Нисколько не в оправдание Боровикова, а исключительно констатация факта: новая действительность ока-залась для него, писательского сына, критика с удачно сложившимся творческим стартом, чересчур жёст-кой. Чтобы сохранить в себе чистоту души, нужно было обладать какой-то степенью таланта и оптимизма. У Серёжи было первое, и явно не хватило второго. А выжить, конечно, хотелось. И физически, и в литературе. История свидетельствует: 99 процентов сочинений из читательского обихода исчезает. Нет ничего нового. О том, как это трудно, остаться в литературе, это Серёжа на опыте собственного отца – писателя Григория Бо-ровикова – хорошо знает.

В те годы слово «рейтинг» присутствовало разве что в словаре иностранных слов. Однако если его исполь-зовать, то в писательском рейтинге прозаик Григорий Боровиков в советские времена стоял среди саратов-ских литераторов на втором, после Григория Коновалова, месте. Оба не раз издавались и в Москве. Но кто из сегодняшних даже пятидесятилетних вспомнит хоть одну повесть или роман Григория Боровикова? Вот так.

Часто говорят: «Чтобы узнать человека, надо дать ему власть и деньги». Но я думаю, столь же верно и дру-гое: «Чтобы узнать человека, надо отнять у него власть и лишить любимого занятия».

Новая постсоветская страна отняла у младшего Боровикова «птицу счастья». А потому всё чаще наваливались недовольство, неудовлетворённость жизнью после явного социального успеха.

Перефразируя одно известное высказывание, можно принять как разумный совет: «Любите литературу в себе, без компромиссов». Серёжа литературу всегда любил, и в себе в том числе. А вот что касается компро-миссов… Он на них пошёл.

И вот уже главный редактор «Волги» публикует заметки в тех изданиях, какие он как критик недавно крити-ковал. А о нём самом печатают хвалебные строки те, кто ещё вчера вызывал у него неприятие. Кто в журна-лах, газетах, кто в предисловии к его же книге, кто в электронном «Русском журнале».

Обаятельный розовощёкий пижон, пишущий о поэтическом кафе начала прошлого века на страницах «На-шего современника», и эрудит, позволяющий себе выглядеть поверхностным – таким я хочу сохранить Серё-жу в своей памяти, – теперь реализует свой творческий потенциал совсем в ином ключе. Он сделал сдвиг вниз, переключение на более низкую передачу – тем самым изменил свой образ жизни и поднял, как ему представляется, свой социальный статус.

Ныне мода на критику возродилась. Но какую? Я заметил, сегодня Боровикова никто не ругает, не бьёт словесами. Наоборот, прямо и почти афористично пишут, что его «полумемуарная, полулитературоведчес-кая проза – признанный фаворит русской словесности».

Нынешние критики – толковые книжные риэлторы – его ласково поглаживают: «Как не хвалить человека, который по-настоящему любит литературу (а не себя в литературе и не свои расхожие представления о лите-ратуре). Сергей Боровиков не модник; модники бегают за Пелевиным, а Боровиков перечитывает потрёпан-ный томик Бориса Лавренёва, пытаясь понять, отчего этот неплохой и всецело лояльный к Сталину писатель в послевоенное время как будто бы угодил в нети. Кого еще сейчас интересует Лавренёв? На фоне нынешнего пресловутого «культурного процесса» тусовок и кланов такой благородный и живой интерес к культуре (без кавычек) восхищает».

Его с удовольствием цитируют: «Вот, например, сценка из писательской жизни начала 80-х, заканчивающа-яся характеристикой известного критика Игоря З. (давайте все хором угадаем с трёх раз, кто бы это мог быть): «У Игорька была внешность кинематографического провинциального священника из либерального кино 60-х годов, то ли шибко пьющего, то ли очень недужного: землистый цвет лица, мешки под глазами, при-клеенная котлетой борода. Он не говорил, а изрекал словно бы скорбные, но очевидные лишь ему истины, к которым никто не хочет прислушаться». Славный получился портрет человека, у которого хватило вкуса вести по ТВ передачу под названием «Нравственные проповеди»!

Им восторгаются: «Добрые без сюсюканья, опыты Боровикова заставляли верить: всё наладится, не такое перемогали, есть на свете Россия, русская интеллигенция (в нормальном – «земском», чеховском, человече-ском – смысле слова), русская литература. Есть теплота чувства и достоинство мысли. Мы ещё вздохнём, улыбнёмся, выйдем на набережную (не реки – Волги!), выпьем».

Я понимаю, что подобные печатные слова не взятка. Про вас так скажут – откажетесь? Душевные слова! Прямо-таки приглашение посидеть «на троих» на зелёной травке волжского бережка. Тёплые слова!

Даже Владимир Войнович сподобился высказаться про Серёжу, что он «являет собой тот, уже редкий, если не сказать штучный, тип образованного пьющего (смягчим: выпивающего) и несколько старо-модного русского человека, который мог произрасти только в глубинке, столичного уровня испорченности пока не достигшей.

…Боровиков сам по себе. Об искусстве пития и закусывания он пишет со знанием дела, с большим вкусом и почтением к процессу, там и сям подчёркивая (это его собственное открытие в медицине), что без вредных привычек жить вредно, а без питья невозможно.