На площадке посередине продавали рабов: толстый самарийский купец увлеченно ощупывал тугую грудь совсем юной чернокожей девушки, работорговец заставлял атлетически сложенного нубийца напрягать мощные мускулы. Все громко расхваливали товары на родных языках, а покупатели так же громко торговались, пытаясь сбить цену, отчего на площади стоял постоянный гул, будто прибой бился о скальную гряду.

– А ты много ли сделал добрых дел, Иуда? – со скрытой насмешкой спросил Фома, и ему пришлось повысить голос.

– Много. Только вы их быстро забываете, – Иегуда гордо выпрямил спину. – Помнишь, как я предостерегал от входа в Иофу и умолял обойти это селение? Но вы меня не послушали, и нас хотели побить камнями! Кто выручил всех тогда?

Суровое лицо Петра смягчилось, на губах мелькнула тень улыбки.

– Да, помню, Иуда бросился на зачинщиков, он так кричал и ругался, плел такие небылицы и так кривлялся, что вызвал смех толпы, и мы смогли выбраться невредимыми…

– Но я не дождался благодарности ни от учителя, ни от вас! – взволнованно вскричал Иегуда. – Никому не нужны правда и справедливость!

– Может, оттого, что ругань мало похожа на правду, а смешные ужимки мало похожи на справедливость? – усмехнулся Фома. – Но никто не отрицает, что ты спас Учителя своими ужасными гримасами!

– Не я его спас, это не мои гримасы! Вероятно, его спас Сатана, который научил меня кривляться, корчить рожи и изворачиваться перед разъяренной толпой! – Иегуда тыльной стороной ладони вытер выступившую на губах пену.

«Серебряный шекель» вдруг скрылся за невесть откуда взявшейся тучкой и вмиг перестал греть. Тут же налетел резкий порывистый ветер, закрутивший и взметнувший вверх кучи рыночного мусора.

Они как раз подходили к мясным рядам. Слева продавали мясо, справа – птицу. На прилавках лежали ощипанные тушки кур и гусей, в больших клетках беспокойно бились голуби и куропатки.

Иегуда немного успокоился.

– Надо выбрать самого свежего агнца…

– Лучше купи голубей или гуся, – предложил Петр. – Мы давно не ели птицу.

Иегуда покачал головой.

– Нет. Учитель обмолвился, что алчет ягнятины. И еще я куплю ему лучшего самарийского вина! А вы пейте финикийское, оно дешевле…

Петр и Фома переглянулись.

– Ты очень стараешься понравиться Учителю!

Иегуда хотел что-то ответить, но не успел.

– Простите, пытливые странники, – раздался сзади густой баритон. – Вы ведь из свиты Царя Иудейского? Могу ли я присоединиться к вашей высокоученой беседе?

Все трое обернулись. Перед ними стоял чужестранец с темным худым лицом, крючковатым носом и бездонными черными глазами. Он был одет ярко и необычно. Облегающий, с золотой нитью черный камзол, красная, с выгнутыми полями шляпа с петушиным пером, невиданные тяжелые башмаки с пряжками и обрубленными носами. На боку висел диковинный меч – узкий, длинный, ножны с позолотой, причудливо изогнутый эфес, витая рукоять… На руках длинные, с отворотами перчатки из телячьей кожи тончайшей выделки, прямо поверх перчаток надеты перстни с огромными сверкающими камнями. Такую одежду и оружие не знали ни в Самарии, ни в Иудее.

Странствующий лицедей? Но у бедных актеров нет столь дорогих вещей!

– Наш Учитель не имеет свиты, – ответил за всех Фома. – И он не любит, когда его так называют. Мы верные ученики своего Учителя, только и всего.

Чужестранец кивнул и учтиво поклонился.

– Позвольте пригласить вас в ближайшую корчму и славно пообедать за приятным и познавательным разговором.

Троица переглянулась.

– Что такое корчма? – спросил Фома.

Незнакомец указал рукой в тонкой перчатке на лавку мясника, в которой жарили мясо.

Петр посмотрел на Фому, Фома на Петра. Оба синхронно покачали головами.

– У нас сейчас диспут с фарисеями, – Петр всегда говорит твердо и громко, поэтому его никогда не пытаются переубедить. – Мы не можем опаздывать!

Не взглянув на Иуду, оба повернулись и пошли своей дорогой. А тот расценил это как жест пренебрежения и обиделся в очередной раз.

– Товарищи презирают меня, – в сердцах пожаловался он чужестранцу. – Потому что Учитель подает им пример. А ведь вначале он хорошо принял меня и даже отметил своим доверием…

Они протискивались сквозь кричащую ораву зевак, окруживших место петушиных боев. Крупные птицы с прикрепленными к лапам лезвиями остервенело наскакивали друг на друга, их яркие, отливающие металлическим блеском перья были покрыты кровью, словно доспехи гладиаторов. Вокруг бесновались возбужденные зрители. Чужестранец выставил вперед руку в перчатке, и она, словно форштевень галеры, разрезала толпу, открывая проход. Иегуда как завороженный смотрел на сверкающий камень, который переливался всеми цветами радуги. Наверное, бриллиант… У него никогда не будет такого…