– Ради чего! Скажи, неужели тебя в твоем возрасте не интересует вопрос о смысле жизни? Помнится, он мне спать не давал.

– А я этот вопрос для себя уже решила. Будут деньги – будет жизнь!

– Но это опасное заблуждение! Деньги не дадут тебе ни дружбы, ни любви, ни мира в душе, ни радости в сердце.

– Ой, дядь Юр, простите, спешу. Мне еще переодеться и в Жуковку ехать к очень строгой клиентке. А это триста баксов, как-никак!

– О, бедное, заблудшее дитя! На что тратишь ты лучшие годы жизни!

– Да бросьте! – Махнула она ухоженной рукой в кольцах. – Ну ладно, давайте я как-нибудь заскочу к вам, и вы мне расскажете про смысл жизни. Замутим крутейший диспут часика на два. А сейчас бегу! – И вспорхнула по лестнице в подъезд.

Меня окликнули по имени. Я оглянулся и увидел, как с балкона моя жена пальцем показывает в сторону бочки с квасом и тем же пальцем грозит мне. «Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно». Кивнув головой в бандане, я встал и направился в указанном свыше направлении. Бандану эту маскировочной расцветки под лесной пейзаж подарил мне один военный. Он утверждал, что она «счастливая», потому что с банданой на голове участвовал в боевых действиях и даже легкого ранения не получил – ни в голову, никуда. Не знаю как он, а я в этом головном уборе напоминал самому себе пирата, позарившегося не на сундук с золотом, а на косынку школьной уборщицы тёти Зины.

Два года писал я книгу. В течение этих долгих месяцев, трижды ставил точку и облегченно вздыхал: всё, конец! Но к вечеру следующего дня, когда я садился за стол, открывал деловой блокнот и вспоминал, кому задолжал встречи, письма, деньги, любовь и сочувствие… Да, уже к вечеру следующего дня снова и снова открывалась потайная дверь и впускала меня в бесконечные лабиринты иной реальности, откуда исходили живые образы, глубокие мысли, диалоги мудрецов о высоком – и снова брался за перо, и едва успевал записывать то, что не имел права забыть и рассеять в суете, но непременно оставить на бумаге и передать другим. Эти длинные месяцы, каждый день, без выходных и отпусков, я выполнял функции секретаря начальника, то есть бессловесного исполнителя Подателя высшей воли, у которого не принято спрашивать, чего он хочет и что будет дальше, – знай, записывай, аккуратно и молча.

Меня иной раз надолго поражали ощущения паралича, когда тело будто каменело, а кровь пульсировала только в пишущих пальцах и глазах. В таком состоянии я мог находиться сутками, падая на три-четыре часа в сон, похожий больше на временную смерть, чтобы потом воскреснуть, подняться и обратно уйти в состояние глубокого погружения в пространство книги. Это было моим счастьем и болью, это стало моей Голгофой и Фавором, это будет смыслом жизни и смерти.

После окончания книги всегда приходит боль, которая может терзать неделями, а то и месяцами. Так надо. Это необходимо просто перетерпеть. Когда утихает боль, нападают помыслы и сомнения: что есть для тебя творчество – бегство в миражи фантазии, защита от жестокой реальности или поиск желанного утешения? Зачем лично тебе это? Ни славы, ни денег, ни здоровья. Жена, мать и знакомые давно смотрят на меня как на тихопомешанного. Тогда скриплю зубами и со стоном выдыхаю тихим, свистящим шепотом: «С креста не сходят, с креста снимают!»

В пятый день рождения отец подарил мне «Книгу для детского чтения». Очень скоро сначала папе, а потом и маме, надоело каждый день читать мне по главе на ночь, и однажды отец научил меня писать и читать – за один вечер. Просто написал на листочке бумаги буквы алфавита, а рядом – рисунки предметов, название которых начиналось на эту букву: «а» – апельсин, «д» - дверь, «я» - яблоко. Наверное, моё стремление самому читать большую книгу, наполненную интересными рассказами, очень нужными, чтобы понять окружающий мир… Наверное, это стремление познания жизни было настолько сильным, что я сухой губкой впитал буквы и стал читать сам. Иногда я подглядывал в папин листок, но с каждым днем всё реже – и вот наступил вечер, когда я прочитал целую главу книги самостоятельно. Так я стал читать, так передо мной открылся мир знаний, настолько отличный от прежнего, серого, плоского и непонятного.

А однажды – это случилось летом у моря – под жарким солнцем я буквально в один присест прочитал «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна. Весь мокрый от жары и волнения я перечитывал слова: «Тотчас же по возвращении в Сан-Франциско Дик Сэнд принялся за учение с рвением человека, которого терзают угрызения совести: он не мог себе простить, что по недостатку знаний не мог как следует справиться со своими обязанностями на корабле. "Да, – говорил он себе, – если бы на борту "Пилигрима" я знал всё то, что должен знать настоящий моряк, скольких несчастий можно было бы избежать!" Так говорил Дик Сэнд. И в восемнадцать лет он с отличием окончил гидрографические курсы и, получив диплом, готовился вступить в командование одним из кораблей Джемса Уэлдона.»

Вот, значит, как сплетены в один мощный узел: знания, благородство, мужество, приключения, путешествия и… совесть!

– Сынок, ты не хочешь искупаться? – робко спросила мама.

Она не понимала, как можно целый день читать, когда вокруг столько моря, солнца и людей. Пожалуй, только отец чувствовал, что с сыном происходит нечто важное, потому не тревожил меня сам и не позволял отвлекать маме. А со мной в тот день на самом деле произошло очень важное событие: пожалуй, его даже можно назвать открытием. Помню, как ходил я в тот вечер по набережной, затопленной южной негой; среди праздных отдыхающих, между морем, небом и пальмами, цветами и фонтанами, ароматами цветов и духов, сигарет и жареного мяса – и чувствовал, что вот сейчас во мне расправится мощная пружина, и часы жизни начнут отсчёт иной реальности, более глубокой и полной столь желанных приключений.

И это свершилось! Только не на пляже и не на набережной, и даже не на балконе, откуда я наблюдал за переливами закатных красок; и даже не в своей комнате, куда уединился, чтобы лечь спать. О нет, это случилось глубокой ночью, когда я внезапно проснулся, ощутил неожиданную бодрость и вышел на балкон, залитый лунным сиянием. Я обнял тёплую белую колонну; смотрел на яркий растущий месяц, на сверкающую лунную дорожку, рассеявшую по морю серебристые блики; на черное южное небо с миллиардами ярких звёзд и галактик; вдыхал пронзительные ароматы моря, цветов, лавра. Я стоял, вцепившись в круглую колонну, и едва сдерживал крик. Он уже собрался в груди, накопил силу и попытался вырваться наружу, но усилием воли я погасил его, за что получил нечто большее, чем просто вопль радости молодого, полного сил животного.