Шрифт:
— Да не боюсь я никого. Я вообще никого не боюсь никогда. — Валиков сказал это с большим достоинством. Подумал еще и честно добавил: — Только Вовку Климова немного боюсь, очень больно дерется.
— Ах, Климова, значит, все-таки боишься? Потому и молчал?
— Боюсь. Только Климов здесь тоже ни при чем.
Тут директор открыл рот, как Гоша Нечушкин, когда очень удивляется.
— Погоди! Климов ни при чем? Ты уверен, Валиков? Ты хочешь сказать, что Климов не брал денег?
— Не брал! — Валиков опять стукнул кулаком по столу. — А вы, значит, тоже на него думали? Вот видите? Все на него думали. И на Гошу некоторые. А взял-то совсем другой человек!
И Валиков зашептал почти на ухо директору. А директор послушал-послушал. А потом как стукнет кулаком по столу.
— Убить мало! Своими бы руками придушил!
Валиков отпрыгнул. Потом сказал уже громко:
— Я сам видел. Она приехала выпивши. Я побежал Лидку позвать. Обернулся, а она в раздевалке по карманам шарит. Я сам видел!
Валиков замолчал. Андрей Григорьевич повторил грустно:
— Убить мало. И парень из-за этой дряни убежал. И девочку жалко. Ты, Валиков, вот что. Дай честное слово, что никому не скажешь. И Лиде Федоровой никогда в жизни — даже через двадцать лет. Понял?
И Валиков дал честное слово.
Кто стоял у забора?
Гоша сидит в сквере. Редкие снежинки садятся на рукав, на мокрую землю. Скачут воробьи, и на первом снегу остаются их следы: три пальца вперед, один назад. Крошечные коготки.
На вокзале намного теплее, но туда нельзя — слишком много милиционеров. Ты кто? Ты куда? Ты откуда?
И он тащится по улице, втянув голову в капюшон. Руки в карманах. Совсем и не холодно. Если отвернуться от ветра. И не раскисать.
Гоша вспоминает интернат. Как Лида золотистая рассказывала про маму. А Климов — про отца-шофера. Как Денис разливает чай, горячий, крепкий. А еще вспоминает ночную дежурную Валентину Петровну. Как она ругала их за шум в спальне. А попробуй не шуметь, когда страшно. Вспоминает фабрику. В последнее время они делали брелочки для ключей. Когда маленький компас берешь в руку, стрелка начинает бегать, бегать. А потом замирает. Красный конец всегда показывает на север. Как ни крути, как ни верти — стрелочку не обманешь. Только на север. Сегодня четвертый «Б» как раз придет на фабрику. Зоя Викторовна выйдет навстречу, спросит: «А где Гоша?» И Климов с удовольствием ответит: «Он украл деньги и попался, дурачок. Поэтому убежал». А Галина Александровна промолчит, ей теперь за Гошу стыдно. А Зоя Викторовна, как всегда, поведет их в цех. Без него все будет так же.
Незаметно, сам не знает зачем, он приплелся к своей школе. Школа как школа — за каждым окном учатся. И никому нет дела до Гоши Нечушкина. Кончились уроки.
— Эй, ты чего тут бродишь? Девочки, смотрите, это Нечушкин. Он интернатский!
А девочки не глядят, домой торопятся девочки и мальчики. Там их ждет обед — первое, второе, третье. Компот, наверное, на третье. Или кисель.
Светка вертится на одной ноге.
— Я теперь на фигурное катание хожу.
— Ой, спасайся, кто может, — хмуро отозвался Гоша, — тоже фигуристка! Одни кости!
— Стану мастером международного класса. Спорим на рубчик. — И сама звонко расхохоталась.
Он хотел дальше хмуриться, но тоже прыснул. Так они смеялись на всю улицу.
— Ты, наверное, думаешь, что я жадная — все время про деньги, про деньги. Я ни грамма не жадная. Просто мне денег надо много, а родители дают совсем мало, только на завтрак в школе. Они думают, поела и больше ничего не нужно.
— А что нужно?
Он смотрит, как движутся Светкины губы, как глаза-рыбки шустро виляют. Лицо становится ехидным:
— Много чего надо, Нечушкин. Тушь для ресниц надо. Кожаные перчатки. Ленту для волос золотую. Или не надо?
— Перебьешься, — сказал он. — Тоже еще красавица — ленту ей золотую, тушь ей для ресниц. Где они у тебя, ресницы?
— Ясненько. Понимал бы ты хоть что-нибудь, Чушка интернатская. Выкатятся всей оравой и гоняют футбол как бешеные. Больше ни на что на свете ума не хватает…
Он ахнул:
— Светка! А ты откуда знаешь про наш футбол? А? Отвечай-ка! Ну? Говори! — Схватил ее за руку. — Ты зачем у забора стоишь? Это ведь ты стоишь?
Она вырвалась, умчалась. Светочка-Сеточка. Самая противная на свете. Неужели и плакала она? В то давнее утро, лет сто назад, когда он в первый раз уходил в интернат. Плакала громко, кричала: «Гоша, Гоша». Она? Или не она? Разберись теперь. У забора почему-то стоит Светка. И смотрит. Почему?
Убежала. Пустой школьный двор.
«Не уезжай, ты мой голубчик! Печально жить мне без тебя».
Тетя Маша!
Она мела двор, вместе с пылью разлетались легкие снежинки.
Красный платок прикрывает лоб, из-под платка — тяжелые серьги. Смуглое лицо, белые зубы. А глаза черные.