Но объект культа в христианстве был иной, чем в эллинском культе героев, ибо социальные условия, в которых находилась христианская община, были. иные, чем в древней Элладе. Мы видели, как культ героев видоизменялся в соответствии с переходом от аристократически-родового строя к демократии, от демократии к абсолютной монархии. Христианские общины, конечно, не представляли собой единого целого; классовые противоречия и классовая борьба сказывались в них со всей силой. Мало того, христианство само стало новым орудием классового угнетения. Но субъективно — и в этом выражается вредная роль всякой религиозной идеологии — христиане рассматривали себя как нечто единое, но связанное не кровным родством, не общностью цеховых или местных интересов, а лишь общностью культа. Пока христианские общины не оформились в организации, имеющие свои финансы, свое имущество, свое собственное управление и играющие серьезную роль в жизни не только своего города, но и — через церковь — всего государства, культ героев-мучеников не развивался и не носил всеобщего характера. Только со средины III века начинается быстрый подъем культа мучеников, то есть с того времени, когда христианские общины становятся серьезной силой, с которой империи приходится считаться. Христиане — помещики, финансисты и чиновники, крепко сплоченные в мощные организации, — начинают оспаривать власть у римской знати, фиктивно еще сохранившей свое былое величие и значение. Фикция демократии и республики долгое время еще продолжала существовать в эпоху империи. Императоры продолжали издавать декреты властью народного трибуна или консула, все веления императора механически штамповались сенатом, а годы по-прежнему обозначались именем консулов, лишенных фактически и тени власти. Право римского гражданства, которого ранее варвары добивались как особой чести, утратило свое обаяние; зато возросло значение муниципий — городских управлений, в которых местами христиане занимали видное место. Старые римские традиции и носитель их — сенат перестали быть опорой власти, начали становиться обузой. В этот переходный период власть колебалась между старым и новым, и эти колебания отражались на отношении к христианам. Торжество христианской церкви ознаменовало собой конец периода демократических иллюзий, окончательное утверждение империи, победу провинциального, варварского, помещичьего, крепостнического Рима над Римом патрицианским, республиканским, рабовладельческим.

В III и IV веках христианские церкви принадлежали именно к тем организациям, которые были враждебны древним традициям Римской республики. Во главе общин стояли обычно не родовитые крупные чиновники, финансисты и землевладельцы; да уж сама финансовая мощь церковных организаций создавала клиру, руководившему делами общины, солидный авторитет и превращала его в серьезную силу. В грызне и борьбе за власть между различными группами эксплуататоров христианские епископы, опиравшиеся на крепко сплоченную организацию и распоряжавшиеся значительными денежными средствами, имели солидные шансы и вызывали к себе острую ненависть со стороны конкурентов и усиленное внимание — иногда благожелательное, иногда враждебное — со стороны императорской власти. Конечно, и церковные организации раздирались внутренней борьбой — классовой и национальной. Эта борьба внешне отражалась в догматических спорах, в образовании еретических сект. Но духовенство крепко держало власть в своих руках, и одним из орудий утверждения господства христианской знати над христианским же плебсом был культ мучеников.

В древней Греции культ аристократических родоначальников, а затем культ основателей колоний, отцов города, военачальников и царей отражал идеологию господствующего класса и служил прославлению его представителей как защитников «отечества» в целом, без различия социального положения. Точно так же в христианских общинах культ мучеников, проливших свою кровь за всю общину, презревших якобы все мирские блага во имя бога, должен был сплотить общину вокруг ее главарей и подавить протест бедноты против эксплуатации ее знатными и богатыми единоверцами, из среды которых вербовались «мученики». Культ мучеников — фантастическое отражение в небесах отношений господства и подчинения внутри христианской организации. Поэтому церковь не прекращала и не прекращает своего мифотворчества. Когда иссякли мученики, были пущены в оборот аскеты, подвижники и монахи. Получилась двойная выгода. Пропаганда отказа от земных благ во имя небесного, потустороннего блаженства прямо служила интересам правящих классов, а для самой церкви монашеские идеалы послужили источником чудовищного обогащения за счет жесточайшей эксплуатации трудящихся монастырями.

Но кроме князей церкви и монахов церковь услужливо канонизировала царей и королей. Двадцать византийских царей и цариц были причислены к лику святых православной церковью, в том числе знаменитая своим развратным поведением царица Федора. А в Англии и Франции король своим прикосновением исцелял больных (до XVIII века!), для чего была выработана специальная церковная служба.

