Лиман смотрел Незифу в рот. Ибрагим слушал его, полузакрыв глаза и опустив голову. Одной рукой он опирался на пол, другую заложил за спину.

— А что, много золота было? — спросил Лиман с загоревшимися глазами и покрасневшим от волнения лицом. Одна только мысль увидеть золото, золотые монеты, разожгла кровь в тщедушном теле этого бедного, не вылезающего из нужды горца.

— Еще раз тебе говорю, Незиф: обманул он тебя, никакого золота он мне не давал. Разве стал бы я продавать своих мулов, будь у меня золото? Ведь им цены не было. Как выпустишь их отсюда, так они сами через границу перейдут и сами домой вернутся. А козы? Плакать хочется, как только вспомню про них. С каких пор детишки молока в рот не брали. Сохнут, горемычные, сердце переворачивается, глядя на них. Шейки совсем тоненькие стали. Будь у меня золото, разве б я допустил, чтобы дети на глазах у меня таяли?

Лицо Незифа совсем потемнело, брови сомкнулись, глубокая складка прорезала низкий лоб. Увидев ее, Лиман похолодел. Он знал, что только в сильном гневе так мрачнело лицо Незифа, а сам он становился страшным, как раненый медведь, который ни себя не щадит, ни того, на кого он пошел. Ибрагим оставался все таким же спокойным.

— Ты меня знаешь, Ибрагим, я слов на ветер не бросаю и что надумал, то и сделаю. Отдай золото по-хорошему!

— Скажи мне, где оно, и я сразу принесу его, — тихо ответил Ибрагим.

— Значит, не отдашь, а?

— Хоть убей, нет у меня золота. К кому ты за золотом пришел? К такому бедняку, как я?

Незиф ничего не ответил. Нагнулся, будто бы поправить обмотку на ноге и быстро размотал веревку. Глаза его налились кровью. Молча метнулся он к Ибрагиму, сгреб его своими длинными руками, повалил навзничь и с поразительной быстротой, как человек, который все тщательно обдумал заранее, стянул ему руки веревкой. Затем вынул нож, отрезал свободный конец веревки и связал под коленями ноги. Ибрагим лежал, не шевелясь. В глазах его застыло ожидание, в лице не осталось ни кровинки.

— Лиман, встань у двери! — сурово и властно приказал, Незиф.

Побледнев от страха, длинношеий Лиман встал и послушно, как собака, поплелся к двери. Он смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Что задумал Незиф? Ведь Ибрагим — самый надежный их укрыватель и соучастник.

— Где золото? — прерывистым голосом спросил Незиф.

Ибрагим не только не ответил, но даже не взглянул на него, словно вопрос был задан не ему.

— Послушай, Ибрагим, я тебя на мелкие куски искрошу, но заставлю заговорить Лучше по-хорошему отвечай, — сказал Незиф, играя ножом. Под обтянувшейся на его щеках кожей перекатывались желваки. — Эти деньги мои, мне обещаны.

— Нет у меня денег, — глухо, почти шепотом ответил Ибрагим. — Обманули тебя, Незиф. Зря лютуешь. Развяжи меня.

— Или я с золотом отсюда уйду, или ты с жизнью распростишься.

Лицо Ибрагима стало пепельно-серым. Глядя перед собой, он напряженно думал. Руки и ноги крепко стянуты. Дом пуст. Вокруг — ни души, только горы, лес, овраги. Кто придет к нему на помощь, если он начнет кричать? Никто. Ибрагим думал и выжидал. Все в нем было напряжено до предела. Он был готов в первый удобный момент вскочить, как дикое животное, и бежать, спасаться.

Схватив Ибрагима за ворот грязной рубахи, Незиф грубо его встряхнул. Рубаха лопнула, в руках Незифа остался вырванный клок. Он повернул Ибрагима к себе, размахнулся и стукнул его черенком ножа по лбу.

— Говори, где?

Ударенное место сначала побелело, а затем вздулось, как подошедшее тесто, и покраснело. Лиман хотел было закричать, но страх парализовал его волю, он стоял, оцепенев, у двери, не зная, что делать, и только изо всех сил сжимал обеими руками щеколду.

— Отдай по-хорошему! — снова прошипел Незиф.

Кадык Ибрагима шевельнулся, сухие губы дрогнули. Незиф подумал, что он сейчас заговорит, но Ибрагим не промолвил ни слова. Золото! Что знает Незиф о том, как жил Ибрагим все эти голодные военные годы, как боролся с нуждой? Ему-то, наверное, не приходилось собирать по стебельку траву и печь из нее лепешки, толочь в деревянной ступе бобы на муку. Слышал ли он хоть раз душераздирающий плач голодных детей, похожий на скуление маленьких, заброшенных щенят, видел ли, как скатываются слезы по высохшему лицу измученной жены, продавал за бесценок скот, домашний скарб — все, за что можно выручить хоть что-нибудь?

Мысли эти вихрем проносились в голове Ибрагима, жгли сознание. Он хорошо знал — от Незифа пощады не жди, и пока вернутся с поля жена и дети, его уже не будет в живых, труп его будет валяться на дне какой-нибудь пропасти, куда его бросит Незиф, чтобы замести следы, и только мухи, которые все так же назойливо будут кружиться над каплей засохшей на полу крови, подскажут о том, что здесь произошло. Но кто догадается, что это кровь Ибрагима?

— Ищи, Незиф, — сказал он не своим голосом, — перерой весь дом! Ты ведь его хорошо знаешь. Не впервой сюда приходишь. Не раз ты прятался в его темных углах, когда по пятам за тобой шли пограничники и лесники. Возьми все золото, что найдешь!