Хулиан удивленно посмотрел на меня, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь. В гараже стоял четырехсоткубовый мотоцикл фирмы «Санглас», который отец купил совсем недавно. Этот мотоцикл семьдесят пятого года выпуска был полностью отреставрирован практически до состояния музейного экспоната. В общем, настоящий бриллиант в короне.

— Ты же прекрасно понимаешь, что папа очень рассердится, если узнает, что мы даже хотя бы заводили этот мотоцикл, пусть и не катались на нем, — возразил мне Хулиан. — Кроме того, далеко мы не уедем, — добавил он. — Полиция сразу же остановит нас, как только увидит двух подростков на четырехсоткубовом мотоцикле.

— Никто нас не остановит. Мы же не поедем куда-нибудь далеко — прокатимся вокруг поселка и вернемся. Я ведь уже пробовал ездить на этом мотоцикле. Уверяю тебя, ничего сложного. Он послушный, как ягненок.

Этот довод оказался решающим. Хулиан согласился поучаствовать в авантюре с тем условием, что все ограничится парой кругов по окрестностям.

Мы зашли в гараж и надели шлемы, даже не подозревая о том, что уже вышли на сцену в прологе грядущей трагедии. Отцу, разумеется, и в голову не приходило, что мы осмелимся прокатиться на этом мотоцикле, поэтому ключи были оставлены прямо в замке зажигания.

Автоматические ворота гаража поднялись, и старый «санглас», рыча как рассерженный зверь, выкатился на улицу.

Мы и предположить не могли, что буквально в ста метрах впереди нас поджидает смерть. Впрочем, ей удалось забрать жизнь лишь одного из нас — к огромному моему сожалению.

Разумеется, я не увидел ни предупреждающего сигнала, ни знака, требующего остановиться и пропустить грузовой транспорт, выезжающий с территории промышленной зоны, прилегающей к дороге. Я успел разогнаться до восьмидесяти километров в час и чувствовал себя не просто королем дороги, а властелином мира.

Все кончилось мгновенно и неожиданно.

Еще секунду назад дорога была абсолютно пустой и свободной, и железная стена на нашем пути выросла словно из-под земли. В мгновение, остававшееся до неизбежного столкновения, я не успел толком ничего рассмотреть и уж тем более понять. Запомнилась мне лишь красная тень, стремительно надвигающаяся на меня. Именно так был выкрашен тот фургон, в который врезались мы с братом.

Я очнулся в тот момент, когда два санитара перекладывали меня с асфальта на носилки. В состоянии шока я, естественно, плохо понимал, что происходит, но, по крайней мере, мог сравнительно безболезненно шевелить руками и ногами.

Когда меня несли к «скорой помощи», я спросил:

— А Хулиан как?

Мне никто не ответил.

Со смертью брата кончилась и моя жизнь, по крайней мере, она изменилась до неузнаваемости и уже никогда не была такой, какой я привык ощущать ее до той трагедии.

Родители изо всех сил старались доказать мне и самим себе, что жизнь продолжается, но, вернувшись домой из больницы — две недели в гипсе и всего три сломанные кости, — я почувствовал, что в доме раз и навсегда повисла неловкая и напряженная тишина. Чтобы хоть как-то заполнить эту пустоту и развеять молчание, отец купил огромный плазменный телевизор, занявший едва ли не половину стены в гостиной.

Он не выключался у нас целыми днями, вне зависимости от того, что шло по программе — футбол, какое-нибудь кино, развлекательные передачи… Отец постоянно сидел в кресле перед этой огромной панелью, не придавая значения ни тому, что происходит на экране, ни тому, что делается вокруг него. Тяжесть понесенной утраты и упорное нежелание смириться с нею надолго вывели его из строя.

На работе ему дали длительный отпуск за свой счет. Отец считал себя ответственным за то, что случилось. Он полагал, что только по его небрежности ключи от этого смертельно опасного вида транспорта оказались в моих руках, я же со своей стороны считал самого себя единственным виновником произошедшего. Я надолго перестал хотеть чего бы то ни было в этой жизни, продолжал существовать и выполнять какие-то обязанности просто по инерции. Каждый день я уходил в школу, а затем возвращался домой — все, больше мне ничего не было нужно. Я превратился в живого мертвеца.

Мама как ни старалась, так и не смогла скрыть от нас с отцом своего отношения к случившемуся. С ее точки зрения, вина лежала на нас обоих. Хулиан был ее любимцем, светом в окошке и главной надеждой. Время от времени мы с отцом ловили на себе суровый взгляд матери, который говорил сам за себя: прощения нам нет и не будет.

Через четыре месяца после трагедии она перебралась к своей сестре, жившей в Америке. В качестве дежурного объяснения мать сказала, что ей нужно было на время отключиться от всего, что случилось, и сменить обстановку, чтобы все вокруг ежесекундно не напоминало ей о смерти сына.