Это не значит, что культ мучеников и святых был выдуман клириками. Он возник естественно, лишь только христианская община окрепла и оформилась как прочная организация на солидной материальной базе. Прежнее «национальное самосознание», которым затемнялось классовое самосознание, превратилось в новой, не связанной национальными рамками религиозной организации в сознание принадлежности к одной вероисповедной «семье», покровительствуемой героем-мучеником. Но эта выросшая на основе древних языческих представлений разновидность культа была на руку руководящим кругам церкви, и они сделали все возможное, чтобы возвеличить культ мучеников и расширить сферу его распространения до крайних пределов.

Слава, авторитет и таинственное могущество озаренного особой благодатью «мученика», естественно, распространялись на все церковное руководство, так как вербовались мученики для культа, конечно, из церковной знати. Если ограничиться только теми святыми и мучениками, которых прославил в своей «золотой легенде» Яков де Ворагин, то из 162 мучеников и святых, не считая апостолов и других библейских персонажей, оказывается епископов, патриархов и пап 39, других клириков — 26, принцев, крупных чиновников, представителей знати и богачей — 69; лишь о 28 ничего прямо не сказано насчет их социального положения, но из жития видно, что они-были люди богатые, имеющие обширные имения, роскошные дома и рабов. Конечно, жития не представляют собой исторических документов, по которым можно судить о классовом составе мучеников, да и мученики в подавляющем большинстве случаев — мифические личности. Но древнейшие жития служат верным показателем того, как представляли себе мучеников древние авторы житий и их источники.

Характерно также, что в житиях обычно толпа рядовых христиан посещает мучеников в тюрьме, присутствует при их пытках и казни, открыто выражая свое сочувствие героям и свою ненависть к гонителям. Однако никто их за это репрессиям не подвергает. Это опять-таки чисто литературный, поэтический вымысел, но он отражает представление о том, что мученик — епископ, клирик или вообще знатное лицо, тогда как верования толпы не интересуют римских чиновников. Во время гонений оно так и было; преследованиям подвергались в первую очередь руководители общины, как вожаки враждебной правительству политической организации, у которых к тому же можно было по этому случаю конфисковать значительное имущество. Массы христиан сколько-нибудь серьезным гонениям не подвергались.

Канонизация главарей церкви стала со временем делом само собой разумеющимся. Из 63 патриархов константинопольских за время с 315 до 925 года 50 были механически причислены к лику святых. Для двух патриархов исключение было сделано потому, что они были «еретиками». Только двое правоверных не были почему-то канонизированы. Впрочем, один из них занимал престол всего несколько месяцев и не успел стать святым. Сплошная канонизация патриархов была принята и в других митрополиях, и развелось их, наконец, столько, что в XI веке пришлось произвести отбор и оставить в святцах главным образом столичных, константинопольских, патриархов. Римские епископы также канонизировались западной церковью все подряд, вплоть до конца средневековья.

Так же, как и в древней Греции, герои-святые после утверждения христианства как государственного вероисповедания стали рассматриваться как основатели, защитники и покровители отдельных городов, заменив собой в этой роли прежних языческих богов и героев. Мученики получали, как и герои, прозвища: сосиполис (спаситель города), сосипатрос (спаситель отечества), филополис (друг города). Древнейшими представителями таких святых патронов были, как это показал немецкий исследователь Люциус, святая Фекла из Селевкии, заменившая богиню Афину и героя Сарпедона, святой Дмитрий Солунский — преемник македонских кабиров и др. В эпоху феодализма культ святых патронов достиг особо широкого распространения. И до сих пор святой Денис считается покровителем Франции, святой Михаил — покровителем Англии, святой Савва — покровителем Сербии и т. д. Кайе насчитал сотни католических святых патронов тех городов, где покоятся их мощи и где, следовательно, находится их дух. В Италии представление о духе-патроне как представителе местной власти было настолько живо, что святого можно было избрать голосованием или низложить. Энциклика папы Урбана VIII запрещает выбирать местных святых-покровителей на общих собраниях верующих. Но еще в 1882 году жители Сеяно, неудовлетворенные местным святым Марком, собрались-ночью, низложили Марка и назначили своим патроном святую Марию-Веккию. В житии святого Бенедикта рассказывается про одну знатную девицу, которая, живя по соседству со святилищем Бенедикта, посетила могилу Дениса в Париже и Марциала в Лиможе; но эти чужие святые оказались бессильны ее излечить. Отец девицы опечалился и сказал: «Теперь наш местный святой раздражен нашим невниманием к нему и не захочет молить бога за нашу дочь». Но девица дала обещание стать навеки поклонницей Бенедикта. Святой тогда сменил гнев на милость: девица выздоровела и счастливо вышла замуж.