То, о чём поведал ребятам старый разведчик (взяв с них клятву хранить всё в строжайшей тайне), вполне заслуживает пера получше, чем у авторов данного повествования, а то и экранизации Т.М.Лиозновой. В самом конце войны, оказавшись на грани провала, уже преследуемый тайной государственной полицией (GeStaPo) гитлеровской Германии, советский разведчик подполковник Черкасов был вынужден бежать. У надёжных людей в Польше он оставил эти документы (которые и передали их ему годы спустя, приехав в СССР с целью туризма). Переодеться, однако, тогда не удалось. Черкасов лишь только, приближаясь к явке в Польше, сорвал погоны. Поляки благословили советского разведчика, показав ему, как проще всего попасть в Особый отдел, но, как и обычно на войне, произошло непредвиденное…

Скрывавшаяся в польских лесах вооружённая группа немцев напала на советскую комендатуру как раз тогда, когда Черкасов подходил к ней. Он был контужен осколком кирпича, отбитым пулей. В сознание он пришёл, уже находясь в советском госпитале в качестве… военнопленного. К тому же, хотя у него и не было ни оружия, ни каких-либо документов, его заподозрили в причастности к группе, совершившей налёт. Разумеется, Черкасов настоял на встрече с „особистом“, и тот направил людей на давешнюю польскую явку советского разведчика. Вот, только, там уже никого не оказалось: соседи показали, что эти люди ночью впускали в дом какого-то немецкого офицера, а на следующий день куда-то уехали. Взяли ли они с собой немецкие документы разведчика, спрятали ли их или уничтожили – оставалось неизвестным долгие годы. Правда, подозрение на причастность „неизвестного немца“ к фашистским недобиткам, совершившим налёт, было снято. Но в неописуемой суматохе последних недель войны затерялись и те документы, которые составил на „неизвестного“ особист в новеньких погонах старшего лейтенанта. Так Черкасов оказался в фильтрационном лагере, а потом – на Урале: в лагере для военнопленных немцев. Мытарства Черкасова длились более полугода, пока ему не удалось, наконец, длинными окольными путями, связаться с Виктором Семёновичем Абакумовым – бывшем начальником уже ликвидированного СМЕРШа. До Лаврентия Павловича Берии, с которым Черкасов познакомился лично перед самой заброской в Германию, добраться не удалось, хотя Черкасов и пытался (зная уже из газет, что бывший первый заместитель Председателя Государственного Комитета Обороны уже не имеет отношения к той спецслужбе, которую он возглавил в 1938 году).

И вот, однажды, уже зимой 1945/46 года „военнопленного“ вызвали к начальнику лагеря, где в кабинете, кроме самого начальника, сидел бывший инструктор Черкасова, правда, теперь – с полковничьими погонами.

– Володя! – кинулся, было, к нему Черкасов, но тут же одёрнул себя, – Извините, тов… гражданин полковник…

– Вася! Живой! Ну, какой я тебе полковник – ведь и тебя представили и к званию полковника, и к Герою Советского Союза… посмертно…

Затем, обращаясь уже к начальнику лагеря, приехавший из самой Москвы полковник разведки сказал:

– Всё! Я его немедленно забираю! У вас тут найдётся для полковника Черкасова какая-нибудь подобающая одежда?! Начальник лагеря замялся:

– Понимаете… Одежда – найдётся… гражданская, а подобающей, извините, нет.

Тут же, практически мгновенно, Черкасову выдали вполне приличный гражданский костюм, пальто, шапку и – главное – оформили советский паспорт. Удостоверение чекиста его дожидалось в Москве.

––––––––––––––––

 Казалось бы, злоключения бойца невидимого фронта, разведчика, представленного к высшей награде, высшему званию страны, должны были на этом и закончиться. Но – нет: разведчика, столь удачливого в тылу врага, на Родине преследовали нелепые, совершенно неожиданные, почти невероятные неудачи. Пассажирские поезда после войны ходили медленно. В дороге Черкасов, сопровождаемый и всё время подбадриваемый бывшим инструктором и нынешним полковником Владимиром Ивановичем, заболел. Заболел тяжело – сказалось и многолетнее напряжение за время работы в Германии, и нелёгкий физический труд с военнопленными на непривычном холоде Северного Урала. В общем, иммунитета не осталось почти никакого.

С тяжелейшей пневмонией Черкасова сняли в поезде в Казани. Спасибо ещё, что его старый товарищ лично доставил больного в военный госпиталь. Пришлось даже поскандалить, так как кроме паспорта (даже без прописки!) у Черкасова не было не то что – военных, а вообще никаких документов. Но полковник из центрального аппарата госбезопасности добился всего, чего следовало. В том числе – редчайшего в то время пенициллина. А документы… Что ж: документы московский полковникжелезно пообещал выслать из Москвы. Потом Владимир Иванович звонил начальнику госпиталя в Казани с каждой большой станции – справлялся, как там дела у его друга и героя войны. Так что, дела шли. Неожиданно быстро – фототелеграфом было выслано в Казань и старое чекистское удостоверение Черкасова (в нём он значился подполковником), а к моменту выписки из госпиталя подоспел и отправленный почтой оригинал. Но – тоже, почему-то  прежний, подполковничий.

С этими документами и справкой из госпиталя в апреле 1946 года и направился Черкасов домой, в Воронежскую область. А прибыв, узнал, что друг и бывший инструктор Володя, вскоре после приезда в Москву, скоропостижно скончался от инфаркта. К той поре семья Черкасова всё ещё не выбралась из эвакуации, из Сибири… Ну, о других бедах и горе вернувшегося на Родину разведчика мы здесь уже вкратце упоминали. А поскольку он не стал рассказывать об этом своему внуку и его приятелю, воздержимся от грустных деталей и мы.

________________

Беседа с дедушкой повлияла на дальнейшее развитие Андрюши странным образом. Нет, он по-прежнему занимался музыкой и считал, что ему стоит научиться анализировать её с помощью математики. Через год, в 1983-ем, Андрей сдал экстерном и блестяще экзамены в музыкальной школе, хотя и все семь положенных лет занимался не в классе, а дома. Но – какая, в сущности, разница, если он занимался с лучшим в этой школе педагогом, известной на всю область и даже республику скрипачкой Черкасовой?!

Видимо, рассказ дедушки оказался последним звеном в цепи событий, связанных с понятиями справедливости/несправедливости, совести/безнравственности, удач/неудач (несправедливое нападение Мишки в первый раз – специальные уроки самозащиты – ещё более явно лишённое совести нападение Мишки – нож – несправедливости в судьбе любимого дедушки – такого, оказывается, героического и –скромного). В общем, дедушкин рассказ стал тем ключом, что сосредоточило все интересы мальчика на вопросах Совести, Морали, Чести, Справедливости. Впрочем, Андрюша уже подходил к так называемому переломному возрасту (у него он начался рано). А юность – всегда максималистична, всегда – если не испорчена, не изуродована гадким воспитанием – ищет Справедливости, ратует за Честь и Совесть.