А Зарик? Ведь его утром нужно в ясли отвести, а вечером вовремя забрать. А объекты у нее сегодня на одном краю города, а завтра на другом.

И разве уходил он на работу хоть раз без горячего завтрака и не ожидал ли его всегда ужин? Как бы ни уставала, разве легла она хоть раз до его прихода с занятий? И каждый понедельник разве не удивлял он своих гвардейцев выстиранной и выглаженной спецовкой — а ведь стиральную машину они купили совсем недавно? А какой роскошный подарок — книжный шкаф и письменный стол — сделала она ему к окончанию первого курса на свои премиальные! Кончилось тем, что Машенька, несмотря ни на какие возражения начальства — дошла до парторга! — заставила мужа взять отпуск за два года, и Дамир к весенней сессии рассчитался со всеми «хвостами».

Когда он учился уже на четвертом курсе, главный инженер не раз говорил ему:

— Ты уж, Камалов, не обижайся, что не берем в аппарат,— место для тебя нашлось бы, хотя инженеров у нас хватает, да вот беда — толковых мастеров и бригадиров в обрез…— и не то шутя, не то всерьез сетовал: — Каждый раз трестовскому парторгу говорю, что медвежью услугу он мне оказывает: самых толковых бригадиров и лучших рабочих лишаемся — кончают вузы, уходят в аппарат, а то и в другие организации.

В тридцать лет, как раз в день своего рождения, Дамир Мирсаидович получил диплом. В своем управлении оставаться не захотел: было странно, что придется на иной основе строить отношения с друзьями и товарищами. И главный инженер рекомендовал Камалова коллеге из дорожного управления. Так Дамир Мирсаидович оказался в кабинете со свежевыкрашенной и блестевшей лаком голландской печью под началом Киры Михайловны.

Когда главный инженер треста представлял Камалова начальнику управления, тот, не дослушав до конца, глядя с улыбкой на неловко переминавшегося с ноги на ногу Дамира Мирсаидовича, сказал:

— Хорошо, брат, действительно гвардеец. Берем! — и добавил: — Не обижайся, я бы и не гвардейца принял, дело в том, что мужиков в управлении всего двое: я да он,— начальник показал на своего главного инженера.— Ты будешь третьим. Инженер нынче пошел женского пола. Во всех отделах из конца в конец коридора сплошь женщины. Не хватает, видно, у нашего брата в молодости терпения подзубрить, подучить, чтобы добрать тот единственный балл, из-за которого он уступает дорогу прекрасному полу. Как шутит один мой приятель, он из-за Анны Карениной инженером не стал. По литературе выше тройки не мог получить, а пигалицы, на балл лучше знающие про Каренину,— на стройфак, пожалуйста. У них в молодости, наоборот, терпения, старания больше, да и дальновиднее они. Так что, Дамир Мирсаидович, это мы вас должны спросить, не убоитесь ли? Вам, почитай, одному придется работать здесь с женщинами, ведь нас целый день нет: я на планерках да на совещаниях, а он по объектам мотается…

Новый инженер поначалу вызвал у женщин интерес: одна за другой приходили они в первые дни в плановый отдел к Кире Михайловне, то спросить, то выяснить, то согласовать, но видя, с каким усердием взялся он за изучение бумаг, головы не поднимает, быстро перестали проявлять любопытство.

Кира Михайловна, видимо, женским чутьем уловила, что пришел человек основательный, и пришел не на один день, поэтому секретов не таила, опытом делиться не отказывалась. День ото дня не только терпеливо вводила Камалова в курс дел, но и перекладывала на него часть работы, которая выполнялась толково и быстро. В те дни, когда Кира Михайловна возвращалась с бюллетеня (то сама болела, то дети), она, к своему удовольствию, отмечала, что все отчеты сданы в срок, нужные письма разосланы, короче, в отделе полный порядок, словно сама она и не отсутствовала.

Понемногу Камалов обживался. На столе, как у других, появились чайник и две пиалы. Приятно было среди жаркого дня заварить кок–чай и, сев напротив распахнутого в сад окошка, неторопливо выпить чайничек–другой.

За полгода его раза три приглашали на дни рождения. В такие дни до обеда без перерыва полыхали все восемь конфорок, а топот в коридоре стоял такой, как в дни выдачи зарплаты, когда разом приезжали все рабочие. К условленному часу приезжало начальство, и потом мужчин приглашали в техотдел. Кабинет был просторный (может, при реконструкции он уже имелся в виду как банкетный зал?), мест с избытком. Столы в форме буквы «Т» красиво застилались белоснежным дефицитным ватманом. Там, где обычно восседала именинница, цветным фломастером было написано: «С днем рождения, Генриетта!» (Камалову почему-то запомнилось именно это — Генриетта…) Глядя на изящные завитки букв, можно было узнать почерк лучшей чертежницы отдела — как минимум полдня не пожалела.

По традиции, как понял Камалов, главное блюдо готовила именинница, и если потом еще месяц переписывали рецепты, обсуждали их в каждом отделе, ходили к автору за дополнительной консультацией часа на два, значит, празднество удалось на славу.

Камалову нравилось, как преображались, хорошели в этот день женщины, как они были милы и добры друг к другу. Какие тосты, даже в стихах, провозглашали, какие цветы в любое время года преподносили имениннице. И лишь к одному он так и не смог привыкнуть, что этого напрочь пропавшего рабочего дня, с вином и водкой, а потом с чаепитиями по отделам до самого конца, никому не было жаль.

Шли дни, летели месяцы. Сдали с Кирой Михайловной первый годовой отчет, а там — не успел осмотреться — и полугодовой на носу. Теперь Дамир Мирсаидович уже не путал диспетчера Генриетту, крупную усатую женщину с мужским басом, занимавшую кабинет рядом с кухней, с очаровательной Валей Розенталь из отдела труда и заработной платы. Знал, что не столь уж дружен и спаян, как показалось на первый взгляд, их женский коллектив. Например, бухгалтерия, отдел кадров и снабжение часто бывали в конфронтации с техническим, плановым и производственным отделами. Были в этих отношениях и приливы, и отливы, и долгий штиль. Говорят, стрижи и муравьи предсказывают дождь, а черепахи и змеи даже землетрясение, но ни один человек не решился бы предсказать ситуацию в управлении на день вперед. Как и в большой дипломатии, здесь существовал неписаный кодекс чести: к примеру, не нарушать перемирия в праздники, объединяться на дни рождения и юбилеи. И совсем нескучно становилось, когда конфликт достигал штормового состояния.

Генриетта, в любой момент сославшись на неисправность рации (оппозиция подозревала, что электронные лампы у нее в запасе всегда имеются), могла уйти на близлежащий базар и вернуться с полной сумкой свиных ножек. Зато уж холодец она делала отменный! От избытка времени она начинала смолить свиные ножки на плите. Несмотря на распахнутые на улицу двери, запах паленой щетины минут через десять проникал во все отделы.

Дружно распахивались двери кабинетов — и начиналось… Но разве можно было перекричать Генриетту! Она невозмутимо отвечала, занятая своим серьезным делом: