— Ваше сиятельство, — сказал Анатолий Федорович с тяжелым вздохом. — Подсудимых собираются отправить на каторгу и в ссылку. Приговор предрешен. Одному из них, Боголюбову, собираются дать каторжные работы в рудниках на целых 15 лет! Другим грозит по десять и по шесть лет каторги. Кроме того, среди подсудимых, как видно из дела, имеются простые рабочие…

— Нет там рабочих, ошибаетесь, — с неожиданной резкостью перебил Пален. — Вчера только я беседовал с шефом жандармов, и знаю, что среди этих мерзавцев большинство студентов и двое-трое крестьян, а рабочих никаких нет.

— Я знакомился с подробностями дела, ваше сиятельство. Среди подсудимых есть один совсем еще юный рабочий. Его тоже собираются загонять в Сибирь. Это значит погубить человека смолоду. Я не могу с этим согласиться, ваше сиятельство, и думаю, вы поступите в высшей степени великодушно, если подскажете сегодня государю, за которым последнее решающее слово, необходимость более мягких мер.

— Иначе говоря, вы ставите вопрос о послаблении? — спросил граф, бросая озабоченный взгляд на часы. — Не знаю, возможно ли послабление, когда перед Россией начинает маячить призрак революции. Государь не согласится!

Кони не отступал:

— Но, надеюсь, ему будет доложено, что среди подсудимых не оказалось главных зачинщиков. Это рядовые учащиеся, совсем еще молодые люди. К ним можно было бы применить наказание средней степени в крайнем случае, а рабочих и самого юного из них, Потапова, вовсе не стоило бы ссылать в Сибирь. Я предложил бы, на худой конец, другую меру.

— Какую? — поднял голову граф.

— Здесь у нас, за городом, есть колония для малолетних преступников. Полагаю, что несовершеннолетних рабочих, или, простите, крестьян, как угодно вам их называть, следовало бы отдать в эту колонию на воспитание.

— Нет! — решительно произнес граф и встал, давая понять, что считает разговор законченным. — Я уже сказал — государь в гневе и его воля для нас превыше всего. И, как говорили в Древнем Риме: «Да свершится правосудие, хотя бы и погиб мир».

Последние слова Пален опять произнес по-латыни.

Кони подавил в себе усмешку.

— Злоумышленники желают запугать ваше императорское величество, — сказал Пален государю на докладе. — И полагаю, вы должны проявить твердость.

Сказал это Пален потому, что государь при нем расчувствовался и выразил самое неподдельное сожаление по поводу суровости предстоящего приговора казанским демонстрантам. И можно было удивиться, как хорошо известны государю подробности дела и хода судебного процесса. Но Пален знал — у государя свои осведомители, и первый среди них — Трепов.

— Сколько же их там, несовершеннолетних? — спросил царь. — Двое? Я имею в виду крестьян.

— Трое, ваше величество. Но несовершеннолетних двое.

Царь взял с секретера листок с фамилиями подсудимых, прошел к окну. Широко раскинулась внизу дворцовая площадь. Близко захлопал крыльями сорвавшийся с наружного подоконника голубь, и царь вздрогнул.

— Вижу. Одному — шестнадцать, второму — восемнадцать. Но кричал «Да здравствует свобода» самый младший — Потапов этот.

— Весьма прискорбный факт, ваше величество.

— Все неутешительно, все абсолютно! — говорил царь, расхаживая возле окна со списком. — Произошло дерзостное порицание установленного государственными законами образа правления, но не только! — Царь остановился и помахал списком в воздухе. — Я нахожу особенно опасным имевшее при сем место насильственное сопротивление. Того, кто позволит себе кричать неподобные вольности, можно образумить. За дерзостное порицание в устной или письменной форме — строго взыскать. Но когда у нас в столице некие люди берутся за револьвер — это уже начало якобинства. Граф, меня это более всего удручает!

— Горячая кровь, слишком юношеский пыл, ваше величество. Нельзя не признать.

— Я и признаю! — покивал царь и подошел с листком к висящей на стене большой географической карте России. — Мне ясно, как и вам, граф, что в обществе могут быть личности, которые смотрят иначе на многое, нежели смотрим мы. Но недопустим, повторяю, насильственный радикализм! Когда начинают оказывать сопротивление и хватаются за оружие, подобно этому…

Царь заглянул в список лишь для видимости, указанные там фамилии почти все уже помнил. Он уткнулся взглядом в Боголюбова и с минуту подумал, потом окинул взглядом ту часть карты, где лежала Сибирь, и довольно быстро определил, где и в каком месте отбывать каторгу тому, кто был схвачен на площади с револьвером. Пальцем провел по карте до Нерчинских рудников и, уже не отнимая пальца от карты, без труда приискал места заключения для остальных фамилий, отмеченных сбоку красными птичками.

Пален не впервые видел царя за подобным занятием. Государь обнаруживал при каждой надобности отличное знание множества мест отбывания каторги и ссылки, тюрем, крепостей, централов, рудников; все они делились на «места отдаленные» и места «не столь отдаленные».

— Государь, ваше императорское величество, — сказал Пален, когда почувствовал по движению царского пальца, что всем двадцати одному подсудимому по казанскому делу уже подысканы места заключения. — По крайней мере, один из несовершеннолетних преступников, а именно Потапов, заслуживал бы особой меры, которую я хотел бы представить на ваше высочайшее усмотрение.