицу. Люди молили о дожде, но Аллаху был ведом лишь горячий, затхлый, безжалостный ветер, от которого перехватывало дыхание.

На восьмой день хамсин наконец утих. Люди и животные выползли из своих убежищ, словно обезумевшие, жадно дышали, как рыбы, выброшенные на берег. Только старого Муссы больше Не было видно. Его сердце не выдержало разбушевавшейся стихии.

Его накрыли с головой белой простыней. И так он сидел с обращенным в сторону Мекки лицом на своем высоком стуле со спинкой целых два дня, словно призрак, потому что для носилок в доме просто не было места, а тот, кто отвечал за похороны, приступил к своим обязанностям значительно позже. Хамсин оставил после себя слишком много жертв.

Это был первый случай, когда Омар встретился со смертью лицом к лицу, а мертвый Мусса под белым покрывалом так испугал его, что он сбежал к Хассану и поклялся, что никогда больше не зайдет в дом мертвого Муссы.

— Ты дурак! — обругал его микассах. — Ты действительно веришь, что, когда ночью взвоют шакалы, он поднимется и пройдет в закрытую дверь или отправится на небо, как утверждают неверные? — При этом он смачно плюнул на песок.

Омару стало стыдно. Он стыдился, потому что боялся, а боялся он чего-то неизвестного.

— А что утверждают неверные? — неожиданно спросил мальчик.

— А, да что об этом говорить! — неохотно произнес Хассан и вытер рукавом пот со лба. Потом он кивнул в сторону «Мена Хаус». — Все они неверные — англичане, немцы и французы… Все — евреи и христиане! — Он опять смачно плюнул, как будто сами слова вызывали у него отвращение.

— Но ты ведь живешь за счет неверных! — воскликнул Омар. — Как ты можешь презирать их?!

— Аллах ведает, что я творю, — ответил Хассан, — и он до сих пор не дал мне понять, что я поступаю не так, как надо.

— Значит, это угодно Аллаху?

Микассах пожал плечами и, повернув ладони кверху, сказал:

— А что мне еще остается? Если Аллаху не угодно, чтобы я нищенствовал и крал, значит, ему угодно, чтобы я чистил ботинки неверным. — После этих слов Хассан снова ударил щеткой по ящику и закричал: — Polishing, polishing, sir!

Из отеля вышел высокий, одетый в пятнистую униформу песчаного цвета господин и взглянул на блеклое пятно солнца на западе. Потом он осмотрелся по сторонам и направился прямиком к Хассану. Не говоря ни слова, господин поставил правую ногу на ящик, и Хассан начал свою работу, театрально размахивая руками, как танцор с саблями.