Вернисаж под открытым небом в Питере. Таинственный Покупатель в черных очках и с волосяным хвостом выбрал картину. Ему Художник предлагает еще одну, с тучной женщиной у ручья:

– Смотрите: красиво, эротично.

– Красота и эротизм, молодой человек, – понятия разнополярные, – говорит назидательно Покупатель профессорским тоном. – Эротизм – это проявление агрессии и страха, а красота – это покой, умиротворение.

– То есть, вы против эротики? – удивляется Художник.

– Эротика – это хаос и разрушение, постыдный страх бренности бытия. И высшее проявление этого – женщина.

– А вы случайно не из «Комнаты потерянных игрушек»? – сдавленно спрашивает Художник.

Очень скоро не в меру любопытного Художника находят мертвым от передозировки героина – весьма распространенный с некоторых пор способ убийства…

Я выключил телевизор. Не люблю мрачные детективы, особенно приправленные модной черной мистикой. Но слова таинственного Покупателя врезались в память и оставили там щемящее чувство безотчетного интереса. Может именно поэтому, примерно через полчаса, я снова механически кликнул кнопкой пульта – там по черному фону ползли титры и звучала песня: «Поднимаюсь, спотыкаясь – По ступеням не спеша. – Я от мира отрекаюсь – Надрывается душа!» Снова – щелк по кнопке пульта – и наступила тишина. Да, умеют киношные ребята интерес возбудить…

Диана позвонила в дверь и, не обращая внимания на мои дежурные возражения, просочилась внутрь квартиры. Не спросив разрешения, плюхнулась на диван и эффектно скрестила длинные ноги в лосинах. Тряхнула головой, рассыпав пушистые волосы по плечам, повернула ко мне лицо, демонстрируя махровую тушь на густых ресницах и жирную лиловую помаду на пухлых капризных губах.

– Что, Андей, – назвала она меня как в детстве, – судьба, кажется, подарила мне шанс?

– Ты это о чём? – спросил я настороженно.

Спросил о том, что и так знал, в основном для того, чтобы выиграть время и прийти в себя. С родителями девочки мы по-соседски дружили, заходили друг к другу безо всякого повода, так, чайку попить, луковицу занять, червонец до зарплаты стрельнуть. Маленькую Диану я носил на плечах, дарил ей игрушки, сажал на колени, кормил с рук зефиром, расчесывал густые длинные волосы.

До того, как наступило отрочество, Диана не отличалась от других симпатичных малышек. Правда, родители говорили о ней, будто девочка вполне самодостаточная. Она часами играла одна, подолгу слушала пластинки со сказками, сидя в полутемной комнате, смотрела на видеомагнитофоне мультики. Для родителей и гостей это было очень удобно, потому что ребенок не отрывал их детскими вопросами от недетских тем, и называлось это явление научным словом «нейтрализация». Однако, девочка подросла и стала требовать к себе внимания, преимущественно мужского. Поначалу это выглядело немного потешно и вполне невинно. Только по мере взросления Дианы стал замечать, что её неумелая женская агрессия стала лично меня как-то неприятно задевать.

В свои шестнадцать лет она успела перепробовать на мне целый арсенал приёмов соблазнения. Она заваливалась ко мне домой и в крохотной мини-юбке, и в кожаных шортах в обтяжку, и в махровом банном халате с влажными волосами. Бывала она при этом несколько пьяной, разок даже заявилась обкуренной травкой – такие шалости в её семье не считались чем-то криминальным. Более того, этому давалось так же вполне научное определение: «опыт расширения сознания», что по мнению «продвинутых» родителей сообщало добровольному сумасшествию вполне легальный статус. Натыкаясь на таран девичьей наглости, я принимал незваную гостью сухо, вежливо и, с трудом справляясь с раздражением, как можно скорей выставлял за дверь. Протянула как-то она мне DVD-диск с эротическими фильмами, а назавтра, иронично улыбаясь, спросила:

– Ну и как?

– Обычная пошлая дешёвка для озабоченных прыщавых подростков, – пожимал я плечами. – Мне кажется, что девочка твоего интеллигентного воспитания могла бы интересоваться чем-то более глубоким.

– Куда уж глубже? – прыскала она и замолкала, напарываясь на мой отчужденный холодный взгляд. Заканчивались её потуги обычно тем, что она надувала губки, фыркала и возмущенно покидала мою жилплощадь.

И вот Диана стоит передо мной и берёт мою окаменевшую руку в свою теплую и мягкую ладошку. Глаза у неё мутные то ли от анаши, то ли от гармональной истомы. Зрачки расширены, от чего глаза напоминают черную болотную трясину, которую мне доводилось однажды обходить в лесу под Хлюпино, где собирал грибы. Мне это нравилось всё меньше и меньше, но я тупо молчал, находясь в состоянии, подобном параличу. Наконец, её вторая рука по-кошачьи мягко легла на моё плечо, а лицо с полузакрытыми глазами стало приближаться к моему. В голове пронеслось: «как тающий на солнце шоколад». И тут из памяти всплыли слова инспектора из романа Богомила Райнова «Инспектор и ночь», и я вслух процитировал:

– С чего ты взяла, что эта ужасная помада тебе к лицу?

– Дурак, – изящно отпарировала она и резко отпрянула, скорчив обиженную мордашку, все еще по-детски пухлую.

– А теперь послушай меня, дитя непутёвое, – сухо сказал я, очнувшись. – Поищи-ка для своих романтических экспериментов кого-нибудь помоложе.

– …Да ты сам-то их видел, Андей, тех, кто помоложе? – воскликнула девушка. – Дебилы и недоноски.

– Как раз твой уровень. Так что вперед. Дверь у тебя за спиной.

– Другой бы на твоём месте!.. – начала было она.

– Я на своём месте, Ди, а других тут нет. – «Ди» мы называли её с отцом в честь английской принцессы Дианы. – Повторяю: дверь сзади. Иди учить алгебру. Я слышал от папы, у тебя по ней одни двойки. Родителям – горячий привет!

– О, shit! – выругалась она по-импортному и, запрокинув голову, двинула на выход. Жаль, что девочка усвоила из английской речи только ругательства, а ведь я в детстве учил её таким словам, как любовь, верность, чистота, мягкость, терпение…