Поправки в курс вносил Тобор.

Дольше всех на корабле сохранял сознание Либун. Он бодрствовал, когда и Суровцев, и Логвиненко, и Луговская уже погрузились в каталепсию.

Тщетно сжимал кок миниатюрный аппаратик биосвязи, сзывая тех, кто мог передвигаться, на ужин. Никто не откликался на его отчаянный призыв.

Несколько одинаковых пластмассовых приборов сиротливо стояли на столе в кают-компании, и стол казался еще огромнее, чем обычно. Либун еще разок на всякий случай сжал шарик биосвязи, затем сунул его в карман и, чертыхнувшись, встал из-за стола.

Он не стал обращаться к помощи манипулятора-подсобника, а сам прихватил два крайних прибора и направился с ними к утилизатору, чей раструб торчал из стены отсека. Руки кока дрожали, и немного борща пролилось на пол.

По пути он с гадливостью откинул ногой пластинку, которая и не думала увертываться.

«Разве это не катастрофа, когда борщ не на чем сварить? Нет, катастрофа – это когда борщ есть некому», – подумалось Либуну.

Сделав несколько рейсов, Либун спустил в раструб все обеденные приборы, включая и свой собственный.

Есть ему не хотелось. Ему хотелось только одного – спать, спать, спать. В многотонной голове гудели колокола. Последним усилием он смахнул со стола крошки и, не добравшись до стула, рухнул на пол.

Он уже не слышал, как рывком отворился люк и в кают-компанию осторожно заглянул Тобор.

…Белковый, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в отсек и всюду видел одно и то же – членов экипажа, пораженных «сонной болезнью». Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный сон. Общим у всех было только одно – широко, словно в изумлении, раскрытые невидящие глаза, устремленные в одну точку.

Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на койку, в которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с невидимым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так и застыл…

Тобор обозрел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем как выйти, он подоткнул край одеяла, свисавшего с гамака Суровцева.

Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки.

Автоматика на корабле работала своим чередом: бежали ленты, вспыхивали и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь – рассветом.

Зрелище движущихся лент, на которых находились неподвижные человеческие фигуры, застывшие в самых различных позах, было тягостным. Но не было человеческих глаз, которые могли бы наблюдать это зрелище.

Тобор снова и снова возвращался мыслью к событиям на «Каравелле», начиная с момента появления первой пластинки, обнаруженной штурманом. Он пытался выстроить все случившееся в единую логическую цепь и понять, что же делать дальше.

Штурман Орленко был первым, кого поразила загадочная болезнь. По непонятной причине пластинки именно штурмана и его отсек выбрали главным объектом для своих действий.

Попав в штурманский отсек, Тобор замешкался подле неподвижного Валентина, будто хотел позаимствовать у него хоть крупицу опыта судовождения на случай, если потребуется изменить курс «Каравеллы». Сердце штурмана билось медленно, еле приметно, как и у остальных уснувших. Но не было, казалось, в мире силы, способной пробудить их.

Рядом с Валентином уснула Аля. Она пришла сюда, чтобы проведать его, да так и осталась. Они, не видя, смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.

Юный дублер Владимира Ольховатского застыл на боевом посту, в энергетической рубке, где вахту теперь, как и во всех прочих отсеках, нес манипулятор. Когда Тобор вошел сюда, на него пахнуло жаром: в отсеке было душно и сыро, как в тропиках. Из не до конца закрученного крана, булькая, лилась серебристая струйка воды. Капли конденсировались на потолке и время от времени срывались. Одна из них упала на щупальце Тобора, и белковый вздрогнул.

В энергетическом Тобору пришлось повозиться. Он отладил манипулятор, затем проверил, как работает «Катеноид». Установка работала нормально, гоня по кабелям энергию в безжизненные отсеки корабля. Все энерговоды были старые, потемневшие от времени: их собирали еще на стапелях. Только один блестел как новенький – тот, который вел в штурманский отсек. Рядом валялся старый, словно перехваченный поперек гигантской бритвой.

Так и не успели убрать…

Тобору стало жарко, он включил у себя внутреннее охлаждение. Попытался расправить пальцы дублера, сжавшие клавишу калькулятора. Это удалось ему после некоторого усилия.