Одному из них аббат сказал, что «он неправильно поступает, продолжая работы, что дела могут идти лишь хуже и хуже». Другого он спросил: «Работаете ли вы на заказ?» И когда тот ответил отрицательно, аббат посоветовал уволить рабочих и прекратить работы, потому что иначе хозяин все потеряет. То же самое он говорил еще и еще другим хозяевам, с которыми встречался. Вместе с тем он утверждал, что «ассигнации годятся только для того, чтобы раскурить трубку»: аббат разделял общую ненависть контрреволюционеров к ассигнациям как к финансовому средству, сослужившему, несмотря ни на что, действительно, колоссальную службу революции в первые ее годы. «Куда идет наше Национальное собрание? — вопрошал он. — Они все обогащаются на ваш счет. Поставив вас в затруднительное положение, они вас так и оставят, а с вашими ассигнациями вы потом не купите и одного хлеба, заплатив четыре ливра».

Свидетели со стороны защиты ни в малейшей степени не поколебали этих показаний, они только старались дать общую и неопределенно похвальную характеристику личности аббата Шатцеля, и вообще их слова совершенно не могли способствовать выяснению дела.

Выслушавши всех свидетелей, комиссия собралась вторично (10 июня 1790 г.) и единогласно решила передать все производство «комитету розысков» Национального собрания [37] . Там это дело и было похоронено окончательно.

Из документов, только что нами рассмотренных, явствует, что контрреволюционеры не довольствовались распространением в рабочих кругах того мнения, что революция всецело повинна в безработице; они старались еще, как показывает нам пример Шатцеля, искусственным путем увеличить самое число безработных. Обескураживая хозяев, убеждая их отказывать рабочим в занятиях, насмехаясь над ассигнациями, пороча Национальное собрание, аббат Шатцель устным словом делал то, что его политические единомышленники делали посредством печати.

Из этих же документов мы видели, что, по категорическому признанию представителей округа св. Маргариты, контрреволюционная пропаганда среди рабочего населения Сент-Антуанского предместья велась «в тысяче разнообразных форм». Теперь посмотрим, как реагировали на эту пропаганду сами рабочие.

Прежде всего заметим, что приверженцы нового порядка вещей не совсем были уверены в полной тщетности этой вражеской пропаганды и сочли своим долгом бороться с ней.

Например, уже в конце 1789 г. появилась брошюра, написанная в деланно простонародном стиле, который должен был свидетельствовать, что ее написал якобы простой рабочий [38] . Писал ее, судя и по содержанию и по изложению, вероятно, кто-нибудь из мириады маленьких литераторов, порожденных кризисом 1789 г. и, в частности, из стоявших более или менее близко к муниципалитету. Явная и прямая цель, к которой автор изо всех сил стремится, заключается в том, чтобы предварить рабочих относительно желания аристократии поссорить рабочий класс с буржуазией. Автор с необыкновенной настойчивостью останавливается на том, что все надежды аристократов покоятся на возможности раздора между буржуазией и рабочими. «Эти хитрецы, желающие нам зла, не хотят теперь с нами сражаться при помощи ружей и пушек», так как знают, что получат отпор, а они «не так глупы, чтобы рисковать своей шкурой», но они хотят разделить и поссорить между собой людей третьего сословия [39] . Автор увещевает рабочих не верить злостным слухам, распространяемым насчет муниципалитета, не верить, например, тому, что муниципалитет желает их разоружить (к слову заметим, что муниципалитет с Бальи во главе на самом деле всегда стремился к разоружению низших слоев городского населения). Когда буржуа кричат против народного самосуда, они правы; по словам автора, «это нам очень вредит, это заставляет дурно о нас думать». Он вспоминает здесь ревельоновское дело и уверяет, что аристократы даже хотели бы, чтобы рабочие повесили несколько человек из них. «Тогда бы они сказали буржуа: видите, сколько зла делает эта каналья — народ. Даже вы у себя дома не в безопасности. Нужно с этим покончить! Нужно их уничтожить! Нужно убить всех этих негодяев! Иначе они перевернут все королевство». Это слегка замаскированное предостережение рабочим со стороны их мнимого товарища уже само по себе характерно, но еще характернее следующие слова: «… я хотел бы, может быть, сражаться с буржуа», но «Франция была бы от этого несчастна», ибо это принесло бы пользу только аристократам, которые опять наложили бы иго на народ. Что означает эта первая часть: «… je voudrions peut-^etre nous battre z’avec les bourgeois»? Подделываясь под язык рабочего, захотел ли автор подделаться и под его душу? Считал ли он, что его аргументация будет тем убедительнее, чем больше он проникнется психологией читателей, для которых писал? Если так, то пришлось бы констатировать наличность определенно враждебного настроения в известных слоях рабочей массы против буржуазии. Но никакие другие свидетельства, как мы видели, это не подтверждают. Заключительный совет автора рабочим таков: «Держаться спокойно и вполне доверять господам из городской ратуши, которые хотят нам блага и понимают в нем гораздо больше, чем мы, так как они были выбраны всем Парижем».

Уже появление этой брошюры показывает, что усматривалась опасность от контрреволюционной пропаганды среди рабочих масс. Еще яснее это проявляется в другой брошюре, написанной в форме разговора между ремесленником, враждебным революции, и двумя лицами, стоящими за революцию [40] . В уста врага революции (позументщика) автор влагает речи, нередкие среди ремесленников и рабочих, которые были заняты выделкой предметов роскоши; эти ремесленники особенно жаловались на подрыв в коммерции, причиненный им революцией. До революции, жалуется позументщик, «я не был богат, это правда, но по крайней мере я был счастлив, я работал, мой промысел давал мне обед и ужин… Теперь эта прекрасная революция разорила меня, как она разорила столько других людей; уничтожила ливреи, мода на галуны прошла; даже женщины отказались от бахромы».

Сторонник революции возражает, что «это не будет длиться», а также указывает, что ведь для позументщиков открылся новый сбыт: эполеты для национальной гвардии, ленты национальных цветов и тому подобное, — все это могло бы заставить забыть прежних клиентов. Это указание мало утешает позументщика, который все вопрошает, зачем было лишать дворян, духовных лиц, парламенты [41] их старинных прав и имуществ? «Кто теперь будет поддерживать торговлю и потребление?» — жалуется он. Тут вмешивается в разговор третий собеседник, который ведет защиту революции с принципиальной точки зрения. Для нас тут его слова интереса уже никакого не представляют.

Этот позументщик не выдуман автором. У части рабочих засела в голове мысль, что революция нанесла смертельный удар многим отраслям ремесл, и, например, еще 28 июня 1791 г. рабочие только что закрытых благотворительных мастерских (заведенных муниципалитетом специально для безработных) жаловались Национальному собранию, что не все смогут получить заработок во вновь открытых работах, «так как старость некоторых и слабое сложение других, которые до революции занимались художественными и тонкими ремеслами», воспрепятствуют им отдаваться непосильному труду.