Шрифт:
В энергоотсек за это время никто не заходил. Что же, выходит, он сам перерезал кабель?!
Капитан внимательно выслушал Ольховатского. Когда тот кончил, он задал вопрос:
– Владимир Николаевич, у вас в отсеке имеется лучевой инструмент?
Энергетик смешался.
Дело в том, что некоторое время назад ему пришлось брать из подсобного отсека лучевой сшиватель по какой-то надобности. По инструкции он должен был сразу же вернуть сшиватель на место, однако не сделал этого. Грех небольшой, и обычно на «Каравелле» смотрели на подобные вещи сквозь пальцы. Однако теперь-то наступали другие времена!
– Имеется… – сказал Ольховатский.
– Какого действия?
Он опустил голову.
– Веерного.
Лицо капитана рывком приблизилось, вынырнув из глубины экрана.
– Больше повреждений в отсеке нет? – спросил он.
– Нет.
– Так… Пока нити тянутся к штурманскому… – протянул капитан. – Ну а как ваше самочувствие, Владимир Николаевич?
Ольховатский пожал плечами, уже догадываясь, куда клонит капитан. И следующая его фраза подтвердила догадку.
– Езжайте к Логвиненко.
– Гипноз?..
– Да. Пусть всесторонне обследует вас на этот предмет, Владимир Николаевич.
ПОИСК
Медицинский отсек, обычно пустынный, поразил Ольховатского обилием народа.
Логвиненко встретил его у входного люка, словно поджидал.
– Проходи, проходи, голуба душа! – пропел он.
Никто не обращал на вошедших внимания: у каждого хватало собственных забот.
– Вот сюда, сюда, на стульчик садись, – продолжал Дмитрий Анатольевич, втискивая его в глубину импровизированной диагностической машины, призванной определить, подвергся, ли данный индивидуум гипнозу.
Ольховатский сел. Со всех сторон к нему потянулись щупальца-датчики разного калибра. Ему почему-то вспомнился чудовищный спрут из «Тружеников моря» – он недавно перечитывал роман Виктора Гюго. Сходство показалось настолько живым, что он невольно поморщился.
– Зря, зря дуешься, голуба душа, – покачал головой Дмитрий Анатольевич, уловивший гримасу. – Обижаться не надо. Не надо, голуба.
– Я не обижаюсь.
– Капитан отвечает за все, понимать нужно.
– Да гипноз-то при чем?
– А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать против воли многое, очень многое…
– Допустим, можно заставить, – согласился Ольховатский, без всякого удовольствия наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розовую жидкость. – Допустим, против воли человека. Но ведь я же запомнил бы все, что делал в состоянии гипноза?..
– Ошибаешься, голуба, – покачал головой Логвиненко. – В том-то и закавычка, что сознание загипнотизированного на это время полностью отключается!
– Так я бы потом вспомнил, что делал. После окончания действия гипноза!
– И опять пальцем в небо, голуба, – меланхолически произнес Дмитрий Анатольевич и закатал рукав куртки энергетика. – Гипнотизер при желании может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза.
– Это как?
– А с помощью простой команды, голуба: «Когда вы проснетесь, то забудете все, что делали!» Усваиваешь?
– Гм… когда проснетесь! Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? – взорвался Ольховатский. – До гипноза я же был в нормальном состоянии, правда?..
– Правда.
– Почему ж я его не запомнил?
– Спроси у меня что-нибудь полегче, Володя, – попросил Дмитрий Анатольевич.
– Я-то думал, медицина всесильна.
Безвозвратно канули в прошлое беспечные деньки, когда жизнь на корабле текла спокойно, словно равнинная река, которая движется медлительно, отражая в себе весь окрестный мир и словно боясь не то что расплескать всколыхнуть его.
Каждый день теперь люди ждали подвоха.
Во всех бедах – впрочем, пока не очень большого калибра, – которые случались на «Каравелле», начала прощупываться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все эти несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону, и этой стороной был штурманский отсек корабля.
Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, все и началось. Но это было то исключение, которое подтверждает общее правило. Кстати, в оранжерейном отсеке после того памятного случая, когда Либун обнаружил срезанный дуб, а Тобор – березу, больше никаких неприятностей не происходило.
Что же касается штурманского отсека, то на него неприятности посыпались как из рога изобилия. Захворал Валя, и серьезно, недомогали его сотрудники. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор в течение многих лет работавшая безупречно, и каждый раз приходилось «приводить ее в чувство», по выражению Георгия Георгиевича.