Стихи мне были совершенно неизвестны, и я после долгого раздумья сдался.

— Кто же из нас выиграл? — спросил я.

— Оба выиграли и оба проиграли.

— В таком случае я хочу знать ваше желание.

Она рассмеялась:

— О, вам придется потрудиться…

— Да. Я готов.

— Сдайте экзамен на машиниста экскаватора.

— И это все?

— Не думайте, что это так просто: я вхожу в экзаменационную комиссию, а экскаватор знаю не хуже, чем стихи. Выходит, сегодня я старалась не зря: вы сами знаете, как нам нужны машинисты.

— Вы беспощадная женщина, железная. Но вы еще не знаете моего желания.

— А может быть, я не горю желанием узнать его!

— Это нечестно, и я протестую!

Она провела ладонью по моей щеке, прошептала с волнующим смешком:

— Не сердись, глупый… Иди! Тебе пора…

И я ушел счастливый, как никогда, полный неизъяснимой радости. Словно в сердце открылись на ржавых застоявшихся петлях большие ворота.

Пожелание Кати, хоть и высказанное в шутливой форме, заставило меня призадуматься: почему бы, в самом деле, не сдать экзамен на машиниста? Кое-какая практика у меня уже была, да и устройство экскаватора я успел изучить. Посоветовался с Бакаевым, он одобрил:

— Жалко отпускать, но не век же тебе ходить в помощниках.

В экзаменационную комиссию входили Катя и Дементьев. И хоть я не рвался на новую должность — было неплохо и в бригаде, — все же решил подготовиться основательно. Это будет экзамен не только на машиниста. Я должен показать глубокие знания, блеснуть умом, получить высшую оценку, так сказать, получить право безоговорочно. Я завоевывал место под солнцем, а потому сразу же засел за учебники.

Наш поход на Кондуй-озеро не остался незамеченным.

— А ты ловкий мужичок! — сказал как-то Бакаев и одобрительно гмыкнул. — И чего только в тебе, черте рыжем, девки находят!

Его отношение ко мне заметно изменилось, даже появилась некоторая предупредительность. Стал он откровенен и в суждениях, вечерами подолгу рассказывал о своей жизни. Я-то понимал, в чем дело: Бакаев пытался вызвать меня на такую же откровенность. Но я молчал. Пусть думают, что хотят! Во всяком случае, теперь даже незнакомые парни приветливо со мной здоровались, а в глазах девушек я улавливал любопытство. Однажды совершенно случайно повстречал Кочергина Ивана Матвеевича. Он пожал руку, спросил:

— Отчего не проведаешь стариков? Ульяна Никифоровна и то уж спрашивала. Заходи как-нибудь по-простецки, чайку попьем…

(То-то удивится Бакаев, когда узнает, что сам начальник рудника пригласил меня на чай!)

— Екатерина говорила, что опять машинистом стать хочешь. А я вначале думал, что ты, как та залетная птаха, покружишься и упорхнешь. Теперь вижу, что всерьез решил здесь обосноваться. Что ж, рад. Вместе ведь начинали дело… Смысл в конечном итоге не в должности, а в стремлении человека. Должность — дело наживное.

По-видимому, прознав, что я собираюсь остаться на руднике навсегда, добрейший Иван Матвеевич решил поддержать меня «морально». Инженера, как он того хотел, из меня не получилось, но все же я был своим человеком, которым он когда-то дорожил.

— Приду, приду на экзамены, — пообещал он, — замолвлю словечко.

Я поблагодарил и подумал, что теперь уж хочешь не хочешь, а придется день и ночь зубрить инструкции, дабы не осрамиться навеки. Да, я преуспевал, и будущее рисовалось в самых радужных красках. Машинист экскаватора — это лишь первая ступенька. С моей энергией и умом я смогу добиться многого. И все лишь для того, чтобы заслужить ее похвалу, ласковое слово. Она сможет убедиться, что не ошиблась во мне.

После нашей прогулки к озеру я все дни находился в каком-то угаре. Верилось в невозможное. Я был влюблен в весь мир, сделался даже глупо сентиментальным, брал в библиотеке стихи и твердил их наизусть: надеялся, что «разговор о звездах» еще будет продолжен.

Катя… Она безраздельно завладела моими мыслями. Что бы там ни было после, мы с ней целый день провели один на один, говорили о сокровенных вещах, она прикасалась рукой к моей щеке. Ночами я долго лежал с открытыми глазами и рисовал картину за картиной. То представлялась сверкающая водяная гладь, обрывистые берега, утлая лодчонка и раскрасневшаяся женщина на корме, такая близкая, доступная; то я видел широкое звездное небо, заново ощущал жар ладони Кати, — а в ушах звенели слова, проникновенные, волнующие:

Язык поэзии понятен только влюбленным. Поэзия живет рядом с нами: она бредет с экспедицией, пробирающейся по краю планеты, она живет в реве шторма в океане, она притаилась в безмолвном царстве нашей необъятной замшелой тайги.

Кончилось дело тем, что в день получки я купил в рудничном магазине костюм, белую рубашку и галстук. На туфли денег не хватило, но Бакаев, скрепя сердце и поверив в мое блистательное будущее, развязал заветный узелок и выложил пятьсот рублей.