Сергий понимал: неожиданный приезд Павла в Дамаск мог означать только одно: произошло что-то, требующее личного участия логофета. И он не ошибся в своих предчувствиях, Павел действительно привез неприятные вести. Взволнованный патриций поведал своему другу, что под угрозой разрушения оказалась великая святыня. Наместник Иерусалима эмир Абу Марзубан получил распоряжение халифа взять колонны розового мрамора из храма святой Гефсимании и отправить их в Мекку на восстановление Каабы, сгоревшей во время междоусобной борьбы за престол халифата.

Сергия опечалило неожиданное известие и встревожил тот факт, что халиф Абд-аль-Малик передал важное распоряжение втайне от него. Обычно в таких серьезных вопросах, касающихся христиан, халиф всегда с ним советовался. Сергий теперь уже не сомневался: причина такой перемены по отношению к христианам коренится в нарушении мира с Византией. Халифа сильно раздражает дерзость императора Юстиниана, который, презрев все прежние мирные договоренности, начал войну. Естественно, что свое недовольство политикой ромеев халиф переносит на христиан, ему подвластных. И в этот момент Сергий поймал себя на мысли, что с неприязнью думает о василевсе ромеев: «Чего это молодому выскочке не сидится спокойно? Зачем было нарушать мир с Дамаском, заключенный еще его отцом, достойнейшим василевсом Константином? Этот юный честолюбец, во всем старающийся подражать Юстиниану Великому [10] , без сомнения, мечтает о победных лаврах, для чего и развязал войну».

Сергий хорошо помнил, как был разгневан халиф, узнав о приготовлении Юстиниана к войне. Дамаск после многолетних междоусобных раздоров не был готов к такому повороту событий, поэтому Абд-аль-Малик скрепя сердце был вынужден униженно уговаривать гордеца не нарушать мира до окончания срока, условленного договором. Но Юстиниан, не вняв этим просьбам, все-таки выступил в поход. Чтобы упредить противника, халиф послал ему навстречу войско во главе со своим братом Мухамадом, правителем Месопотамии. Встреча двух армий произошла в пределах империи, на территории провинции Вторая Армения.

Когда халиф направлял эмира Мухамада в поход против Юстиниана, он понимал, что его брат хотя и не блещет талантом полководца, зато прослыл опытным интриганом. На эту его способность больше всего и уповал Абд-аль-Малик. Ему доподлинно было известно, что Мухамад плетет интрижки за его спиной, ведя тайные переговоры с эмиром Хусейном и прочими заговорщиками из Медины. «Вот теперь пусть и покажет, на что он способен, — злорадствовал халиф, — одно из двух: или он уговорит Юстиниана не нарушать мира, или свернет себе шею в этой войне. И то и другое весьма неплохо».

Когда лазутчики донесли, что на стороне армии ромеев выступает двадцатитысячное войско славян, испуганный Мухамад тут же отправил к Юстиниану посольство с щедрыми дарами, умоляя не нарушать мира и призывая Бога в свидетели. Император принял дары как должное, но остался глух ко всем просьбам о мире и спешил начать битву. Мухамад, страшно возмущенный таким вероломством Юстиниана, повелел нанизать договорную хартию о мире на пику и с этим знаменем выступил против императорских войск. Битва окончилась поражением арабов. Но эмир решил продолжить борьбу, применив коварство и хитрость. Он послал князю славян Небулу колчан, полный золота, и щедрыми обещаниями переманил его на свою сторону. Когда открылась измена славян, оставшееся войско византийцев бежало. Так завоеванная было победа обернулась поражением.

Юстиниана эта военная неудача не охладила, а подвигла к новым действиям против Дамаска. Он обратил свой взор на остров Кипр, считавшийся по договору с халифом общим владением обеих держав, — налоги с его населения делились между Дамаском и Константинополем поровну. Своим единоличным решением василевс переселил киприотов в пределы своей империи, на полуостров Кизик и в другие местности Малой Азии. Таким образом, Абд-аль-Малик лишился податей с Кипра, что было весьма чувствительным для казны Дамаска. Правда, и халиф не остался в долгу и выпустил золотую монету собственной чеканки, чем привел Константинополь в великое негодование. Сил на ведение крупномасштабных военных действий ни у той, ни у другой стороны не было. Но вражда от этого не утихала.

2

Размышляя над всеми перипетиями отношений, сложившихся между Дамаском и Византией, Сергий сидел в глубокой задумчивости, маленькими глотками отпивая вино из своего кубка. Павел Клеоз, закончив рассказ, тоже молчал, ожидая совета друга.

— Расскажи, Павел, как в Иерусалиме поживает учитель моих детей преподобный Косма? — неожиданно спросил Сергий, подавая знак Софронию, чтобы он подлил вина в кубок.

При упоминании имени монаха Космы Софроний весь превратился в слух.

— Вот уже полгода, — вздохнул Павел, — как преподобный Косма мирно почил о Господе и захоронен в святой обители, где пользовался большим уважением и почетом всей братии.

При этих словах Павла у Софрония к горлу подкатил комок, рука дрогнула, и темно-багровое вино полилось на белую скатерть. Он тут же упал перед Сергием на колени:

— Прости меня, мой господин, за эту оплошность, но монах Косма мне был очень дорог. — И Софроний, не выдержав, заплакал.

— Встань, мой верный Софроний, — воскликнул Сергий, обнимая голову своего слуги, — я знаю, как печальна для тебя эта весть. Поверь мне, Софроний, что и для всех нас это скорбное известие. Иди, мой добрый слуга, на сегодня ты свободен, глубокая скорбь любит одиночество, а вместо себя пришли кого-нибудь другого.