Да, за двенадцать лет я изрядно обветшал… Мы переходили с вагона на вагон и снова остервенело ворочали ломами и лопатами угловатые куски породы.

Пот, горячий пот застилал глаза. В голове звенело не то от рычания экскаватора, не то от зноя. Иногда я обессиленно опускался на камни, потом, отдышавшись немного, снова хватался за лопату.

Но силы все-таки иссякли. Два последних вагона разравнивали без меня. Поезд отправился. А я сидел, прислонившись к красной глыбе. Кто-то подал цебарку с водой, и я жадно припал к ее краю воспаленными губами. Поднялся, покачиваясь направился к Бакаеву:

— Меня назначили к вам помощником…

Он покосился, вынул папироску, закурил, процедил сквозь зубы:

— Принимай инструмент!

Инструмент он сдал по описи и заставил расписаться.

— На «СЭ-3» работал?

— Нет.

— Ладно. Пока будешь следить за подшипниками, чтобы не перегревались. Ну, что касается смазки узлов, то покажу в ходе дела.

И совсем неожиданно добавил:

— Откуда только вас, чертей бесклепошних, присылают на мою голову!..

После сдачи смены мы направились в поселок. Позади шагали рабочие нижнего звена: паренек лет восемнадцати Юрий Ларенцов и угрюмый, молчаливый Ерофей Паутов — из нашенских, сибиряк. У этого Ерофея было такое лицо, что, казалось, нажми щеку пальцем — кровь брызнет.

— Ты где остановился? — спросил Бакаев.

— У Аркадия Андреевича.

— Ерунда. Идем к нам. Мы с Юркой вдвоем. Одна койка все равно пустует. Матрац, подушка. Простынок, правда, нет. Зато живем рядом с большим начальством: вон усадьба Кочергина! А вот наш терем.

Ерофей Паутов попрощался и зашагал дальше: он квартировал в поселке.

Небольшой аккуратный особняк мне сразу понравился. Он был обшит тесом, и гладко обструганные дощечки с натеками смолы светились на солнце. Поодаль стояли высокие сосны, а за ними крутой стеной вставал хребет.

Бакаев и Ларенцов занимали светлую, просторную комнату, изолированную от остальных капитальной стеной. Мы умылись, переоделись.

— Сбегал бы ты, Юрка, в ларек, — сказал Бакаев. — В столовую нынче не пойдем.

Ларенцов, не проронив ни слова, взял у машиниста деньги и скрылся за дверью. Вскоре он вернулся, держа в руках круг колбасы и буханку хлеба. Когда поужинали, Бакаев многозначительно произнес:

— Вот что, ребята. Раз теперь у нас бригада — полный комплект, то я думаю так: работать будем злее. Я, брат, сам злой на работу, Юрка не даст соврать, и тебе советую на поблажку не рассчитывать, хоть ты и помощник. А какой ты помощник, мы еще не знаем. Да и знать тут нечего. У себя в Кривом Роге я не взял бы такого помощника: на кой шут он мне нужен, ежели не знает, что к чему! Вот и мотай на ус: первейшим делом приглядывайся, без дела не стой. Дело всегда найдется. Ты вроде как бы начальник над рабочими нижнего звена, руководить должен. Опять же следи за передвижкой машины, не гнушайся кабель поднести, уложить на козлы. Ну, смазка и прочее. А послали ко мне не без умысла: помощники у Бакаева долго не держатся. Был такой Волынкин. Хоть он и Волынкин, а проработал у меня два месяца — и в дамки: поставили машинистом. Укладывает в отвал две тысячи шестьсот восемьдесят кубометров. Вот тебе и Волынкин! А ты где до этого работал?

— Здесь.

— Здесь? Что-то не примечал такого.

— Я давно работал. На кубовом. Вел проходку капитальной траншеи.

— Так за каким же чертом тебя прислали, раз ты сам машинист?! Стаж-то поболее моего…

Он явно был обескуражен, крякнул, сказал:

— Юрка, милок, сбегай за водкой.

Юрка рассмеялся:

— Что это на вас, дядя Тимоша, накатило?

— Эх, чудак человек, ничего не понимает. Молокосос. Не хочешь уважить, сам схожу.

— Ладно уж, сидите. Сбегаю…

Он скрылся за дверью, а мы продолжили разговор. Я объяснил Бакаеву, в чем дело. Он успокоился:

— Значит, потерял специальность. Теперь понимаю, почему послали ко мне. Хотят восстановить. И то резон. А я так рассуждаю: мы с тобой вдвоем, ежели засучим рукава, можем тут кое-кому нос утереть! И тебе есть смысл отличиться, чтобы скорее самому машину получить. Так и договоримся.

Вернулся Ларенцов с четвертинкой. Бакаев презрительно скривился, но ничего не сказал. Он молчал долго, потом неожиданно выпалил:

— Сукин сын, гнилая интеллигенция! Вот кто ты! Соображения в тебе нет ни на грош. Да мне эта чекушка, что бугаю красная тряпка!

Юрка захохотал, схватился за живот:

— Вы же слово дали Екатерине Иннокентьевне больше не пить! А то вот возьму да и скажу, что вы не хозяин своему слову.

Бакаев уставился на Юрия, добродушно сощурился:

— Не скрипи, злыдня, я же не зарекался совсем в рот не брать. Скорее кляузы разводить! Молодежь… Я, может, люблю тебя, стервеца, а ты сразу к Екатерине Иннокентьевне. Пить и выпивать — это две большие разницы, как говорил один одессит. Я и без твоей Екатерины Иннокентьевны знаю, что делать. У меня, может, цель определенная. А баба, она и есть баба.