Чрезвычайно трудные проблемы начинаются с феноменов, принадлежных к рубрикам «означивание» и «значение». [121] Поскольку любая наука в своем теоретическом содержательном наполнении, во всем том, что есть в ней «учение» (теорема, доказательство, теория), объективируется в специфически «логическом» медиуме — в медиуме выражения, то для философа и психолога, руководствующихся общелогическими интересами, проблемы выражения и значения — самые ближайшие, и они же — первые, какие вообще, как только всерьез пробуем дойти до самой их основы, толкают нас к феноменологически-сущностным разысканиям. [122] Отсюда мы увлекаемся к таким вопросам, как, к примеру: как следует разуметь «выражение» «выражаемого», как соотносятся выраженные переживания с не выраженными и что претерпевают последние благодаря привходящим выражениям, — нас отсылают тут к «интенциональности» переживаний, к их «имманентному» смыслу, «материи» и качеству (т. е. к присущему тезису характеру акта), к различению вот этого смысла и вот этих сущностных моментов, заключенных в «пред-выражаемом», к различению значения самого выражающего феномена и свойственных такому значению моментов и т. д. По сегодняшней литературе еще хорошо видно, в сколь же малой степени отдают должное тем огромным проблемам с их полным, глубоко заложенным смыслом, на какие только указано сейчас.

Слой выражения — вот что составляет его специфическое своеобразие — не продуктивен, если отвлечься от того, что он как раз и сообщает выражение всем прочим интенциональностям. Или, если угодно: продуктивность этого слоя, ее ноэматическое свершение исчерпывается выражением и вступающей вместе с таковым новой формой понятийного.

При этом слой выражающий совершенно сущностно неразделен по своему тетическому характеру с тем слоем, какой претерпевает выражение, и в этом их совпадении друг с другом первая настолько принимает сущность последней, что мы так просто и называем выраженное представление — представлением, выраженное верование, предположение, сомнение само по себе и как целое — верованием, предположением, сомнением, равным образом и выраженное желание или воление — желанием или волением. Что и различие позициональности и нейтральности переходит в выражение, непосредственно очевидно, и мы это уже упоминали. Выражающая же сторона не может обладать тезисом, позициональным или нейтральным, квалифицируемым иначе, нежели тезис слоя претерпевающего выражение, и в совпадении обоих слоев мы обнаруживаем не две тесы, какие надлежало бы размежевывать, но лишь один тезис.

Полное прояснение принадлежных сюда структур доставляет значительные трудности. Уже признание того, что после абстрагирования от чувственного слоя гласящих слов в наличии действительно остается еще одно наслоение такого же вида, как предполагали мы это здесь, стало быть, в любом случае — даже и в случае сколь угодно неясного, пустого, чисто вербального мышления — слой выражающего означения и нижний слой выражаемого, — уже это дается нелегко, а тем более уразумение сущностных взаимосвязей всех этих наслоений. Ибо на образ наслоения нельзя слишком уж полагаться; выражение — это не нанесенный сверху лак и не напяленное сверху платье; это — духовное формование, какое исполняет в интенциональном нижнем слое новые интенциональные функции и испытывает на себе ее коррелятивно интенциональные функции. Что означает этот новый образ, нужно изучать в самих феноменах и во всех существенных их модификациях. В особенности важно уразумение различных разновидностей «всеобщности», какие выступают тут, — с одной стороны, та всеобщность, какая неотделима от каждого выражения и от любого его момента, включая и несамостоятельное: «есть», «не», «и», «если» и т. д., с другой же стороны, всеобщность «всеобщих имен», как-то «человек», в противоположность именам собственным, как-то «Бруно», и, напоследок, та всеобщность, что принадлежит даже и синтактически бесформенной внутри себя сущности в сравнении столько что затронутыми различными всеобщностями значения.

Очевидно, для того чтобы прояснить трудности, на какие мы указывали выше, необходимо особо учитывать обсуждавшиеся выше [123] различия модусов актуальности — модальностей совершения актов, каковые задевают тезисы и синтезы выражения, как и любые другие тезисы и синтезы вообще. Причем двояким образом. С одной стороны, они затрагивают слои значения, т. е. сам специфически логический слой, с другой же стороны — фундирующие низшие слои.

Когда мы читаем, мы можем совершать любое значение артикулировано и вольно-деятельно, можем при этом синтетически сочетать значения со значениями, согласно предначертанному. В таком совершении актов значения настоящего в модусе порождения в собственном смысле мы обретаем совершенную отчетливость «логического» разумения.

Такая отчетливость может переходить в запутанности во всех выше описанных модусах: только что прочитанное предложение погружается во тьму, утрачивает свою живую артикуляцию, оно перестает быть нашей «темой» и не остается у нас «в руках».

Подобные отчетливость и запутанность следует, однако, отличать от тех, что задевают выраженные нижние слои. Отчетливое уразумение слова и предложения (и, соответственно, отчетливое, артикулированное совершение актов высказывания) согласуется с запутанностью подосновы. Последняя означает не просто неясность, хотя и таковую тоже. Нижний слой может быть запутанно единым (как чаще всего и бывает), — он не заключает свою артикуляцию в себе самом актуально, а обязан таковой лишь своему простому приспособлению к действительно артикулированно и в изначальной актуальности совершаемому слою логического выражения.

Все это имеет в высшей степени важное методологическое значение. Мы замечаем, что наши прежние рассуждения касательно метода прояснения [124] нуждаются в существенных дополнениях с учетом высказывания, этого жизненного элемента науки. Теперь легко обозначить все необходимое для перехода от запутанного мышления к настоящему и вполне эксплицитному познанию, к отчетливому и одновременно ясному совершению мыслительных актов: прежде всего следует все «логические» акты (акты означивания), поскольку они совершались еще в модусе запутанности, перевести в модус первозданной спонтанной актуальности, следовательно учредить совершенную логическую отчетливость. Однако, аналогичное следует совершить и в обосновывающем нижнем слое — все неживое следует преобразовать в живое, всякую запутанность — в отчетливость, но также и всякую не-наглядность — в наглядность. И только тогда, когда мы совершим эту работу в нижнем слое, в действие — если только проявляющиеся тут несовместимости не сделают дальнейший труд излишним, — вступает ранее описанный метод, причем надо учитывать и то, что понятие созерцания, ясного сознания переносится с монотетических на синтетические акты.

Во всем остальном же, как показывает более глубокий анализ, все дело в том виде очевидности, какая должна быть тут конкретно получена, и, соответственно, в слое, к какой обращена она. Очевидности, сопрягающиеся с чисто логическими отношениями, с сущностными взаимосвязями ноэматических значений, — следовательно, те очевидности, какие обретаем мы относительно фундаментальных законов формальной логики, — требуют именно данности значений, а именно данности выражающих предложений тех форм, какие предписываются соответствующим законом значения. Несамостоятельность значений влечет за собой то, что экземплификация сущностных образований логики, опосредующая очевидность закона, ведет за собой и очевидность нижних слоев, причем тех, какие претерпевают логическое выражение; однако тогда, когда речь идет о чисто логическом усмотрении, нет необходимости доводить до ясности эти нижние слои. В соответствующей модификации это значимо и для всех «аналитических» выводов прикладной логики.