О хождении в народ он знает? О судебных процессах по «казанскому делу», по делам «50-ти» и «193-х» слыхал?

Яша рассказывает обо всем этом, торопясь, захлебываясь словами, будто боится, что не успеет, не даст ему Паисий договорить. Но тот молчит, не перебивает Яшу, не останавливает его, а только часто с нескрываемой опаской оглядывается на дверь. Но чувствуется — откровенный этот разговор ему интересен.

— И ты там на площади флагом размахивал?

— Размахивал.

— Красным?

— Да, красным. И про землю было на знамени, и про волю. Могу перекреститься, что правда!

— И народу вашего много было?

— Да порядочно.

— Земля и воля… — бормочет про себя Паисий, и будто все не верится ему. Он наклоняется ближе к Яше, как бы давая этим понять, что тот должен говорить тише. — И что народ кричал?

— Чего кричали? «Ура!» кричали. И речь хорошая была… За все это и разогнали нас, да в кутузку, кого успели сцапать. Потом уж и суд был…

И опять, в который раз, Яша просит у Паисия перо, чернила и бумагу. И снова слышит в ответ:

— Говорил я с его высокопреподобием насчет твоей просьбы — не позволяет. Теперь до весны без него не решится это. Ты уж…

— Несусветная ерунда, чушь! — кричит без стеснения Яша. — Аж до самой весны ждать кусочка бумаги на письмо!

— Зачем такие слова говоришь: ерунда, чушь?

Слова такие произносятся токмо разве для досады слуха. — И Паисий со вздохом добавляет: — Не войдешь ты никак в свое положение. Ты от всего отрешен приговором Синода святейшего и волею самого государя!..

— Неправда! — вырывается вопль у Яши. — Я на поселение сюда приговорен, а не в каземате сидеть!..

— И не знаешь ты, что с узниками у нас тут бывает, — тем же тоном продолжает Паисий и будто сокрушается за Яшу, а тот твердит свое:

— Неправда ваша! Неправда! До весны дождусь, а там уж с настоятелем вашим окончательно поговорю!..

Паисий не раз говорил Яше во время бесед: сила духа в том, чтобы преодолевать свою природу. Иеромонах и сейчас повторяет эти слова, но вдруг спрашивает:

— А что бы ты делал в миру, если бы получил свободу?

Яша колеблется только одну минуту, сжимает кулаки, будто это придает ему силы, и говорит честно:

— Буду с погибающими вместе стоять… в одном строю… Как это предки наши делали… Против зла и всякого тиранства!.. Много зла и кривды в мире… За великое дело любви! — выпаливает Яша, но невольно для себя так громко, что Паисий торопливо затыкает ему рот и, успокоив его, спрашивает тихо:

— А как Некрасова хоронили, не скажешь ли? Ведь это его слова, знаю…

Иеромонах ждет ответа. Некрасова, видно, читал. Но Яша занят мелькнувшей сейчас мыслью: из прошлого, из того, о чем он читал в книге о Соловецком монастыре и из других книг, которые читал Яша, из событий минувшей истории России тянется прямая нить к тому, что было у Казанского собора, к хождению в народ, ко всем страданиям смелых людей в борьбе с «кнутами рабства», как написала ему неизвестная доброжелательница в единственном письме, которое он получил за последний год.

— Не было ж меня там, когда Некрасова хоронили, — наконец отвечает Яша иеромонаху, опомнившись. — Знаю только, что упокоен Некрасов на Новодевичьем кладбище в Питере…

Привычка к раздумьям в одиночестве часто уводит Яшу в ходе разговора с Паисием далеко: сейчас у Яши перед глазами стоит Юлия, и кажется ему — она одобряет его слова, его поведение, его мысли.

— А про злодейское покушение на жизнь нашего батюшку-царя ты знаешь? — спрашивает Паисий. Наступает его очередь отквитаться перед Яшей, и он снижает свой зычный бас до хриплого шепота: — В царя-то нашего злодей один стрелял… из ваших… этих самых… которые в народ ходили… и против языческого обожания власти… Уже повешен. Соловьев его фамилия была…

Яша об этом, конечно, не слыхал и, боясь подвоха, молчит.

— У нас тут благодарственное молебствие было по случаю избавления государя императора от страшной напасти, — сообщает далее Паисий. — И еще новость могу открыть, только по большому секрету. Сюда к нам недавно привезли из Архангельска одного из твоих…

Кого? Ответа Яша не получает. Паисию пора в церковь; звонят колокола, и мерное гудение их словно отрезвляет иеромонаха. Он захлопывает свою рыжую Библию и встает.

— А кого же привезли сюда, не скажете? — пытается узнать Яша.